Кристофер Гортнер - Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

Я вздрогнула и повернулась. К моему удивлению, у буфета стоял Джованни. Я посмотрела на Чезаре. Он прислонился к дверям, скрестив руки на груди, словно в ожидании дальнейших событий. Я снова посмотрела на отца, не обращая внимания на мужа.

– Ну? – обратился папочка к Джованни. – Ты сообщишь жене о том, что сказал мне, после того как я чуть голову не сломал, пытаясь вразумить этих идиотов в курии?

– Увешивать свинью жемчугом, – пробормотала Джулия, а я посмотрела на Джованни.

– Скажи ей! – проревел папочка. – Скажи моей Лукреции, какая ты неблагодарная скотина!

– Я не неблагодарный…

Джованни отошел от буфета, но голос его дрожал, лишая возражение убедительности. Краем глаза я уловила презрительную улыбку Джулии. Ах, чего бы я только не сделала, чтобы стереть это выражение с ее лица, положить конец этим тайнам – сказать папочке то, что я знаю! Слова так и рвались с моих губ, но я проглотила их. Папочке нездоровится. Сейчас неподходящее время сообщать ему, что недостойная женщина, которую он чтил, предала его. И потом, хотя я до конца и не признавалась себе в этом, мне хотелось исполнить просьбу Чезаре. Это пошло бы на пользу семье. Наконец-то я могла доказать свою преданность делу Борджиа.

– Ваше святейшество знает: больше мне не к кому обратиться за помощью. – Джованни умоляюще протянул руки. – Все говорят, что вы ищете союза с Неаполем против моей семьи. Если так, то вы ставите меня в трудное положение, потому что я хочу быть верным как Милану, так и вашему святейшеству. Я только просил, чтобы вы прояснили свою позицию, чтобы я не действовал против моих обязательств.

Раздался стук, будто что-то упало на пол. Джованни умолк. Это Чезаре из другого конца комнаты швырнул ему кошель.

– Держи! Мы устали слышать о твоих так называемых обязательствах. Забирай свою плату и уезжай. В Пезаро или к дьяволу. Нам все равно.

– Ваше святейшество! – взвизгнул мой муж, слегка подтолкнув кошель носком ноги, словно прикидывая его вес.

Я сразу же поняла: Чезаре подначивает его, ищет способ унизить в надежде, что остатки достоинства проснутся в Джованни и он потребует отпустить нас обоих в его город.

– Сфорца, ты слышал, что сказал его высокопреосвященство кардинал Валенсии? – с отвращением хмыкнул отец. – Делай что хочешь. Никто здесь не станет тебя задерживать.

Джованни неожиданно расправил плечи:

– Мы заключили соглашение. Ни по церковному, ни по светскому праву вы не можете не допускать ко мне жену. Даже папа римский не может встать между теми, кого соединил Господь. Если я уезжаю в Пезаро, Лукреция едет со мной.

Папочка приподнялся с кресла, тыча пальцем в Джованни:

– Твоя семья плетет заговор против меня. Твой родственник Лодовико Моро хочет привести сюда французов, чтобы они скинули меня с папского престола. Моя дочь никуда не поедет, пока ты не докажешь нам свою преданность.

Джованни побледнел. Он повернулся ко мне и впервые со дня нашей свадьбы заглянул мне прямо в глаза:

– Они не имеют права. Мы муж и жена. Мы связаны священным обетом. Никто не может нас разделить. Скажи им.

Я бы ничего лучше и придумать не смогла. И хотя посмотреть на Чезаре не осмеливалась, но знала: он улыбается. Но меня смутила очевидная искренность слов Джованни. Казалось, он говорит то, что думает, несмотря на тот разврат, свидетелем которому я была. Моя решимость была поколеблена. Может быть, он ни в чем не виноват. Может быть, Хуан и Джулия вынудили его…

– Может, спросим, чего хочет Лукреция? – Чезаре словно почувствовал мою неуверенность.

– Ни в коем случае! – возразил папочка. – Лукреция еще ребенок. Она не может отвечать за свои поступки. Я не отпущу ее в Пезаро с этим неблагодарным.

– Папочка, позволь мне сказать! – подавив сомнения, обратилась я к отцу. Он поерзал в кресле, отведя взгляд. – Папочка, пожалуйста!

Он спрятал подбородок и проворчал:

– Ну ладно, говори.

– Это правда, что сказал мой муж? Мой долг жены состоит в том, чтобы сопровождать его?

Отец стиснул зубы, что послужило мне достаточным подтверждением. Я все еще могла отступить и позволить моему мужу уехать в Пезаро без меня. Но мысль о том, что я разочарую Чезаре, придала мне решимости, и я взяла руку отца в свои:

– Папочка, я знаю, что в первую очередь должна слушаться тебя, но если таков мой долг, может быть, мы должны исполнить его. Все эти разговоры о французах и войне… они пугают меня. Я могу какое-то время побыть при дворе своего мужа. Я знаю, ты бы не хотел, чтобы я оставалась в Риме, если случится война.

