я переступаю порог дома. Повернув направо, в гостиную, я встречаю свой самый страшный кошмар.
Беллами сидит в кресле посреди комнаты. Ее запястья и лодыжки привязаны веревкой к ножкам кресла. Рот закрыт скотчем. Ее голова безвольно свисает на грудь, и я вижу, как по лицу стекает кровь.
Я делаю два беговых шага к ней, когда между нами встает мой отец с пистолетом, направленным мне в голову.
— Какого черта ты с ней сделал? — спрашиваю я его, от страха мой голос становится неузнаваемым. Я подхожу к нему, упираясь грудью в дуло пистолета, пытаясь оттолкнуть его, чтобы добраться до нее. — Отойди, мне нужно убедиться, что с ней все в порядке. — Я говорю, стараясь, чтобы в моем голосе не было ноток бешенства.
Он упирает пистолет мне в грудь, заставляя меня отступить.
— С ней все в порядке. — Он говорит, делая шаг назад. Не отрывая от меня взгляда, он хватает ее за волосы и наклоняет голову назад. С ее губ срывается стон, и она начинает приходить в себя, ее глаза слезятся от боли. — Видишь? Она в порядке. По крайней мере, пока.
Я пытаюсь мыслить рационально, борясь с первобытным желанием избить его до смерти за то, что он прикоснулся к ней.
Если я открою, как много она для меня значит, он точно убьет ее. Ее единственная надежда — не сдаваться и заставить его говорить достаточно долго, чтобы приехала полиция. Надеюсь, они будут действовать с немецким, а не швейцарским чувством срочности.
Иначе нам обоим крышка.
— Я подслушал твой разговор с частным детективом. Это был Мюллер?
Черт. Я внутренне выругался про себя.
Я не был достаточно осторожен.
39
Я просыпаюсь с пронзительной головной болью. Вся голова пульсирует, а мозг как будто задушен стенками черепа. Застонав от боли, я пытаюсь поднять пальцы, чтобы помассировать виски, но не могу пошевелить руками.
Веревка обхватывает мои запястья, приковывая меня к месту.
Почему я привязана к стулу?
Внезапное осознание того, что я действительно связана, а не галлюцинирую, стало толчком для моего организма. Я мгновенно просыпаюсь.
Боже, как же сильно болит голова.
Я пытаюсь повернуться, чтобы получить облегчение, но мои движения ограничивает рука, вцепившаяся в мои волосы. Подняв глаза, я замираю, увидев, что Роуг смотрит в дуло пистолета, направленного ему в грудь. Мои глаза следуют за пистолетом, поднимаются вверх по паре рук, пока не падают на знакомое лицо.
Роберт Ройал.
Страх струится по позвоночнику и вливается в вены, когда передо мной разворачивается молчаливое противостояние. Бросив быстрый взгляд по сторонам, я понимаю, что мы находимся в гостевом доме Роуга.
Я пытаюсь сосредоточиться на обмене репликами, но улавливаю лишь последние слова.
— Я подслушал твой разговор с частным детективом. Это был Мюллер?
Что происходит?
Последнее, что я помню, — это то, как я покидаю АКК и направляюсь домой. Вспышка боли, а потом ничего. Отец Роуга похитил меня, но зачем? Что он подслушал в разговоре с Мюллером?
Серебристая вспышка, которую я видела, должно быть, была пистолетом. То, что меня били пистолетом, объясняет пульсирующую головную боль.
Глаза Роуга опускаются вниз и встречаются с моими. Они старательно лишены какого-либо выражения, но я вижу в его взгляде невысказанный вопрос.
Ты в порядке?
Я сдержанно киваю, едва шевеля головой. Роуг снова поднимает глаза на отца, в его пылающих зрачках ярость переплетается с ненавистью.
— Тогда ты знаешь, что для тебя все кончено. Тебе это с рук не сойдет.
Что сойдет с рук? Мне хочется кричать.
Но одно я знаю точно — что бы я ни делала, я не хочу привлекать внимание Роберта к себе. Он явно не в себе, и последнее, чего я хочу, — это оказаться лицом к лицу с его пистолетом.
— Я не собираюсь в тюрьму.
— Тогда каков твой план? Почему ты забрал ее и привел меня сюда?
Роберт в ответ маниакально смеется, как будто Роуг сказал что-то смешное.
— Мне нужно, чтобы ты передал мне свой трастовый фонд. Поскольку я не думал, что ты сделаешь это добровольно, я привел сюда Беллами в качестве… стимула.
— Я не буду иметь доступа к своему трасту в течение нескольких месяцев, и ты это знаешь.
— Моих средств хватит до тех пор. Ты сделаешь меня доверенным лицом своего наследства, и я буду работать со своими адвокатами, чтобы передать его мне.
— Ты думаешь, я дам тебе деньги, чтобы помочь профинансировать твой побег? Да ты еще более долбанутый на всю голову, чем я думал, а это уже о чем-то говорит. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты гнил в тюрьме до конца своих дней за убийство моей матери. — Роуг огрызается. Звук злобный и надломленный, в его голосе отчетливо слышны эмоции.
С моих губ срывается шокированный возглас, который я не смогла бы остановить, даже если бы захотела.
— Он убил ее? — Вопрос обращен к Роугу, и в моем голосе отчетливо слышится недоверие.
Отец Роуга убил его мать.
Мое сердце разрывается от жалости к нему. Как бы сильно он ни ненавидел своего отца, узнать, что тот стоял за убийством его матери и что он скрывал это и так долго оставался безнаказанным, должно быть, разрушает его. Он никогда не говорил мне прямо, почему он пытался найти ее, надеялся ли он на счастливое воссоединение или на то, что ему удастся покончить с этим, но в любом случае боль должна быть для него мучительной. Как бы мне хотелось обнять его и сказать, как мне жаль.
Интересно, как давно он это знает и почему не сказал мне. Наверное, он узнал об этом недавно, после измены. При напоминании об этом предательстве у меня в желудке бурлит кислота, но я сдерживаю ее. В контексте убийства и
