– Думаешь, она как-то связана с крушением?
Невольно я вспоминаю, как у меня екало в животе, когда «Икар» безуспешно пытался удержаться в гиперпространстве. Сила гравитации или какая-то другая сила выдернула его оттуда.
– Вряд ли это совпадение, – отвечаю я.
У нее перехватывает дыхание.
– Не знаю, проходил ли ты в школе видоизменение и его историю, но мне папа вечно про это рассказывал – он ведь основоположник планетного видоизменения. Он не доверял учителям – те могли что-то неправильно рассказать – и учил меня сам. В самом начале, еще до первого переселения, корпорации пытались понять, как видоизменить Марс. Однажды кто-то предложил установить на орбите огромное зеркало, чтобы на поверхность планеты попадало больше света и она бы так нагревалась, что там появилась бы жидкая вода.
Я перевожу взгляд с ее лица на луну.
– Или целую зеркальную установку. Кажется, припоминаю. Никто вроде бы даже и не пытался, поскольку это было почти невозможно. Если это – то устройство, почему сейчас? Почему здесь?
Девушка качает головой, глядя вдаль. Ответа у нее нет, у меня тоже.
Луна скрывается за равниной, и я направляюсь к кораблю.
Оказывается, часть корпуса, которая не развалилась при крушении, намертво запечатана: когда корабль проходил через атмосферу, металл расплавился. Возможно, из-за этого внутри все осталось целым – нужно только туда забраться.
Мы, как два муравья, пробираемся вдоль огромной возвышающейся над нами металлической стены. Я держу в руке пистолет. Нет никаких признаков, что кто-то спасся. Неужели мы и правда единственные выжившие? Возле корабля царит гробовая тишина, и мне снова приходит в голову, что мы живы только благодаря Лилиан. Я, может, и спас ее от дикого кота и довел до корабля, но нас здесь не было бы, не сумей она отсоединить капсулу от «Икара». Я то и дело поглядываю на нее, пока мы идем. Увидев ее на борту в красивом наряде, мог ли я вообще тогда представить ее в заляпанном грязью комбинезоне, под который она засунула лохмотья от некогда роскошного платья, и с волосами, перехваченными обрывком тесемки?
Трещину находит Лилиан: металлический лист обшивки отогнулся от стены, и сквозь проем видно, что внутри темно. Мы молча беремся за дело: встаем бок о бок и, взявшись за лист, что есть силы тянем на себя, чтобы расширить проем. Я хочу сказать Лилиан, чтобы она передохнула, но вижу, что челюсти у нее стиснуты, а взгляд полон решимости. Возможно, она не так слаба, как я думал. И, может, я не такой сильный, как раньше…
…Но через секунду мне не до этих мыслей: в ладони разливается жгучая боль, и, резко отпустив металлический лист, я отшатываюсь. Фрагмент обшивки, отпружинив, едва не прищемляет Лилиан пальцы. Нужно было быть осторожнее, сам же об этом говорил!..
Теперь по ладони тянется красный порез, и через пару секунд из него уже сочится кровь, а потом льется потоком.
– Тарвер, ты… Ах, чтоб его!.. – Она смачно ругается, но потом принимает сосредоточенный вид, сдергивает с моего плеча вещмешок и, бросив его на землю, достает аптечку. Я поднимаю истекающую кровью руку над головой, а свободной крепко сжимаю запястье, чтобы хоть как-то остановить кровотечение. Порез очень глубокий.
– Где ты научилась так ругаться? – спрашиваю я.
– Вот подожди, мой отец спросит у тебя то же самое. Тогда узнаешь, что такое настоящие проблемы. Садись, я попробую перевязать.
– Когда всплывет эта тема, я буду далеко. – Я осторожно опускаюсь на колени. – Буду сражаться с мятежниками в какой-нибудь далекой колонии в наказание за то, что строил глазки дочери месье Лару.
– Себе глазки строй.
Она прижимает к моей кровоточащей ладони марлевую салфетку, потом обматывает бинтом. Я морщусь, потому что боль разлилась уже по всей руке.
– Деточка, – дразнит она, бинтуя мне ладонь.
Несмотря на ее старания, кровь проступает через бинт. Но аптечка, которую она убирает, уже полупустая – перевязать больше нечем.
Оказывается, мы все же расширили щель, и Лилиан может в нее пролезть. Я нетерпеливо жду, а она поворачивается боком и изгибается, медленно протискиваясь внутрь.
– Проверь, можешь ли вылезти обратно! – говорю я, садясь на корточки, чтобы лучше ее видеть. – А то вдруг застрянешь. И прежде чем взяться за что-то, проверяй.
Ее ноги исчезают в проеме, и я жду, затаив дыхание. Сердце гулко стучит в груди. И вдруг раздается лязг: Лилиан бьет по стенке ногой, потом еще раз – металлический лист сотрясается. С той стороны он прогибается легче, и когда проем становится шире, я ползу вслед за Лилиан.
