туалет вот прямо… сейчас! Поэтому я заодно заправляю машину. Мы не можем въехать в наш номер до полчетвёртого, поэтому сначала решаю заехать к Лотнеру. В эту поездку я беру с собой довольно увесистый мешок чувства вины. Эйвери нет в Лос-Анджелесе, и она не знает, что я здесь. Дэйн думает, что я поехала в гости к Эйвери, но это не так. Лотнер думает, что я сказала, что остановлюсь у сестры, но на самом деле мы останавливаемся в отеле, который находится всего лишь в нескольких милях от его дома. Ну и наплела же я всем.
За окном проплывают холмы, пока мы едем к дому Лотнера. Вау! Это оказывается серый двухэтажный дом, находящийся в уединённом городском оазисе с террасой, которая, кажется, выстроена вокруг всего дома. Я заезжаю на огромную подъездную аллею и убеждаюсь, что поставила машину на ручной тормоз.
— Мы приехали, милая.
Лотнер выходит через двойную застеклённую дверь, светя улыбкой на миллион долларов. Охх! Он уже давит на меня. Не могу ничего поделать и пялюсь на его бриджи и облегающую серую футболку. Он подходит и открывает заднюю дверь машины.
— Привет, а вот и моя девочка! — он расстегивает её ремень и Оушен прилипает к нему, нетерпеливо улыбаясь.
Мы направляемся к дому.
— Где Дэйн?
— Он не смог поехать. Его клиника выступает волонтером, и он участвует в параде с собаками из приюта.
Мы заходим в гостиную, в которой находится камин, пол покрыт камнем, а вместо стен — огромные окна.
— Это великолепно! — я подхожу к последнему окну и встречаюсь с самым завораживающим панорамным видом на Голливуд, который я когда-либо видела. Вдалеке даже видна знаменитая надпись. — Должно быть, очень тяжело просыпаться по утрам и встречаться с таким видом.
Он смеётся и ставит Оушен на пол.
— Ну, всё не так плохо.
Оушен бежит прямо к окнам и хлопает ладошками по стеклу.
— Ох, милая, не клади руки на чистое окно, — оттягиваю я её обратно.
Лотнер присаживается на корточки позади Оушен, берёт её руки и кладёт обратно на стекло.
— Ты можешь класть свои маленькие ручки вот сюда… — он передвигает их на новое место. — Или сюда, — передвигает снова. — И вообще, куда тебе захочется. Буду смотреть на твои милые отпечатки ручек и никогда не сотру их, — он целует её в шею и она извивается и хихикает.
— Твоя невеста может с этим не согласиться, и к тому же ты прививаешь ей плохие привычки. Кстати, а где Эмма?
— Её матери сделали операцию на ноге, поэтому она улетела на неделю на Гавайи.
Это не хорошо… совсем не хорошо.
— А почему ты не полетел с ней? — спрашиваю я, всё ещё завороженная видом из окна.
— Меня могут в любой момент вызвать в больницу, помнишь?
Я киваю.
— Хочешь посмотреть задний двор? — указывает он в сторону двери.
— Конечно.
Я права. Терраса находится вокруг всего дома и в неё встроены скамейки.
Каменные ступеньки ведут к большой квадратной секции, выложенной кирпичами, где стоят деревянные стол и стулья, сделанные на деревенский манер.
— Вау… то есть, это просто… вау! — качаю я головой.
Лотнер улыбается.
— Рад, что тебе нравится.
— Куда ведёт эта тропинка?
— Вниз к холмам, а затем сворачивает и идёт к другой части дома. Пойдём, я покажу тебе.
Он поднимает на руки Оушен и несёт её вниз по вторым ступенькам, которые оказываются довольно крутыми.
— Вот так, — он ставит её на землю.
Оушен садится на корточки и поднимает камень, а сделав несколько шагов, прихватывает и палку.
— Это обычное дело для неё. Когда мы выходим на прогулку, она тратит всё своё время на то, чтобы найти лучшую палку или камень.
— А что ещё она любит?
Понимаю, что он хочет узнать её получше, но чувствую укол вины за то, что он пропустил первые два года её жизни, и теперь мне приходится рассказывать ему о собственной дочери.
— Она любит фрукты, любые фрукты. А ещё жёлтых пони. Когда я укладываю её спать, мы читаем книгу «Знаешь, как я тебя люблю?» А когда она просыпается по утрам, то любит сидеть в обнимку у меня на коленях добрые двадцать минут перед тем, как наконец пойти и позавтракать. Она ненавидит пауков, но её интригуют змеи. Я купила ей огромное количество футбольных мячей, но она настаивает на том, чтобы бегать с ними как «в том другом футбольном спорте» [9].
Лотнер смеётся, откинув голову и схватившись за живот.
— Мне это так нравится! Она папочкина девочка.
Я качаю головой, дурацкая улыбка прилеплена к моим губам. Затем я игриво толкаю его.
— Она мамина девочка. Ты должен увидеть, как она плавает.
Он пихает меня локтём и бросает косой взгляд.
— Всегда так любишь соревноваться.
Я закатываю глаза.
— Ты ведь осознаёшь, насколько смешно звучит это из твоих уст?
— Палка, — Оушен разворачивается, выставив палку вперёд, что не даёт Лотнеру времени остановить её.
— Охх! — застывает он, немного кривясь и держась рукой за… то самое место.
Мои глаза чуть не вылезают из орбит.
— Боже, ты в порядке?
Он кивает и натянуто улыбается.
— Она просто подрезала мой «мешочек», вот и всё.
Я смеюсь.
— Сказала же тебе, что она мамина девочка.
— Нет, она папина дочка! — он подхватывает Оушен и сажает к себе на плечи. — Побегаем наперегонки с мамой?
— Беги, мама! — вопит она.
Лотнер бросается бегом с ней на плечах, я тоже пытаюсь не отставать, но я обута в шлёпки, а он в кроссовки, так что едва ли можно назвать эти гонки честными. К тому времени как я добегаю вверх по холму, они уже непринуждённо сидят на скамейке, такие себе крутые люди.
— Что это ты так долго добиралась сюда? — ухмыляется он.
— Мамочка! — кричит Оушен.
— Жулики, — бормочу я и, прищуриваясь, смотрю на него.
— Что? У меня на плечах были дополнительные десять килограмм.
Я качаю головой и иду внутрь.
— Вода, мне нужна вода.
Лотнер даёт нам воды и ставит на стол нарезанную клубнику. Глаза Оушен расширяются от восторга.
— Кубника! — и она хватает одну.
Я стучу пальцем по стакану.
— Ты называешь её «п.а.п.о.ч.к.и.н.о. й» девочкой, и да, ты «п.а.п.о.ч.к. а», но не думаешь, что её немного смущает то, что ты так себя называешь?
Он вздыхает, сжимая челюсть, но потом расслабляется.
— А она называет или считает кого-нибудь «п.а.п.о.ч.к.о. й»?
Я знаю, кого он имеет в виду под «кто-нибудь», и я вижу, что такая вероятность его раздражает.
— Мы с Дэйном не так уж и долго… по крайней мере, в
