признался. Это слегка притушило наше с Авой негодование.
Димка вообще никогда не был трудным ребенком или отъявленным хулиганом. Всего в его подростковом возрасте было в меру. Он никогда не переходил черту, не творил беззаконие и не жил по принципу: «если что, предки отмажут». В большинстве своем, думаю, его сдерживало желание не обидеть, не расстроить и не напугать мать. Но отчасти, возможно, он боялся моего осуждения и разочарования. Хотя, если быть до конца откровенным, он мой сын. Я могу пожурить, расстроиться, высказаться или указать ему на его ошибку, но осуждать или, более того, разочароваться в ребенке, потому что он ведет себя как ребенок? Да ни в жизни. Когда еще творить хрень, если не в шестнадцать? Сам такой был.
– Ты это… – говорит Димка, – подготовишь почву, бать? Ну там, плавненько подведешь ма к мысли, что я могу вот-вот уехать? Намекнешь, может…
Я смеюсь:
– Попробую. Но чем раньше ты ей расскажешь, тем больше у Птички будет времени смириться с твоим отъездом.
– Сегодня заскочу к вам после трени.
– Лучше давай сделаем так, – натягиваю куртку, хватая ключи от тачки, – мы сегодня часов в семь на центральный городской каток собрались. Мартышка со своим семейством подъедут. Хотим Виту на коньки поставить. Она уже давно просится. Подкатывай к нам? Проведем вечер уютно, по-семейному. Обстановка будет располагающей. Там матери и сообщишь свою «неоднозначную новость».
– О, гуд! Так и сделаем! – поднимает пальцы вверх сын. – А вы мелкой коньки купили, что ли? – Выходим из кабинета, спускаясь и топая на парковку. – Дожала она вас, предки?
– Дожала. Еще месяц ее капризов мы бы не выдержали. – Три года всего козюле, а мозг умеет выносить профессионально. – С лета канючила, что хочет на каток. Коньки на ее крохотную лапку пришлось делать на заказ, прикинь? – улыбаюсь, вспоминая, каким это было нервным для нас с Птичкой времяпрепровождением и волнительным для дочурки. Ей было интересно все! Ерзала, дрыгалась, закидывая нас без остановки своим «а сто», «а как», «а посему».
– Любовь ко льду – это, походу, у нас семейное, – говорит Димка.
– Точно, – киваю я, – уже встроена в цепочку ремизовского ДНК. Так что готовься, твои дети с вероятностью девяносто девять процентов тоже будут требовать ехать за коньками прямо из роддома.
– Да я пока детьми обзаводиться не планировал, – хмыкает сын. – Мне пока и так по кайфу. Да и представь, в каком мама будет в ужасе? Стать бабулей в тридцать семь – боже-боже! – ерничает.
Мы посмеиваемся. Тормозим у наших машин. Я у своего внедорожника, который обновил пару лет назад. Он у своего черного дерзкого седана. Тачка не из салона, но в отличном состоянии. Гордость нашего ребенка, который сам на нее и накопил с призовых – в прошлом году выступал за сборную на юниорском чемпионате мира. Ребята заняли первое место. Золотые. Гордость тогда распирала дикая! За себя так за всю карьеру не радовался, как за своего ребенка. Первые значимые достижения, первые слезы радости на многомиллионную публику, первые большие победы. А сколько еще таких впереди?
Я, наверное, даже немного завидую. По-доброму. Оглядываясь назад, даже не могу припомнить, сколько у меня за всю жизнь было этих «стартов» и «достижений». Сколько уже пройдено и отмерено…
В прошлом.
Все это в прошлом. Я преуспел в спорте. Теперь я хочу преуспеть в личном. Даже несмотря на бешеную занятость в ледовом, отныне семья есть и будет для меня на первом месте. Так бывает, что ценности меняются. И это абсолютно нормально. Сейчас мое главное и самое большое достижение – доверие сына, безграничное счастье в глазах любимой жены и звонкий смех дочурки, которые наполняют сердце невесомым и теплым ощущением счастья. Не променяю это ни на какие медали. Не стоят они того. Однажды и Димка это поймет. Когда по уши втрескается. А пока и правда делать нас с Авой бабулей и дедулей рановато, пожалуй.
– Ты сейчас домой? – спрашивает Димка.
– Да. Заскочу в цветочный и к девочкам. Встречаемся на катке? – тяну руку.
– Договор, – крепко пожимает мою ладонь сын. – Спасибо тебе, пап.
– Да мне-то за что?
– Да, знаешь, – передергивает плечами Димка, – за все сразу. За все, что делал и продолжаешь делать для меня, мамы и мелкой. Это круто. Ты крутой. Люблю тебя.
– И я тебя, родной, – улыбаюсь. – И я тебя.
– Что, по коням?
– Так точно. До вечера.
– Заметано.
Забираемся в тачки и разъезжаемся.
Димка на тренировку, а я на всех парах лечу домой. Еду, уже предвкушая тот момент, когда открою дверь и услышу дочуркино: «папуся плиехал». Подхвачу свое голубоглазое светловолосое чадо на руки и жадно зацелую румяные щечки.
А ведь ее появление для нас было чудом. Полтора года попыток забеременеть и бесконечный круговорот переживаний Птички, что не получается. Хотя по медицинским показаниям у нас обоих все было отлично. Полтора года нервов, слез и самокопания до долгожданного «полосатого теста». Даже страшно становится, когда думаю, что Виты у нас могло и не быть…
Аврелия
– Мамоська, а мамоська…
– Да, солнце? – отвлекаюсь от рабочих файлов, мелькающих на экране ноутбука.
Вита бросает игрушки, с которыми возилась на полу, и залезает на диван, усаживаясь со мной рядышком. Я приглаживаю светлые кудряшки дочурки, пружинками торчащие в разные стороны. Куколка наша! Голубоглазая, с милыми ямочками на щеках и вздернутым носиком-кнопкой. До сих пор поверить не могу, что это я ее «сделала».
– А мы сколо на каток поедем?
– Скоро, малыш. Папу дождемся с работы и поедем. Хорошо?
– Колосо, – садится, складывая ручки на груди.
Ждет.
Терпеливо.
Правда, терпение у маленькой принцессы заканчивается уже через три, два…
– Мамоська?
– Да, малыш?
– А сколо папоська с лаботы плиедет?
Бросаю взгляд на время.
– С минуты на минуту, – говорю, и, как по заказу, в это же мгновение ворота на территорию дома открываются. Дочурка, охая, соскакивает с дивана и на всех парах топотит босыми ногами к двери. Кудряшки смешно прыгают. Она что-то неразборчиво на своем лопочет. Я улыбаюсь. Просто потому, что невозможно в такие моменты не улыбаться!
Уже два года, как Вита научилась ходить и сама встречает Ярика, и все равно каждый раз мое сердце щемит от такой бескорыстной и искренней любви. Дочурка души в нем не чает. Папа для нее – все! Ее жизнь. Ее воздух.
Девять месяцев под сердцем носила ее я, а между ними уже тогда установилась какая-то космическая связь. Стоило Ремизову только оказаться в непосредственной близости от меня, в животе начиналась дискотека. Мелкая пиналась, толкалась и ворочалась до
