Вскоре она уже смогла рассказать ему, как прошел день, о том, что навеяло такую тоску: о своем сне, звонке Нолана и любимой песне Грега. Она призналась в том, что, к сожалению, вовсе не избавилась от своей боли.
– Наверное, я все еще принадлежу к категории «особо ранимых», как говорят. Хотя прошло уже столько времени.
– Кто так говорит?
– Книги, журналы, люди, выступающие в ток-шоу. Все они говорят, что должно пройти много времени, прежде чем ты сможешь смириться с утратой и изменить что-то в своей жизни.
– Ты хочешь сказать, что и я так считаю, что я всего лишь жалею тебя?
– О, Кристофер, я сама не знаю, что хочу сказать. Я просто думала, что самое худшее позади, вот и все. А прошло целых семь месяцев, и вновь такая острота страдания. Все возвращается на круги своя.
– Едва ли. Ты с тех пор очень изменилась.
Его здравомыслие, как всегда, придало ей уверенности в себе.
– Может, ты и прав. Но в глубине души я сознаю, что все еще склонна к меланхолии и мелодраматическим сентенциям. Хотя все это и не похоже на мелодраму. Просто я чувствую, что во мне навечно поселилась боль.
Он прекрасно понимал, что на самом деле произошло с ней сегодня. Она столкнулась с очередным приступом тоски, и спасовала перед ним, и тотчас нахлынули сомнения – а не явились ли ее сексуальные «фантазии» болезненной реакцией израненной души? Может быть, их отношения – всего лишь жажда вырваться из цепких лап пережитого кошмара, провозгласить превосходство жизни над смертью? Не обманывают ли они себя, заверяя друг друга в своей любви, которой на самом деле и нет, и любовные признания – лишь попытка оправдать свои постельные игры? И, когда уйдет в прошлое долгий период траура, не станет ли очевидным, что они просто использовали друг друга, пытаясь совместно преодолеть эту тягостную полосу их жизни?
– Знаешь, Ли, ты не одна такая ранимая. А я какой, по-твоему?
Она сидела не шелохнувшись, не убирая ног с его коленей, положив руку ему на грудь, чувствуя, как ровно бьется его сердце.
– Тебе не приходило в голову, что финал наших отношений может оказаться очень болезненным для нас обоих?
Он промолчал.
– Когда мы расстанемся, каждый потеряет своего лучшего друга. Не правда ли? – еле слышно спросила она.
Он словно окаменел.
– Ты, кажется, безнадежно уверена в том, что этому придет конец.
В голове ее пронеслись привычные уже сомнения: Его возраст. Ее возраст. Мама. Дженис. Да разве возможен любой другой финал? Конечно, в один прекрасный день все рухнет.
– Для тебя это просто временное отвлечение, Ли? – спросил он.
Настала ее очередь промолчать.
– Так? – настаивал он. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Ты ждешь, когда пройдет это твое безрассудство, и надеешься избежать осложнений со своей семьей?
Она резко отстранилась, силясь в темноте рассмотреть его лицо.
– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
Он поднял голову и посмотрел на нее.
– Знаешь, что я тебе скажу, Ли? Это первая ложь, которую я от тебя услышал.
Вспыхнув, она вскочила с дивана, но он схватил ее за руку и вернул на место.
– Забудь об этом, – сказал он. – Сейчас не время обсуждать это, после всего, что ты пережила сегодня. Я принес пирог. Хочешь съесть кусочек? Он с сыром и яблоками.
– У меня нет настроения.
Она встала, на этот раз не встретив сопротивления с его стороны, и вышла из комнаты. Он вздохнул и, неохотно сдвинувшись к краю дивана, облокотился на колени и какое-то время сидел задумавшись, прежде чем встать и последовать за ней на кухню.
Она уже убрала оставленные Джои макароны с сыром и стояла возле мойки, уставившись в темное окно.
– Ли, – с раскаянием в голосе произнес он, коснувшись ее затылка.
Ли напряглась.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила она.
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Как только о наших отношениях станет известно всем, все изменится, а я не хочу этого.
– Хорошо. – Он убрал руку. – Хорошо. Я просто подумал, что было бы легче сказать им правду. Тогда бы нам не пришлось больше прятаться.
Они стояли на кухне, избегая смотреть друг на друга, мучимые вопросом, чего же они оба на самом деле хотят. Завязать роман оказалось не самым сложным делом; его продолжение требовало гораздо больших сил. Если это было всего лишь увлечением и не более, тогда ни к чему ее детям и знать о нем. Если же все гораздо серьезнее, то говорить об этом все равно еще слишком рано.
– Хочешь, чтобы я ушел? – спросил он.
– Нет.
– Тогда чего ты хочешь?
– Я хочу… – Она обернулась, и он увидел выражение растерянности на ее лице. – Я хочу быть открытой и бесстрашной, но у меня не получается. Оказывается, мамин вопрос: что скажут люди? – мне тоже небезразличен.
Он пристально смотрел на нее, в глубине души понимая ее сомнения и в то же время протестуя против ее нежелания пренебречь чужим мнением ради их любви. Он был готов противостоять людской молве, почему же она так нерешительна? И все-таки понимал и это. Она уже потеряла мужа и сына. И не хотела терять теперь и дочь: ведь кто знает, что выкинет взбалмошная двадцатитрехлетняя девица, узнай она, что ее обскакала собственная сорокапятилетняя мать. Да и что скажут родители Ли, ее сестра?
У него не было ответов на эти вопросы, так что он предпочел заняться пирогом. Открыв дверцу шкафа, он достал две тарелки, отрезал два куска пирога, нашел вилки и отнес все это на стол. Усевшись спиной к ней, он с невозмутимым видом отправил в рот кусочек. Пирог отдавал горечью.
– Ты не собираешься попробовать? – спросил он.
Наконец и она подошла к столу, села, взяла свою вилку и подцепила кусок пирога, но опустила руки, так и не притронувшись к нему.
Он вглядывался в ее опущенное лицо, глаза, избегающие его взгляда, упрямый подбородок, рот, который опять подрагивал – и это после того, как она и так целый день проплакала. Черт возьми, он вовсе не собирался доводить ее до слез.
– Ли, – вымученно произнес он, – прости меня.
Когда она подняла на него взгляд, он увидел застывшие в ее глазах слезы.
– Я люблю тебя. Не стоит расстраиваться из-за сегодняшнего вечера. Я виноват.
Они одновременно выронили вилки и бросились друг к другу в объятия. Сердца их разрывались от любви и страха, и еще от сознания того, что боль, которую они оба предвидели, уже давала о себе знать.
– Боже мой, – с отчаянием в голосе воскликнул он, – я же люблю тебя.
– Через полчаса вернется Джои, – сказала она. – Нам надо поторопиться.
Он подхватил ее ка руки и отнес в спальню. Ласки их были проникнуты особой нежностью, поскольку в них присутствовал новый оттенок: извинение. Им были окрашены их прикосновения, шепот, взгляды.
