выпалил он.
— Что?
— Штаны. — И хитро прищурился, наслаждаясь ее растерянностью. — Знаешь детский стишок? «А-бе-це, а-бе-це, сидит кошка на крыльце, шьет штанишки мужу, чтоб не мерз он в стужу». Ну как?
— Забавный стишок.
— Лара, я прошу тебя запастись терпением, иголкой и ниткой. А через год я приеду — и ты сошьешь мне штаны. Идет? — Шутливый тон никак не вязался с серьезными глазами, умолявшими об очень важном. Может быть, самом главном сейчас в их жизни.
— Я не одна. У меня дочка.
— Я вас не разделяю. Я уже ее люблю. Честное слово. И она поверила.
— Я запасусь иголкой с ниткой, Кит, — прошептала в разноцветные глаза.
Через три дня редактор Лариса Неведова уехала на «Красной стреле» в Ленинград. С режиссером Александром Замутиковым и съемочной бригадой, делать первую в своей жизни передачу — о юной художнице, семидесятипятилетней бабульке из Ленинградской области, поразившей мировые аукционы своими картинами.
Ноябрь, 1983 год
И потянулись, размазываясь по циферблату, безразличные часы. Время словно зависло между днем и ночью, покачиваясь на хвостах стрелок. Стрелки то сходились, то расходились — сдавливали по ночам и отпускали днем. Отпускное время было полностью заполнено работой. Лариса работала как вол, пахала как ломовая лошадь. Она вгрызалась в работу намертво, не отодрать, будто бездомная оголодавшая собака в кость, брошенную жалостливой рукой. В этом рвении ей не уступал только Саша Замутиков, добрый Мутота, который тоже закусил удила и рвался вперед, с временем наперегонки. Они сделали свою первую передачу за восемь дней, на одном дыхании. Две смены монтажа, одна — озвучки. И это для новичков было рекордом. Да что для новичков! И пока не всегда мог уложиться в такой срок. Но главным стал даже не срок, а результат — двадцатиминутный фильм, светлый, как его героиня, непростой, как ее судьба, и наивный, как картины художницы. При сдаче готового материала они не смогли сдержать гордой улыбки — Егорычев смотрел его в прямом смысле слова разинув рот.
— Ожидал, но не такого! Молодцы, ребятки, порадовали. А ты, лиса, хитра, — обратился он к Ларисе, — мелькнула в кадре на минуту — и скрылась. Вроде как и выполнила наказ начальства, а вроде как и по-своему себя повела. Ну да это и хорошо: я не приветствую бездумное повиновение. Ноmо должен быть sapiens. Отлично, ребятки, будете работать вместе. А ты, милка моя, все же не трусь, выходи в кадр.
На следующий после эфира день ее встретила дома сияющая Стаська и с порога радостно сообщила:
— Мамуля, а тебя в телевизоре видели все наши девчонки! И Агатка. Ты им ужасно понравилась. Ты теперь знаменитость, да?
— Нет, солнышко, знаменитость — это художница, о которой мы рассказывали.
— Ну да, конечно, — с готовностью согласилась Стаська, — но она старенькая и не очень красивая. А ты — красивая и молодая. Мне все теперь завидуют, что у меня такая мама.
— Завистью хвастать нельзя, — улыбнулась Лариса, обнимая счастливую девочку, — можно только радоваться своей удаче, за которой много сил и труда. И то очень скромно, чтобы не принизить заслуги других.
— А другие — это твой Мутота?
— Для тебя он не Мутота, — одернула ее Лариса, — а Александр Сергеевич, в лучшем случае — дядя Саша.
— Мамуля, а ты теперь все время в телевизоре будешь? — проигнорировала назидательную реплику девочка.
— Вот уж это совсем ни к чему, — легонько щелкнула ее по носу Лариса, — я журналист, а не диктор. И мне не обязательно красоваться на экране. Главное — люди, о которых мы рассказываем. Мой руки, будем ужинать.
Стаська… Лариса закрыла книгу и откинулась на подушку. Как трудно дался ей тот разговор, когда она вынуждена была сообщить ребенку правду. Настя никак не могла взять в толк, почему они с папой не будут жить вместе.
— Вы поссорились? — по-взрослому спрашивала она, глядя на маму огромными карими глазами. — Это не страшно. Все ссорятся, а потом мирятся. У Наташки Сычевой родители почти каждый день ругаются, а потом папа приносит цветы или мороженое — и они мирятся. Сыч даже довольна: мороженое часто ест.
— Нет, солнышко, мы не поссорились.
— Тогда почему папа не может жить вместе с нами? — не понимала Настенька.
— Заяц, когда станешь взрослой, ты поймешь, что мужчина и женщина не могут и не должны жить вместе, если они не любят друг друга. Семья, где нет любви, это обман, неправда. Это беда, когда нет любви. Люди потому и женятся, что любят друг друга и хотят быть вместе.
— Но ведь вы женились, значит, и вы любили друг друга, — резонно возражала Настя. — Почему же папа ушел?
— Папа не ушел. Мы расстались, а это не одно и то же.
— Почему?
Почему! Да если бы она знала ответ — вывела бы формулу счастья. Нашла бы талисман от бед, открыла дорожку в рай всем супругам — топайте прямо из ЗАГСа в райскую жизнь, милые. Ничего не бойтесь, не оглядывайтесь, не тормозите — вот вам рецептик счастья, и будьте здоровы! Не болейте изменами, берегите друг друга. Так все просто! Она взяла в руки теплую ладошку.
— Взрослые иногда ошибаются, Настенька. Они — живые люди, не машины, их нельзя смазать, наладить и пустить в работу. Мы — не роботы, у нас есть чувства. И эти чувства иногда умирают к тем, вместе с кем мы живем, а рождаются совсем к другим людям, чужим. Можно, конечно, любить других и врать своим, но это называется предательством. Разве ты хочешь, чтобы папа или я врали друг другу и тебе?
— Нет, не хочу, — серьезно ответила Настя.
— И я не хочу. Мы с папой хорошо относимся друг к другу, но он полюбил другого человека. Я не могу его за это ругать или ненавидеть, потому что уважаю его право быть счастливым. Но и я хочу быть счастливой тоже. Я надеюсь, что кто-нибудь полюбит и меня. Нет — нас. Потому что никому не позволю себя любить, если этот кто-то не полюбит тебя.
Карие глаза упрямо смотрели в стену, в них застыло непонимание. Лавина вины, в которой барахталась Лариса, беспощадно сметала жалкие доводы.
— Пала разлюбил меня, это бывает. Но он по-прежнему любит тебя, больше всех. Он просто не будет жить с нами под одной крышей, но он не уходит из нашей жизни. Он — твой папа и мой друг. И ты не должна чувствовать обиду или злиться на него Он — хороший человек, и он поступил
