невозмутимость растворилась. С тяжелым вздохом он сказал:
— Половину я отдам на благотворительность.
Я чуть не подавилась кексом. Не этого я ожидала.
Совсем.
— Не то чтобы я не считала благотворительность достойной восхищения, но разве не именно туда, согласно завещанию твоего отца, направятся деньги, если ты не справишься с затеей о генеральном директоре? — спросила я.
— Да.
— Так почему… — Мой вопрос оборвался на ухмылке Ксавьера. Я прищурилась и перевела взгляд на татуировку с гербом конкурентной семьи Кастильо на его бицепсе. Она олицетворяла двойственность Ксавьера: его упрямство и недовольство, но также его преданность и страсть. Он был из тех людей, которые постоянно носят на теле символ своей войны с отцом, и я вдруг поняла, в чем тут подвох. — Ты жертвуешь на благотворительные организации, которые ненавидел твой отец, не так ли?
Его ухмылка переросла в широкую улыбку.
— Я бы не сказал, что он ненавидел сами благотворительные организации, — сказал он. — Но он бы точно не одобрил некоторые из целей пожертвований.
Он протянул мне свой телефон. В «заметках» был открыт список благотворительных организаций, которые он составил, я пролистала их все. Большинство из них занимались гражданским правом и правами человека, а также, несколько организаций работали с искусством и музыкой. Я бы поставила свою квартиру на то, что эти были для его мамы.
Она любила искусство, поэтому жертвовала много денег и времени местным галереям.
Я также вспомнила об организациях, перечисленных в завещании Альберто.
Все они были ориентированы на бизнес или коммерцию.
Я дошла до последнего названия в списке и громко рассмеялась.
— Благотворительный фонд Йельского университета?
— Мой отец был гарвардцем; он ужас как ненавидел Йель. Школьное соперничество и все такое. — Ямочки Ксавьера заиграли. — Я позабочусь о том, чтобы в кампусе была добротная библиотека, названная в его честь.
— Ты злой, но гениальный. — Я вернула ему телефон, все еще смеясь. — Ты злой гений.
— Спасибо. Я всегда стремился быть и тем, и другим. Со злодеями гораздо веселее, а гении — это, ну, гении. — Ксавьер убрал телефон в карман. — Если честно, я бы все равно пожертвовал на эти цели. А то, что мой отец не одобрил бы девяносто процентов из них, — это уже вишенка на вершине.
Я подняла свой наполовину съеденный кекс.
— За месть.
— За месть. — Он стукнулся своим шоколадным кексом о мой лимонно-малиновый. Он прожевал и проглотил, прежде чем добавить: — Не пойми меня неправильно. Я определенно оставлю часть денег себе. Мне нравятся мои машины и пятизвездочные отели.
— То есть тебе нравится громить пятизвездочные отели.
Ксавьер проигнорировал мой намек на его день рождения в Майами.
— Но мне не нужно все это. Это больше, чем любой разумный человек может потратить за всю жизнь. — Выражение его лица стало задумчивым. — Как только я открою клуб, я буду зарабатывать сам и не буду зависеть от его денег. Это будет финальный разрыв, раз и навсегда.
Он не упомянул теорию Эдуардо о лазейке в завещании, а я не стала поднимать эту тему.
— У тебя все получится, — просто сказала я.
Ответная улыбка Ксавьера была чистым теплом. Позже той ночью, когда мы потные и довольные лежали в объятиях друг друга, я все еще чувствовала прикосновение его улыбки к моей коже.
Впервые после смерти Рыбки я погрузилась в сон без видений.
ГЛАВА 37
Беда не приходит одна.
Я с детства слышал это суеверие, но никто никогда не определял временной промежуток, в течение которого это плохое случается. Это может быть день, неделя, месяц или, как в моем случае, три месяца.
Смерть моего отца и новый пункт о наследстве в октябре. Перри рассказал всем о нашей с Пен ноябрьской вылазке.
Два события, но относительно спокойный период после разоблачения нас в блоге убаюкал ложным чувством безопасности. Проблема с Пен и Реей все еще висела над головой, но, по крайней мере, Пен в обозримом будущем оставалась в городе, а о Рее, пока она не найдет новую работу, мы позаботились.
После того как Перри заблокировали в социальных сетях, а в моих отношениях со Слоан произошел негласный, но значительный сдвиг — а именно, я понял, что люблю ее, но не могу сказать ей об этом, чтобы она не сбежала, — жизнь вернулась в привычное русло. То есть она была безумно насыщенной.
Несмотря на приближающиеся праздники, работа над клубом шла полным ходом. Я нанял строительную бригаду, сантехников, электриков и всех остальных, кто был необходим, чтобы довести клуб до ума, прежде чем Фарра сможет приступить к разработке дизайна, и к концу декабря уже был по уши в планировании торжественного открытия.
Мы хорошо работали над клубом, но этого было недостаточно. Близилось мой тридцатый день рождения, и с каждым днем я становился все более беспокойным. При мысли о бесконечном списке дел у меня перехватывало дыхание и накатывала волна подавленности.
Однако, когда я вел Вука и Уиллоу на экскурсию по хранилищу, я держал все это в себе.
— Мы сохраним прежние полы и окна, но превратим сейфы в витрины для бутылок, — сказал я. — Ванные комнаты будут находиться на месте кабинетов бухгалтерии, а оставшиеся сейфы закрасят, чтобы они стали акцентной стеной.
Вук слушал, его лицо было бесстрастным. Вместо дизайнерских костюмов, которые предпочитают большинство руководителей компаний, на нем были простая черная рубашка и брюки. Рядом с ним его ассистентка делала многочисленные пометки на планшете.
Уиллоу была женщиной лет сорока с ярко-медными волосами и безупречным складом ума. Либо она умела читать мысли, либо работала на Вука достаточно долго, чтобы читать его мысли, потому что она задавала все те вопросы, которые задал бы он, если бы… ну, в общем, разговаривал.
— Когда закончится строительство? — спросила она.
Поскольку это была активная стройка, все трое из нас носили средства индивидуальной защиты, но я представлял ее сверлящие каждую деталь орлиные глаза за защитными очками.
— В конце месяца, — сказал
