— В жизни обязательно бывает что-то хорошее, — промолвила она.
— Я действительно ездил на пресловутую Северную Окружную, пытался найти твою квартиру в Баундз-Грин.
— У нас там комнатка при кухне, — сказала Кайя, глядя на свои сандалии. Ногти у нее на ногах веселенького зеленого цвета — для смеха, что ли. — Но дом трясется, только если мимо едут тяжелые грузовики. Унитаз вечно забит дерьмом. Правда, на Хааремаа канализация была не лучше. Когда я на работе, а у Яана нет уроков, за ним присматривает одна латышка.
— Ты ей платишь?
— Нет, учу ее английскому. Взаимовыгодный обмен. Она официантка.
— В той же гостинице?
— Я работаю от агентства по найму. В двух или трех гостиницах, вернее, крупных отелях. Платят очень мало. В год выходит меньше восьми тысяч.
— Уборщицей?
Кайя засмеялась:
— Бери выше, это называется горничная. Дерьмо, а не работа. Я вкалывала три недели. Потом мне предложили место администратора. Я хорошо выгляжу, владею английским, русским и французским. «Les jardins, comme des femmes, semblent faire leur toilette pour les fêtes de l’été»[120].
— Неплохо. Бодлер?
— Флобер. «Госпожа Бовари». Однажды пришлось переводить весь этот абзац на эстонский. Прелестная строчка. Очень музыкальная, правда? Флобера я в диссертации тоже затрону.
Джек кивнул и задумчиво потер подбородок. Куда девать руки?
— Из «Госпожи Бовари» я отчетливо помню, как лист папоротника зацепился за ее шпору, — сказал он.
— Ммм?
Джек сел на собственные ладони, скамья качнулась.
— Тот, гм, тот эпизод в лесу, перед страстной сценой; они едут верхом, друг подле друга, она и ее любовник. Он нагибается к ней, чтобы вытащить из стремени листья папоротника, помнишь? Я когда-то мечтал написать оперу «Мадам Бовари». В семнадцать-то лет. Очень амбициозный был юнец. Что я тогда понимал!
— Словом, я администратор, — сказала Кайя, и Джек понял, что подавил ее болтовней про папоротник, про свои юношеские честолюбивые мечты и раннюю одаренность.
— Хорошо, что не уборщица.
— Да, только уже с души воротит от мужчин, которые с места в карьер норовят заманить меня в постель.
Джек понимающе кивнул; уши у него опять вспыхнули.
— А тебе известно, — продолжала она, — что уборщица обязана пальцем замерять, сколько бумажных салфеток осталось в коробке?
— Замерять салфетки?! — фыркнул он.
— Ну, а почему нет? Если слишком мало, остаток просто выбрасывают и кладут новую стопку. А вот если постоялец остается вообще без салфеток — тогда точно беда. И для постояльца, и для уборщицы.
— Неужели правда?
— Да, хуже, чем грязь в туалете. Сразу вышвырнут с работы. Как-то в коридоре отеля я заглянула в наши пакеты с мусором; знаешь, что я увидела? Чуть ли не все коробки были наполовину полными. Столько добра — на ветер! Я все думала, как эту задачку решить. Догадайся как.
Непонятно, шутит она или говорит серьезно. Может, это какая-то замысловатая метафора? Не важно; он не в силах оторвать глаза от ее движущихся губ.
— Извини, сдаюсь.
— И ты считаешь себя гением?
— Увы, нет.
— Ладно. Так вот, просто-напросто надо красной чертой отметить уровень, с которого пачка идет к концу, — как на чековой ленте в магазинах. И на уровне последних пятнадцати или, там, двадцати салфеток печатать эту красную черту. Тогда не нужно будет ни пальцем замерять, ни выбрасывать добро на помойку. Отличная идея, да? Вот таким способом я и разбогатею.
Джек кивнул; на душе было смутно и одиноко.
— Прекрасная мысль, Кайя. Но пока богатство на тебя не свалилось, я хотел бы вытащить вас из той дыры. Словом, поддержать материально. Даже если мы не станем делать анализ на ДНК.
