и лето наступило! — удивилась Васса. — А я и не заметила. Как под гипнозом, честное слово».
— Хорошо, Сережа. Когда?
— К восьми утра будь готова. Я за тобой заеду.
— Серега, а мне с вами можно? — робко спросил Влад.
— Нет.
— Понял.
— Сережа, — осторожно начала Васса, — а если…
— Без «если»! Загад — дело дурное.
Это, конечно, спорный тезис, но кто бы спорил?
Они съездили. И она опять отметилась уколами, стеклышками и пробирками. Все вокруг молчали — как воды в рот набрали. И даже Иван Иваныч, этот рыжий колобок, на ее приветливое «доброе утро» только молча кивнул в ответ. Ну нет так нет. Она беседовать с немыми не мастак.
Прошли те же десять дней. Все это время они избегали говорить об ожидаемом результате. По-прежнему распивали по вечерам жасминовый чаек — когда трио, когда дуэтом. Васса получила от Юли приглашение на свадьбу. Разговаривая с Рыжиком по телефону, даже на расстоянии почувствовала, каким жаром полыхает Юлькино счастье — трубка загорячела. На одиннадцатый день утром позвонил доктор Яблоков.
— Василиса, ты сможешь сегодня подойти ко мне домой?
— А что случилось, Сережа? — По всему телу засеменили ледяные мурашки.
— Ничего не случилось. Анализ готов.
— А почему не ты к нам?
— Я не могу.
Ответ лаконичный, ничего не скажешь.
— Хорошо, — вздохнула она, — к которому часу?
— К шести сможешь?
— Да.
— Договорились. Жду.
Она положила трубку и тут же набрала рабочий телефон Влада.
— Владик, это я.
— Привет, малыш!
— Влад, звонил Сергей. Мой анализ готов. Он просит подойти к шести часам. Домой.
— Иди, конечно, — спокойно посоветовал муж.
— А ты не пойдешь со мной?
— Я не могу. Мне в одно место нужно. Отменить невозможно.
— Ладно, — растерялась она такому явному безразличию к ее жизни и судьбе, — я одна пойду.
— Вот и славненько, — подвел черту черствый муж. — Удачи!
Ровно в шесть пунктуальная Василиса нажимала кнопку звонка. С этой кнопки начался ее путь на Голгофу. Как давно это было — совсем недавно. Дверь открылась сразу. «Ну, все повторяется, — подумала она и тут же спохватилась: — Не дай Бог, чтобы все».
— Привет, Сережа!
— Здравствуй! — Хозяин посторонился, пропуская гостью вперед. — Проходи в комнату. — Он был абсолютно невозмутим.
«Черт, ну что можно понять по его лицу?!»
— Располагайся где хочешь.
Она присела на краешек стула за столом, накрытым все той же льняной скатертью. «Надо бы скатерть ему подарить, — мелькнула мысль. — Скатерти надо менять, хотя бы изредка».
— Сережа, скажи, пожалуйста, честно: анализ плохой?
— Ты понимаешь, Василиса, какая штука, — он опять затеребил свои не повинные ни в чем очки, — сегодня утром Иван Иваныч сказал мне…
— Что? — Она крепко вцепилась пальцами в мягкое сиденье стула. Ноги — пудовыми гирями — приросли к полу. В животе зазвенело пустотой. «Господи, только бы в животе не урчало, — подумала в панике, — это же ужасно, когда урчит!»
— Что ты здорова!!! — заорал профессор. — Окончательно! Бесповоротно! — Он подскочил к оцепеневшей гостье, подхватил ее на руки и закружил по комнате.
— Сережка, ты с ума сошел! — смеялась она. — Отпусти! У меня голова кружится. Я же слабая еще.
Сергей Сергеич Яблоков, док гор медицинских наук и ее друг, осторожно разжал руки.
— Нет, ты не слабая, Василиса. Ты очень, очень сильная. Ты — молодец! И мы победили.
Его лицо почему-то стало расплываться. Ей захотелось опереться о стул, а еще лучше — сесть. И тут раздался глухой выстрел. Васса вздрогнула и резко повернула голову.
В дверях кухни стоял ее муж и, расплываясь в дурацкой улыбке, держал в руках бутылку. Влад никогда не умел открывать шампанское — из наклоненного горлышка вытекала пышная иена и щедро поливала дубовый профессорский паркет.
Ноябрь, 1982 год
Она себя ненавидела. Проклинала собственное необъяснимое упрямство, перечеркнувшее возможность счастья. Надень, на два, на три — пусть! Но это было бы ее счастье — в сейчас, в сегодня. Туда звало хмельное тело, которое никак не хотело трезветь. Тело кричало «да» — разум холодно отвечал «нет». И эта непримиримая парочка рвала на части, выматывая душу. Третий день она не подходила к телефону, нарушая все заповеди воспитания и заставляя Настеньку врать, что мамы нет дома, а врать, как известно, нехорошо. Заметив однажды бежевую «Волгу» у телецентра (да мало ли их по Москве ездит!), повадилась тем не менее уходить через другой выход — береженого Бог бережет. Она была на грани нервного срыва, потому что не могла больше дышать с ним одним воздухом — и не видеть его. Хотелось одного: чтобы он уехал. И тогда закончилась бы эта пытка. И началась новая жизнь, с чистого листа — tabula rasa. А объяснялось все очень просто: беда в том, что она не хочет быть третьей. Не хочет и не может! Противно-то подбирать объедки с барского стола. И пусть он уезжает побыстрее. Завтра. А она здесь сама разберется со всеми — и со своим телом, и со своим умом.
— Неведова, зайди ко мне, — бросил в открытую дверь редакторской Егорычев, направляясь к себе в кабинет.
— Ой, что это он так сурово? — удивилась Оля Волнушкина. — Вроде ты еще не творила Ничего не натворила, чтобы вызвать такой тон. Какая муха его укусила?
— А это он так чувства свои скрывает, — промурлыкала Элеонора Матвеевна, печатая на машинке очередную «нетленку». — Нравится ему Ларочка — вот он и выставляет свои колючки, чтобы мы, наивные, не догадались ни о чем.
«Это ты-то наивная?» — подумала Лариса и, прихватив на всякий случай блокнот и ручку, поднялась со стула.
— Пойду я.
— Ни пуха ни пера! — напутствовала ее Волнушкина.
— К черту!
Иван Иванович Егорычев, энергичный, сухощавый невысокий, востроносенький, быстроглазый, — вылитый Суворов — внимательно отсматривал программу «молодежки». На экране морщили бровки и лобики подростки: изображали глубокомыслие и знание жизни. Бодрая ведущая — а lа пионервожатая — весело пытала юную аудиторию о смысле бытия. В общем, все выглядело как всегда — пристойно и фальшиво. Егорычев молча указал Ларисе на стул и еще с полминуты понаблюдал за игрой в правду. Потом отключил монитор и развернулся лицом к вошедшей.
— Нравится?
— Нет, — честно призналась она.
— Да, халтурят, черти. А ведь могут и хорошие: передачи делать, умные. — Он подергал мочку уха. — Ну да у них там сейчас неплохой народ подбирается Думаю, они себя еще покажут. Да и нам надо просыпаться. А то больно что-то все сытые да довольные ходят. Что ты стоишь? Присаживайся, в ногах правды нет.
Она молча опустилась на
