Я рад, что от имени короля могу сообщить вам эту благую весть».
Не было слышно ни звука, когда Клара подняла глаза и медленно сложила газету. Затем все одновременно заговорили.
Тем временем Эрика застывшим взглядом смотрела на обратную сторону газеты, которую Клара сунула ей в руки. Там в небольшой рамке жирным шрифтом было напечатано: «Продажа с аукциона плантации Бель Авенир: хорошие лесные угодья, 20 немецких рабочих и 120 рабов-негров». И шрифтом помельче там же было написано:
«В связи с кончиной моего отца в результате несчастного случая, происшедшего несколько месяцев назад, я вынужден выставить плантацию на продажу. Заинтересованные лица могут обратиться в администрацию Парамарибо. Фриц ван Драг».
В ушах у Эрики зашумело. Ей показалось, что земля уходит у нее из-под ног.
В тот же день, но уже гораздо позже, Эрика сидела в кухне городского дома и разговаривала с Кири, Лив, Фони, Хедамом и Сузанной об отмене рабства. Эта новость вызывала множество вопросов и эмоций.
– А разве мы… Я имею в виду, что же мы будем делать потом? – У Кири был несколько испуганный вид.
Эрика попыталась объяснить ей:
– Я слышала, что будет какой-то переходный период, и это время каждый бывший раб должен будет отработать у своего работодателя.
Фони недовольно фыркнула:
– Значит, мы все же не будем свободными?
– Отнюдь. Но вам нужно будет поработать на старом месте какое-то время, и, наверное, вам за это даже выплатят деньги.
Сузанна покачала головой:
– Деньги? Не смешите меня! Ни один белый не будет платить рабу за труд.
Эрика знала, что Сузанна не была больше рабыней, поскольку Карл уже несколько лет назад дал ей вольную, чтобы она могла жить в городе. Однако Эрика слышала от бывших рабов, что те всегда чувствовали себя скорее невольниками, чем свободными людьми. Эта зависимость наложила отпечаток на их мысли и поведение с самого детства, и отвыкнуть от этого было очень трудно. На практике чаще всего мало что изменялось. Возможно, то же самое чувствовала Сузанна.
– Деньги? Деньги, на которые можно что-нибудь купить? – Лив долго сидела молча и только слушала.
– Да, – кивнула Эрика. – Я говорю о деньгах, за которые вы сможете купить себе то, что захотите. И, насколько я знаю, вы даже получите некоторую компенсацию.
Кири ухмыльнулась.
– Мы получим деньги за то, что нас отпускают на свободу? – спросила она.
В ее голосе отчетливо прозвучало удивление.
– О! – По лицу Лив было видно, как напряженно работает ее мозг. – Я куплю себе пару башмаков. Нам ведь разрешат носить обувь, миси Эрика?
Девушка поднялась и стала ходить по кухне. При этом она медленно переставляла ноги, подражая даме высшего света и виляя бедрами. Остальные рассмеялись.
Теперь встала и Эрика.
– Но до тех пор пройдет еще некоторое время. И тем не менее вы должны свыкнуться с мыслью, что скоро вы будете уже не рабами, а работниками, – улыбаясь, сказала она, а затем серьезно добавила: – Я посмотрю, как там Мартина.
Смех тут же стих. Мартина все еще чувствовала себя очень плохо. Бóльшую часть времени она находилась в беспамятстве из‑за высокой температуры и почти никого не узнавала, даже своего ребенка.
Ее супруг побывал здесь всего лишь раз, да и то в сопровождении полиции. Однако полицейский оказался дружелюбным, и Кларе удалось убедить его в том, что Мартина находится в тяжелом состоянии и вплоть до выздоровления должна пребывать в городском доме.
– Давайте, нанесите и вы мне удар в спину! – возмущенно воскликнул Питер.
Глаза полицейского стали узкими, как щелочки, и он ответил ледяным голосом:
– Если вы не дадите медсестрам возможности выполнять их работу и поставите под угрозу здоровье своей жены, я привлеку вас к ответственности. Наверно, я не должен упоминать о том, что вам как врачу это не пойдет на пользу?
Лицо Питера приобрело нездоровый темно-красный цвет.
– Я еще вернусь! – процедил он сквозь зубы и, резко повернувшись, ушел.
