кресла и вздрогнула от прикосновения холодной грубой кожи.
– Найджел, – задумчиво проговорила она, блуждая глазами за окном, – каким сад был прежде?
Распрямив спину, дворецкий проследил за её взглядом:
– В каком году, мадам?
– Не знаю... Наверное, когда мистер Олсен был маленьким.
– До того, как молодой хозяин отправился в колледж?
– Да.
Безразлично посмотрев на сцепленные, словно кулаки армрестлеров, ветви деревьев, Найджел пожал худыми плечами и вернулся к прерванному занятию:
– Полагаю, таким же, мадам.
Лина кивнула и смяла в ладонях белоснежные страницы с колонками цифр. Медленно скатала крепкий ком. Над окном каркнул большой ворон, оттолкнулся и покинул ветку. Черные крылья взмахнули на фоне бесцветного неба. И Лина ужаснулась: неужели ее глаза, такого же невнятного цвета? Она размахнулась и бросила в камин скомканные квитанции, присланные нью-йоркским секретарём Олсена, подтверждающие о новых суммах, переведенных мужем на ее личный счет. Лина с ненавистью смотрела в огонь, хотела, чтобы его лицо там корчилось, а не бездушные бумаги. Его, кто сдержал обещание: сделал беззаботной и счастливой – в своем извращенном понимании.
Поглядывая на часы, Лина недоумевала, что подтолкнуло ее принять приглашение от респектабельного семейства Тэмзин? Желание сбежать из дома подавило здравый смысл, сделав заложницей нудного семейного обеда. Она без интереса слушала полную брюнетку Джейн Тэмзин, учительницу средней школы. Вяло кивала ее мужу, сутулому профессору колледжа, и отцу, щуплому мужчине с треугольной седой бородкой – члену графского совета. Троица битый час сетовала на нехватку в Дорчестере подготовительных классов, старших школ и нового оборудования в государственных вузах. Лина натянуто улыбалась, прекрасно разобрав завуалированные намеки на благотворительность. Но мысли направились в другое русло. Она подумала, что могла бы открыть школу-интернат с художественным уклоном для детей из бедных и неблагополучных семей.
Идея зрела и крепла, питаясь бессонницей, неспособностью работать и отсутствием вдохновения. Лина точно знала, что сможет привлечь Джейсона со Свалки – он будет посещать ее классы. Она сможет дать таким мальчишкам и девчонкам безопасное место, окружение, которое не вызовет протест, и вручить орудие выживания. Сколько раз, ее саму спасала живопись?! Она честнее и действеннее любого брака с размытыми гарантиями, не зафиксированными брачным соглашением. Это таинство великого множества выражения формы, и каждое правдивое и настоящее – ни грамма лести и лжи. Можно сколько угодно смягчать линии, набрасывать покрывала теней и бликов, осветлять углы – суть подложки проявится. Ее не изменить. Лина могла часами бродить по Лондонской национальной галерее, смотреть на картины и ждать, давая возможность портретам и пейзажам заговорить и проявить подлинный характер, который ускользал от нетерпеливых и невнимательных. Иногда, Лина поражалась, сколько красивых и мужественных лиц опровергал один румянец – говорил за них, менял выражение глаз, делал безвольными, уродовал пропорции, а позам внушал напыщенность и порочность. Всего один мазок...
Лина думала о школе, не переставая. Больше не тяготили долгие ночи – в это время, она намечала цели, набрасывала в блокноте пошаговый план, выделяла сложные вопросы и неясные моменты, которые требовали разъяснения специалистов и муниципальных чиновников.
В конце зимы, Лина приступила к претворению задуманного в жизнь. Она готовилась к разным препонам и трудностям. Но, всё оказалось просто – деньги упрощали всё. Помещение нашлось само. После недолгого кружения желтого Бентли по седым от инея окрестностям – с Линой связались три риэлтерских агентства. Рабочий стол Олсена – в отсутствие мужа Лина пользовалась его кабинетом – поглотили технические характеристики и планы. Документы, на владение длинным одноэтажным зданием старой лесопилки и двух прилегающих складских помещений, подписали спустя две недели. Узнав о будущем строительстве, неподалеку от овечьих пастбищ и фермерских хозяйств, бригады подрядчиков повалили на объект, как красотки на кастинг: приезжали из Борнмута, и Пула, и соседних графств. Но Лина заключила договор с известной лондонской компанией, которая строила дорого и быстро. У нее были деньги – она покупала профессионалов.
Получив из Министерства образования список нормативных требований и технических условий для открытия учебного учреждения, Лина поручила изготовление мебели и оборудования местным производителям – семейной мануфактуре с многолетней историей и строгим следованием традициям экологичности и качества. Подбором кадров занимались несколько лучших рекрутинговых агентств, но Лина устраивала кандидатам дополнительное собеседование, подолгу разговаривала с желающими занять высокооплачиваемые, по меркам графства, вакансии. Ей важно было видеть не столько рекомендации и документы, подтверждающие квалификацию – сколько, глаза и руки людей, которые будут работать с ее детьми. Она тщательно выбирала команду, стараясь, как учил Ян, больше доверять интуиции. Беседуя с соискателями в светлых классах с резким запахом свежей краской, она одновременно получала аккредитацию и регистрировала будущую школу… по телефону, не в последнюю очередь, благодаря племяннику министра образования, частому гостю Олсеновских обедов.
Голос Яна, из динамика мобильного, был сух и далек, как голос чиновников из Лондона. Лина кратко сообщила мужу о планах и предпринятых шагах. Выслушав, Олсен попросил прислать его юристам копии всех документов, задал пару вопросов и отключился. На следующий день, он перезвонил: так же, как и Министерство, одобрил проект по телефону и сообщил, что часть финансирования выделит его трастовый фонд. Лина согласилась – она с радостью принимала помощь ото всех, анонсируя в газетах и Интернете благотворительные счета и привлекая спонсоров.
Лина открыла художественную студию в школьной пристройке, которую отремонтировали в середине весны. Она набрала детей, заинтересовав вкусными ланчами, будущими выставками во взрослой галерее и мультфильмами после занятий, и стала преподавать рисунок, скульптуру и живопись. Живя нуждами будущей школой и своими детьми, Лина проводила утро в кабинетах советников – вступала, без разбора, во все предложенные комитеты; потом ехала на стройку, вокруг которой пышно цвели деревья и кустарники, а после, в чистой и светлой мастерской, встречалась с юными учениками.
Лина засиживалась в студии допоздна. Аккуратно правила чуткими штрихами, незаметными неопытному глазу, смешные робкие рисунки. Она гордилась работами детей, тем, как ясно они видят краски и полно чувствуют жизнь, и хотела лишь научить говорить, что они чувствуют. Глаза терзало искусственное освещение – мертвый свет искажал цвета. Руку сводило напряжение. Боль в спине и онемевшие конечности напоминали – пора прерваться. Но, Лина не умела прерываться до тех пор, пока не падала от усталости – лихорадочно работала, как делала всегда, не умея с собою справляться. Она велела рабочим установить в углу кабинета маленький диван, едва заметный за густой листвой фикуса, и всё чаще, ночевала в школе. Охотно забывала расположение мебели и