Воздух внутри корабля холодный, но пахнет нормально. Здесь не так уж темно: сквозь пробоины в корпусе пробивается дневной свет. Правда, когда мы зайдем глубже, станет темнее.
– Скорее всего мы в багажном отсеке. Здесь хранились грузы и багаж. И тут наверняка были служебные помещения.
– На борту было много людей. Хорошо бы найти паек. Он на вкус как картон, но зато он питательный и никогда не испортится.
Я хочу прикусить себе язык. Я очень старался не говорить, что, скорее всего, нас никогда не спасут и мы застрянем тут навсегда.
– Впереди нужный коридор.
Она выходит из служебного коридора и направляется в следующий. Пол сильно наклонен, но если идти осторожно, то можно удержаться на ногах. Я открываю вещмешок, и Лилиан достает из него фонарик. Наконец-то мы видим.
Мы пытаемся открыть две двери, но их заклинило. Третья открывается: вся комната завалена разломанными ящиками и разбитым оборудованием. Это все нам ни к чему.
Лилиан открывает следующую дверь, а я иду на другую сторону коридора.
– И тут ничего, – кричит она.
Я открываю дверь. Внутри, сваленная на одну сторону комнаты, лежит груда одежды и постельного белья. То что надо! Наверное, это прачечная. Не знаю, чистые ли здесь вещи, но уж точно они чище нас.
– Помнишь, как любила принарядиться? – весело говорю я. – Время пришло. Только не толкайся, не кричи, а то…
Я не договариваю. Она услышала радость в моем голосе и сразу подошла. Мгновение она стоит, открыв от изумления рот, а потом заходит внутрь и смеется, бегая среди одежды.
– Тарвер… Тарвер!.. Ты только посмотри… видишь?! – Луч фонаря мечется от одной разноцветной кучи одежды к другой.
Я собираюсь было ответить, как вдруг она начинает расстегивать комбинезон. Челюсть у меня отвисает сама собой. В помещении темно, но прежде чем я решаю как следует рассмотреть свои ботинки, я замечаю проблеск бледной кожи под лохмотьями от ее платья. Судя по звукам на другой стороне комнаты, Лилиан забыла о моем существовании. Должно быть, комбинезон был очень неудобный, даже с надетым под него платьем, раз она раздевается при мне.
– Тут есть платья… – шепчет она, и краем глаза я замечаю движение. О господи, да ладно!.. Она через всю комнату отбросила ногой комбинезон и платье. И… что же на ней сейчас надето? Вообще-то, она не говорила мне не смотреть…
– Не смотри! – предупреждает она, словно прочитав мои мысли.
Черт подери.
Из коридора внутрь проникает немного света, и, отвернувшись от Лилиан, я осматриваю ладонь. Бинты пропитались кровью, и рука пульсирует. Скорее бы уже кровотечение остановилось. Порез этот – ерунда, в сражениях у меня бывали и похуже, но мне всегда накладывали швы и залечивали рану. Он должен зажить.
– Здесь есть простыни, мы сможем постелить себе постель. Только представь – настоящую постель! Мы даже не поймем, что с ней делать, – говорит она со смехом.
О, поверь, Лилиан. Я разберусь, что делать с постелью. Если хочешь, могу перечислить…
– Можешь повернуться.
Я медленно поворачиваюсь. Я уверен, что она вырядилась во что-то вычурное и неудобное, но сначала ничего не вижу, потому что свет фонаря бьет мне прямо в лицо. Но, когда она отводит его в сторону, я смотрю на нее во все глаза.
Нос и щеки у нее усыпаны веснушками, волосы откинуты за плечи. Она стоит босиком в джинсах и светло-голубой рубашке. И выглядит бесподобно.
Она совсем не похожа на принцессу – нет, скорее на девчонок у меня дома. Она улыбается, и на щеках у нее играют ямочки. Слова застревают у меня в горле.
Кажется, она принимает за одобрение мое оторопелое молчание и, отдав мне фонарь, отворачивается к двери, чтобы я тоже мог переодеться. Я нахожу камуфляжную форму – новые штаны и футболку – и несколько мгновений думаю о человеке, которому они принадлежали. У нас с ним один размер, и мне удобнее всего в военной форме. Я натягиваю на себя одежду одной рукой, а потом зову Лилиан, и мы собираем все необходимое.
Я показываю Лилиан, как нарвать из простыней бинты. Она аккуратно промокает кровь наволочкой, а потом обеззараживает порез. В крохотном флаконе осталось совсем мало антисептика. Теперь я жалею, что мы использовали большую его часть на царапины.
Лилиан выливает остатки на рану. Потом осторожно кладет на нее новую марлевую салфетку и забинтовывает руку так, что сверху из повязки выглядывают только пальцы.