С тех пор его больше никто не видел. Хедам слышал, что он вроде бы вернулся назад, на плантацию. Однако Эрика не чувствовала себя в безопасности. Она испытывала страх перед этим мужчиной. Такого обращения с собой он явно не потерпит. Эрика всерьез беспокоилась о Мартине, детях и девушках-рабынях. Тем более что Кири вскоре предстояло родить. Будет лучше, если все они останутся здесь, в городе. У Питера был сумасшедший блеск в глазах…
Сочувствие Юлии к своим пернатым попутчицам уменьшалось с каждым днем. Куры беспрерывно кудахтали, били крыльями, да и пахло от них не особенно приятно. Если бы эти птицы не были таким ценным грузом, она с удовольствием выбросила бы их в реку. Но Юлия послушно несла их мимо водопадов, время от времени кормила листьями, которые срывала с кустов, и тщательно рассматривала помет в маленьких клетках.
– Ничего не случится, – снова и снова говорил ей Жан. – Золото такое тяжелое, что останется внутри птиц. Поэтому их и придется потом…
Именно в этом месте разговора Юлия морщилась:
– Да ладно. Я знаю, какая участь их ждет.
Они быстро продвигались вперед и наконец приблизились к первой плантации.
Семья Фреденбургов очень любезно принимала Юлию во время ее поездки туда, и женщина уже внутренне ликовала. Кровать! Вода из тазика! Мыло! Юлия радовалась комфорту цивилизации. Но теперь, однако, хозяйка дома критически посмотрела на Юлию, когда та, грязная, как лесоруб, и к тому же в сапогах, появилась на ее веранде. Кроме того, она, очевидно, поменяла трех чернокожих парней на ободранного белого мужчину, который в своей засаленной одежде золотоискателя тоже не вызывал особого доверия.
– Молодые люди могут переночевать у надсмотрщиков, – в конце концов, наморщив нос, сказала Юлии хозяйка.
Юлии очень хотелось провести эту ночь с Жаном. Но им придется еще некоторое время подождать – для пары, не состоявшей в браке, было просто неслыханно спать в одной постели.
Однако вечером им все же удалось незаметно от хозяев плантации встретиться у реки. Взявшись за руки, они гуляли по берегу.
– Ты действительно думаешь, что золота хватит, чтобы начать новую жизнь?
– Конечно. Тем более что сейчас продается много плантаций по выгодным ценам. Многие хозяева отказываются от них.
Глаза Жана заблестели. Он, казалось, действительно радовался при мысли, что скоро станет владельцем собственной земли.
– Но ведь плантаторы не без причин отказываются от своих владений, – сказала Юлия, заставив его задуматься.
– Да, потому что они ведут хозяйство, не учитывая требований времени. Я как бухгалтер очень долго имел с ними дело. Они транжирят деньги, вместо того чтобы вкладывать их в развитие своих же плантаций. Лет пятьдесят или сто назад это еще не было проблемой, ведь тогда эта страна буквально утопала в деньгах. – Жан остановился и взглянул в глаза Юлии. – Однако теперь все меняется, и я считаю, что будет прекрасно, если мы, начиная жизнь сначала, сможем открыть новую страницу.
У Юлии потеплело на душе. Она очень боялась, что Жан больше ее не хочет, что он уехал, потому что… Однако она ошибалась: он все еще любил ее и мечтал связать с ней свое будущее!
Однако чем ближе они подплывали к городу, тем неспокойнее становилось на душе у Юлии, тем сильнее на передний план выходили проблемы. Предоставит ли ей Питер свободу действий? Жан считал, что Питер согласится, если ему оставят плантацию Розенбург и не будут выдвигать никаких требований. В конце концов, это было то, чего он всегда хотел. Юлия, однако, не была в этом уверена. Теоретически все это звучало вполне логично, однако на практике… В голове у Юлии роились мысли. В Розенбург было вложено ее наследство, деньги ее родителей. Неужели она без боя должна будет отдать все это Питеру? И, кроме того, на плантации живет много рабов и их детей. У Юлии становилась тяжело на душе, когда она думала о том, что ей придется оставить их во власти Питера. И вообще… Чем ближе они подплывали к городу, тем отчетливее Юлия понимала, как сильно она привязана к этой плантации. Несмотря ни на что, Розенбург стал ее домом.
Она не стала делиться с Жаном своими мыслями, не желая отягощать сомнениями вновь обретенное счастье. Жан ведь так радовался их совместному будущему и использовал долгие часы пребывания в лодке, чтобы поговорить с Вико о современных методах ведения хозяйства на плантациях. Он даже предложил ему должность «организатора», как он ее назвал, потому что слово «надсмотрщик», по его мнению, было слишком жестоким. Жан хотел, чтобы на его плантации не было рабов, а были рабочие, которые ни в коем случае не должны страдать от издевательств.
– Хорошо работают только здоровые и довольные люди, – рассуждал он.
