назад, Макса привезли в такой же подвал…
Их было четверо: Макс, Горский и два амбала. Макс тогда впервые увидел Карининого отца…
Это был высокий, статный, без преувеличения красивый мужчина в дорогом костюме и идеально начищенных туфлях. Почему-то именно туфли Макс запомнил особенно отчетливо… Мужчина стоял у противоположной стены и курил. Молча. Сминая сигарету дрожащими пальцами. Молчал он тогда долго… На приведенного к нему мальчишку даже не взглянул. А у Макса, ничего не понимающего, перепуганного, дрожали от страха коленки.
— Если хочешь жить, пиши чистосердечное признание, — процедил Горский, так и не обернувшись.
Признание? Какое еще признание?! Что происходит вообще? Кто эти люди? Чего хотят от него?
— Какое еще признание?! — проблеял Макс.
Власов помнит, как Горский тогда обернулся на его блеяние — те холодные, злые глаза Максу не забыть. Глаза не человека — зверя, загнавшего добычу в смертельную ловушку.
— А у тебя большой выбор грешков имеется? Как дочь мою насиловал, сукин ты сын.
— Какую дочь? Я никого не насиловал! Вы кто вообще?!
— Кто я? — недобро усмехнулся Горский. — Я отец Карины. Знаешь такую? А еще я твой приговор, Власов.
— Карины? Ее что… Когда?! Как?! Что с ней?
Горский молча ждал, уверенный, что парень дурака валяет. До Макса же потихоньку начало доходить, в чем его обвиняют.
— Вы думаете, я… Я никого не насиловал! Вы что такое говорите?! Я не насиловал Карину, у нас с ней ничего не было…
— Ты долго еще невинную овцу из себя строить будешь?
Резкая боль и вкус крови во рту. Сопли Макса никого не интересовали — Горскому нужно было чистосердечное признание. Не совсем, правда, ему — он бы с удовольствием разорвал бы парня голыми руками, но Карина очень просила, чтоб не убил сгоряча. Пришлось пообещать любимой дочери держать себя в руках, пообещать, что Власов просто сядет, что все по закону будет… Но признаний он так не дождался. Не в чем Максу было признаваться. И тогда Горский кивнул своим амбалам на его джинсы. И стоял Макс перед ним с приспущенными до колен штанами, кричал, плакал и клялся в невиновности, а Горский с завидным хладнокровием прижигал сигаретой «провинившуюся» часть его тела.
— Последний раз предлагаю тебе по-хорошему во всем признаться, — Горский затянулся той самой сигаретой, что только что оставила болезненный ожог на нежной чувствительной кожице. — Или ты пишешь, как насиловал мою дочь, или я сейчас возьму нож и буду медленно резать твою сардельку на маленькие кусочки. Я сделаю это, не сомневайся. Я за Карину на тебе, сукин сын, живого места не оставлю.
Макс сидел на полу, облокотившись на кирпичную прохладную стену, и, вспоминая те страшные минуты, смотрел на полуживого своего палача.
— Зачем ты сделал это, Власов? — прохрипел с трудом удерживающий сознание Горский, глядя в черноту глаз казненного им парня. — Зачем ты здесь?
Знает Горский, что кто угодно, только не этот парень должен был прийти к нему на помощь. Знает, как виноват перед ним, и то утро, когда пытал парня, тоже прекрасно помнит. А теперь Власов молчит. Смотрит с неприкрытой ненавистью, болью в глазах, вспоминает все свои беды и молчит, гипнотизируя обессилевшего, слабого врага, потому что знает: если хоть слово сейчас скажет, если хоть на долю секунды позволит обиде выйти наружу — Горского уже ничего не спасет. Макс удавит его. Придушит. Разорвет голыми руками.
Все прекрасно понимая, Горский откинулся на стену и прикрыл глаза.
— Ну врежь мне, Власов, врежь, — прохрипел он. — Убей, если легче станет. На тебя никто не подумает.
Макс молча разглядывал врага. Да, никто на него не подумает. Пожар не он устроил, Горский и так бы сдох. И ведь чешутся руки вцепиться ему в горло, очень чешутся… А перед глазами Ликины слезы и Арина, рвущаяся в пламя за мужем-предателем. Едва ли они упрекнут Макса в смерти Горского, но обе будут плакать. И каждый раз, глядя на него, выжившего, где-то внутри себя подозревать, что Горский тоже мог бы жив остаться.
— Я виноват перед тобой, Максим, — не открывая глаз, тяжело дыша, тихо проговорил Горский. — Но у меня не было тогда другого выбора — я защищал свою дочь. Карина сказала, что это ты ее изнасиловал… Если б ты тогда не сел, я б тебя убил. Потому что дороже Каринки у меня не было никого. Я не оправдываюсь, не думай. Я знаю, что прощения мне нет. Убивай, Власов, только Арину с Ликой не трогай — они не виноваты ни в чем.
— Ты жив сейчас только благодаря им, — глухо ответил Макс. — Если б твоя жена не рвалась сюда за тобой — я б радовался сейчас за стенами этого дома, что ты сдох как собака. Клянусь тебе, Горский, обидишь их — я тебя действительно убью. Не посмотрю на то, что ты отец Ликин — удавлю. Если будешь мешать нам с Ликой — тоже.
Но Горскому не до угроз — ему плохо, он отравлен дымом. Ему тяжело дышать, сознание меркнет, но он все еще внимательно изучает Макса и принимает какое-то свое, быть может, последнее в жизни решение…
— Я знаю про вас с Ликой, — наконец, прохрипел он, прежде чем потерять сознание. — И могу сказать тебе то же самое: обидишь ее — пожалеешь, что на свет родился и что сейчас меня не убил…
Через минуту Горский отключился. Макс подполз ближе и попытался нащупать пульс… Черт подери, да сдохнет же! Может, и к лучшему, конечно, но…
***
— Пойдем, дочка, слезами горю не поможешь, а здесь воздух ядовитый, надышишься… Пойдем, сейчас врач укол успокоительный тебе сделает.
Арина кивнула и отстранилась от пожарника. Мужчина, по-отечески придерживая ее за локоть, торопился покинуть сгоревший дом. И вдруг за их спинами послышался шорох. Они моментально обернулись, и сквозь слезы Арина разглядела знакомый силуэт в одном из дверных проемов…
— Максим!
Не веря глазам своим, Арина бросилась к парню. Макс покачнулся, вцепился в обгоревший дверной косяк и, уже теряя сознание,