Отец хмыкнул. Я ждала, словно подвешенная на крючок его сомнений, и спрашивала себя: «А чего же я хочу на самом деле?» У меня-то точно никто никогда не спрашивал. Хочу ли я, чтобы папочка перед всеми, перед Джованни признал, что мой брак – фикция? Хочу ли я освободиться от притворства и вернуться к своей удобной жизни, не отягощенной мужем, который мне безразличен? Или же я хочу выпустить на свободу накопившуюся во мне ненависть и уничтожить Джулию, навсегда удалить эту женщину от моего отца? Несмотря на все, я не желала зла Джованни, хотя и понимала: он погибнет, если я исполню замысел брата. Муж мой слаб, вынужден подчиняться двум хозяевам: Милану и Риму. Вероятно, у него нет выбора, ведь в конечном счете в нем течет кровь Сфорца. Возможно, он шпион своего родственника Лодовико Моро, но разве я не готова выступать в такой же роли ради моей семьи?

Я не знала ответа на эти вопросы. Все смешалось в моей голове, все происходило слишком быстро. Когда папочка наконец посмотрел на меня, его глаза были влажны от слез.

– Как я должна поступить? – прошептала я. – Скажи мне. Я сделаю то, что ты хочешь. Я готова отдать жизнь.

– Нет-нет! Никогда так не говори. Даже думать об этом не смей. – Он потрепал меня по щеке. – Ты правда этого хочешь, farfallina?

Я заставила себя кивнуть.

Он вздохнул:

– Да будет так. Ты поедешь в Пезаро вместе с мужем.

Тело мое обмякло. Дело было сделано. Собрав все свое мужество, я сказала:

– Я… я бы очень хотела, чтобы Джулия поехала со мной. Меня порадует ее общество. А если она останется здесь, я буду беспокоиться за ее безопасность.

– Поедешь? – спросил отец у Джулии.

Та чуть не подпрыгнула. Но выбора у нее не было – только согласиться.

– Как прикажет ваше святейшество.

Папочка кивнул и повернулся к Джованни:

– Я вверяю их безопасность тебе. Когда я прикажу, ты должен будешь немедленно вернуть их, лично сопроводив в Рим.

– Да, ваше святейшество. – Джованни поклонился так низко – я уже думала, он возьмет подол папочкиной сутаны и поцелует его. – Щедрость вашего святейшества может сравниться лишь с вашим смирением. Я всегда буду стараться служить вам и быть любящим мужем вашей дочери.

Папочка мрачно посмотрел на него:

– Ты уж постарайся. Папа римский не в силах разделить тех, кого соединил Господь, но, если ты дашь мне повод, это сделает Родриго Борджиа.

Я встала, а Джованни тем временем подобрал кошель и сунул в карман. Чезаре позади нас хмыкнул.

Джулия натянуто мне улыбнулась:

– Лукреция, твое желание быть со мной делает мне большую честь. Я с огромным удовольствием буду присутствовать на твоем представлении в качестве синьоры Пезаро.

– Это для меня честь, – сдержанно улыбнулась я.

Потом повернулась и вышла.

Она еще узнает: независимо от моего титула я навсегда останусь Борджиа.

Конец 1493 года – второй год папства моего отца – канул в Лету. Вскоре после Крещения Господня пришло известие, что умер Ферранте Неаполитанский (sine luce, sine cruce, sine Deo[38], как сообщил наш посол), и от французского короля последовали новые угрозы. Папочка сохранял нейтралитет, выигрывал время, пока порывистые зимние ветры сотрясали оконные переплеты Апостольского дворца, швыряя злополучных птиц прямо на стекла. Потом, в начале марта, он собрал весь двор под заплесневелым балочным потолком Sala dei Pontefici для встречи неаполитанского посольства.

Мне была предоставлена честь находиться рядом с отцом и Джоффре. Ноги у меня мерзли в разукрашенных туфлях. Наш церемониймейстер Бурхард с кислым лицом наблюдал, чтобы продолжительный ритуал пожалования королю Альфонсо II папской буллы на управление Неаполем проходил положенным порядком, что заявляло о нашей позиции против Франции. Чезаре взирал на происходящее с безразличием.

Это было первым политическим достижением моего брата, но он просто сидел в своем алом облачении среди других кардиналов, никак не демонстрировал своего триумфа, не пытался привлечь к себе внимание. На его лице застыло выражение сосредоточенности. Однажды на губах его мелькнула улыбка: неаполитанские посланники представляли Джоффре в его новом качестве князя Сквиллаче, владеющего обширными землями. Когда папочка объявил нашего младшего брата «племянником» – сыном покойного брата Борджиа, Чезаре пришлось поднести руку ко рту, чтобы скрыть ухмылку. Никто в это не поверил, а уж меньше всех – неаполитанцы. Они смеялись почти в открытую, когда коленопреклоненные слуги подали переносной столик и папочка поставил печать, заверяя подлинность родословной Джоффре, словно это заверение сделает написанное на пергаменте правдой.