— Анализ? На ДНК?
Джек небрежно махнул рукой:
— Чистая формальность. Чтобы убедиться, что отец — действительно я. По закону положено. Я тебе, конечно, верю, но, боюсь, чтобы оформить все официально…
Он смолк и смущенно почесал затылок.
— Ты меня не понял, — сказала она, глядя на него в упор. — Он от тебя. Твой сын.
— Я знаю, но…
— На хрен сдался твой анализ!
Джек был потрясен ее реакцией, лицо его запылало. Он тупо уставился на озеро; что-то выпрыгнуло из воды и плюхнулось обратно; наверно, крупная рыбина. На Кайю смотреть не хотелось. А она, раскачивая скамью, продолжала его честить.
— Думаешь, я тоже врунья? После тебя я целых два года ни с кем не сходилась. Ты знаешь, каково жить одной с ребенком? Круглые сутки с ним да с ним. Молчишь? Как ты можешь? Я не переставала тебя любить ни на минуту. Слушаю твою музыку, смотрю на твое фото в интернете — и еще сильнее тебя люблю. Я родила от тебя ребенка. Ему нужен папа, ясно? Ты можешь это понять?
Джек сидел, понурив голову; на ее вопрос он с натугой кивнул — будто у него заело шейные позвонки.
— Перед встречей с тобой я страшно волновалась, а теперь сама все гроблю. Но отец Яану необходим. Ну? Что скажешь? Говори же! — настойчиво и громко потребовала она.
Шедшая мимо пожилая чета обернулась; по лицам было видно, что эта колоритная размолвка на лавочке в парке их забавляет.
Не поднимая головы, Джек пристально глядел под ноги. Чего там только нет! Маленькие безобидные камешки, пыль, земля, мятая бутылочная крышка, рваная, похожая на цветок, обертка от «сникерса». Все вместе складывается в довольно замысловатую картину.
— Как там лис? — обращаясь к земле, едва слышно спросил он. — Тот, который в клетке сидел? Как он теперь, без твоего отца?
— Кто? Лис? — она пренебрежительно фыркнула. — Да все так же. Мама его кормит. Она его зовет Мик-Мик. Теперь у него есть имя.
— Надо было назвать его Джеком, — сказал он.
Следующие несколько дней прошли в разъездах: из Хэмпстеда в Хейс, оттуда вместе с отцом на автобусе в больницу к матери; остановка напротив «Трэвел-Инн», в нескольких минутах ходьбы от дома.
Джек не перестает удивляться тому, что Хейс, подобно многим другим городишкам, неуклонно приходит в упадок посреди общего процветания, потребительского бума с оборотом в триллионы фунтов, в стране, где только ленивый не берет кредитов. Вместо знакомого с детства универсама «Уэйтроуз» появился гигант «Лидл»[121] цвета помоев. Бесследно исчезли зеленная лавка Данстана, «Скобяные товары» Дагли и ателье Хепворта; давно пропал, как не бывало, угловой магазинчик, масло там всегда отрезали от большого бруса и аккуратно подравнивали специальными деревянными лопатками. Зато теперь на каждом шагу вульгарные бутики, магазины товаров по сниженным ценам, увешанные режущими глаз аляповатыми тряпками, и запакощенные галереи игровых автоматов. А то и вовсе ничего взамен. Шумная, забитая машинами Аксбридж-роуд рассекает город еще более безжалостно, чем прежде, немногим уступая Северной Окружной. Невзрачная пивнушка, куда он частенько захаживал в старших классах, превратилась в претенциозно оформленный бар, на террасе постоянно тусуются субчики, очень смахивающие на наркоманов, — все в плащах «берберри» и ослепительно белых кроссовках; в «счастливые часы» скидок они охотно налегают на спиртное. Как назло, к остановке надо идти мимо этого бара; и, хотя Джек с отцом обычно ходят по другой стороне улицы, насмешек и ругательств им все равно не миновать. Слова на «б» и «х» сыплются на них градом.
