цвет стен в своей промозглой спальне, наведывалась домой, только, принять душ и переодеться.
К началу лета, художественной студии потребовались дополнительные учителя. Детей разделили на классы по возрасту и навыкам. Маленький кружок размером с футбольную команду, вырос в любительский марафон, к которому присоединялись все новые участники. Сумбурное рваное преподавание, постепенно выстраивалось в систему. Учебно-производственные процессы довелись до автоматизма. Студия зажила самостоятельным организмом, подчиняясь тщательно выверенному расписанию.
Строительство школы приближалось к концу, осталось постелить дерн на стадионе, закончить внутреннюю отделку классов и завести мебель с оборудованием. Подкреплённая финансами и влиятельными друзьями Олсена, которых Лине удалось уговорить стать попечителями, а также усилиями сплоченной группы энтузиастов, школа из идеи вырастала в живое физическое воплощение, обросла дисциплинами, преподавателями и классами. Они готовились с Дэвидом Тейлором, молодым амбициозным директором, с отличием закончившим местный Борнмутский университет, принять в начале года шестьдесят ребят.
Лина много времени проводила в продуваемых помещениях или подвалах, выскакивала то во двор, попадая под ливень, то поднималась на крышу в самый солнцепек, и долго разбитость и ломоту приписывала усталости. Она продолжала вести уроки, проверять домашнее задание, ночевать в кабинете и ежедневно встречаться с десятками поставщиков, одобренных советом графства, подписывая пачками контракты.
Высокая температура заставила Лину обратиться к врачу. Диагноз – грипп, вынудил делегировать полномочия Тэйлору, а уроки живописи, историю искусств и скульптуру – молодой учительнице из Пула. В неестественной тишине особняка, Лина боролась с жаром и упадком сил, тяжелее всего переживая, что школа строится, а студия работает в прежнем режиме. Телефон, все время, находился подле нее в смятых простынях, среди баночек с пилюлями, но никто не звонил. Вокруг продолжалась суматошная жизнь. Без неё.
В середине лета крикливая детвора разбежалась помогать родителям на фермах. Лина заскучала. Не знала, чем дальше занимать руки и голову. Слишком много свободного времени. Невыносимо много тягучих летних часов сочилось по капле со склонов. Минуты лениво впадали в Фром. Горстка учеников, которая еще приходила студию, заставляла вставать утром, пить кофе и садиться за руль. Лине нравилось вести машину в густом тумане, не представляя, что вынырнет из-за таинственного поворота. Инстинкты обострялись, и кровь бежала быстрее, согревая озябшие кончики пальцев, совсем как возбуждение, когда она впервые взялась за правый руль и влилась в левостороннее движение. Удлинённый капот втягивал в себя размытые очертания грунтовой дороги, которая хранила ночной холод. И выстукивая зубами рисунок рытвин, кочек и свежих канав, Лина мысленно считала, сколько миль успеет заасфальтировать до начала года. Проверяя вечером задания и готовя новые уроки, она понимала: отшлифовала очередной день до прозрачности и стерла краски, ещё до наступления.
Пытаясь вернуть ускользающий энтузиазм, Лина заучивала имена и истории будущих учеников, их родителей, опекунов и домашних питомцев. Читала заключения психологов и характеристики из социальных служб. Изучала уйму специализированной литературы, вникая в революционные методики обучения, а в перерывах на ланч знакомилась с новыми техниками в живописи, пробуя себя в постмодернизме. Но, Лина видела – всё меньше дел доводит до конца, теряет интерес ко всему. "Брошенки" из чердачной мастерской разрастались, проникали в школу, преследовали, чем бы она ни занималась. Лина боялась – это скажется на школе и ее детях. Правая рука теряла живость и гибкость, с трудом удерживала мастихин, совсем одеревенела, едва справляясь с простыми линиями. Лина доверяла все меньше себе, и все больше полагалась на профессионалов, как на инвалидные ходунки. Она больше не могла решиться на самостоятельные шаги. Что такое интуиция? Лина перестала ее слышать, как и незаконченные картины.
Яркое солнце заливало желтый капот, проникало сквозь лобовое стекло, согревая лицо. Лина медленно вела машину по широкой дороге Лондон-Роуд, вдоль кирпично-коричневых небольших сельских коттеджей, потом свернула в сторону реки и съехала на обочину. Заглушив двигатель, она вышла из машины, оставив дверь открытой. Облокотилась о багажник и запрокинула голову: медленно и глубоко вдыхала прохладный влажный воздух с привкусом чеддера и белых грибов. Она любовалась зелеными шарами тополей, что полыхали оранжевым пламенем в тёмных водах. Взгляд заскользил по легким облакам и зеленым долинам, разрезанным на темные полоски вспаханной земли, и снова вернулся к воде. Лина зарыла носки черных туфель в глину, чувствуя, как каблуки мягко увязли в почву. Она непоправимо опоздала на торжественную церемонию. В Дорчестере открылась новая школа-интернат с художественным уклоном. Должно быть, мэр уже закончил речь, журналисты сделали заметки, а фотографы – снимки. Маленькие, слегка напуганные вниманием, ученики, расходятся по классам...
Лина нагнулась и сорвала тонкую травинку, провела по щекам, закусила, ощутив во рту терпкий вкус зелени. Она не чувствовала желания спешить. Вчера до поздней ночи, она убирала в чердачной мастерской, собрала в коробки мусор и все испорченные холсты – вынесла в холл и велела Найджелу сжечь. Лина бросила попытки взяться за кисть. Она закончила рисовать и преподавать в студии.
Ночью, она неподвижно лежала в широкой викторианской кровати, только ладони медленно скользили по простыням. Ее раздражали эти монотонные движения, словно неконтролируемые сокращения конечностей душевнобольной. Но шорох от трения создавал живой звук. Лина не могла думать в тишине. Давно отбросив мысль родить ребёнка, она мечтала... Нет – больше не мечтала, а перебирала в уме разговор с советником Тэмзином, о детских приютах в графстве, и трезво планировала усыновление.
Лина представляла, как в доме появится ребёнок и вытеснит неестественную тишину. Чувствовала, что полюбит малыша всей душой – она уже его любила. В воображении рисовались маленькие ручки... Они тянулись к ней. Лина ощущала детские объятия и даже запах… По виску сползла слеза и закатилась за ухо. Погладив простынь, Лина спустилась взглядом по темным шторам, решив, что поставит кровать у окна – так, на всякий случай, потому что точно знала – малыш или малышка будет спать рядом с ней. На этой подушке. Лина улыбнулась – нет, конечно, на другой. Она купит новую подушку, самую лучшую – ортопедическую. Нужно взять Найджелу помощников: вырубить в саду старые деревья и кустарники. Там будет детская площадка и бассейн. Ведь дети так любят возиться в воде...
Лина повернулась на бок, подперла ладонью щёку, пытаясь разгадать последний сон. Снова снилась Джулия, но прошлой ночью, она пришла с Бекки. Они смеялись и шутили, подавая темно-синюю детскую переноску, накрытую желтым старым кружевом... Лина глядела в тёмный прямоугольник окна, в обрамлении ещё более темного силуэта раздвинутых портьер, понимая: ребёнок стал навязчивой идеей – конечной целью ее метаний.
Перекатившись на спину, она прижала пальцы к глазам и надавила. Надо обсудить вопрос усыновления с
