Он вернулся к игорному столику, чуть отодвинул канделябр со свечами и сел, потом начал тасовать колоду.
– Скажите мне, Хорри, – поинтересовался он, – вы пришли сюда для того, чтобы сыграть со мной или досадить Рулу?
Она вздрогнула от неожиданности, а потом рассмеялась:
– Ох, Р‑Роберт, это так на вас п‑похоже! Вы всегда все угадываете правильно.
Он продолжал тасовать карты.
– Могу я узнать, чем он заслужил подобное обращение?
– Нет, – ответила она. – Я не обсуждаю с‑своего мужа даже с вами, Р‑Роберт.
Он поклонился, иронически, как ей показалось.
– Тысяча извинений, моя дорогая. Похоже, вы цените его высоко.
– Очень высоко, – подтвердила Горация. – Начнем?
Она выиграла первую сдачу и, взяв колоду, ловко встряхнула рукой, откидывая тяжелые кружева на запястье. Горация слишком хотела выиграть, чтобы разговаривать за игрой. Взяв в руки карты, она не думала более ни о чем, сосредоточенно глядя на них.
Ее оппонент взял свои карты, мельком взглянул на них и, похоже, без малейших колебаний решил, какие нужно сбросить. Горация, понимая, что ей противостоит очень умелый игрок, не позволила поторопить себя и тщательно обдумывала свой выбор. Решение оставить валета оказалась правильным, что позволило ей набрать первые очки на своей сдаче.
Первую партию она проиграла, но не настолько позорно, чтобы отрыв ее встревожил. Один раз она рискнула, причем безосновательно, о чем тут же пожалела, но в остальном играла здраво и надежно.
– Партия за мной, – сказал ее оппонент в ярко-алом домино. – По-моему, и соотношение выигранных и проигранных очков тоже в мою пользу.
– Ненамного, – заметила она. – Срежете колоду?
Вторую партию выиграла она, после шести быстрых сдач. Горации показалось, что он специально поддался ей, но поскольку ее оппонент неизменно играл с показной небрежностью, то предъявлять ему претензии было бы неуместно. Посему она оставила свои подозрения при себе и стала наблюдать за тем, как он сдает карты в последней партии.
После двух сдач она уже не сомневалась в том, что он намеренно позволил ей выиграть вторую партию. Карты шли ровно им обоим, но теперь у более опытного игрока было преимущество по очкам. Горация впервые ощутила, что села играть с человеком, который на голову превосходит ее. Он не делал ошибок, расчет его неизменно был безупречен, отчего ее собственные промахи выглядели совсем уж нелепо. Она играла неплохо, но при этом понимала, что еще не умеет правильно угадывать карты в прикупе. Он опережал ее примерно на сорок очков, и она отбросила всякую осторожность, надеясь на слепую удачу.
Игра превратилась для нее в упорную борьбу, а ее оппонент обрел черты Немезиды[67]; поднимая со стола карты на последней сдаче, она почувствовала, как дрожат пальцы. Если не произойдет чуда, надежды на выигрыш не было и лучшее, на что она могла рассчитывать, – избежать рубикона[68].
Чуда не произошло. Поскольку они не играли на очки, то не имело значения, сколько именно она наберет, но отчего-то, подсчитав их и убедившись, что их всего девяносто восемь, она едва не расплакалась.
Горация подняла голову и выдавила улыбку:
– Вы выиграли, сэр. И, б‑боюсь, с крупным счетом. Сегодня я играла из р‑рук вон п‑плохо. Вы ведь специально п‑позволили мне выиграть вторую п‑партию, не так ли?
– Может быть, – сказал он.
– Лучше бы вы этого не д‑делали. Мне не н‑нравится, к‑когда со мною обращаются, к‑как с ребенком, сэр.
– Удовлетворитесь тем, дорогая моя, что в мои намерения не входило дать вам выиграть более одной партии. Я твердо решил получить ваш локон. Он мой, мадам.
– Р‑разумеется, – гордо ответила Горация.
Мысленно она спросила себя, что сказал бы Рул, если бы видел ее сейчас, и содрогнулась от ощущения собственного бессилия и глупости. Она вынула ножницы из ридикюля и робко спросила:
– Р‑Роберт, что вы с ним сделаете?
– Это уж мое дело, – ответил он.
– Да, я п‑понимаю. Но… если кто-нибудь узнает об этом… станут г‑говорить ужасные вещи, об этом услышит Рул, а я не х‑хочу, чтобы он узнал… п‑потому что я не должна была так п‑поступать! – выпалила Горация.
– Дайте мне ножницы, – сказал он, – и тогда, быть может, я покажу вам, что намерен с ним сделать.
– Я м‑могу сама отрезать локон, – ответила она, ощутив первый, пока еще мимолетный, укол страха.
Он уже поднялся на ноги и обошел вокруг стола.
– Нет уж, позвольте мне, Хорри, – со смехом сказал он и забрал у нее ножницы.
Она почувствовала, как его пальцы прикоснулись к ее локонам, покраснела и с деланной небрежностью заметила:
– Он будет очень напудренным, Р‑Роберт!
– И очаровательно надушенным, – согласился он.
Она услышала, как щелкнули ножницы, и тут же вскочила на ноги.
– Все! Ради всего с‑святого, не рассказывайте об этом н‑никому, х‑хорошо? – взмолилась она и подошла к окну. – П‑полагаю, теперь вы можете отвезти меня домой. Наверняка уже очень п‑поздно.
– Одну минуточку, – сказал он, подходя к ней. – А вы умеете проигрывать, милочка.
Прежде чем она успела заподозрить, что он задумал, он обнял ее и сорвал с нее маску. Испуганная и разозленная, Горация попыталась вырваться, но быстро осознала свое бессилие. Рука, развязавшая тесемки ее маски, скользнула ей под подбородок и запрокинула его; мужчина в ярко-алом домино наклонился и поцеловал ее в губы, хотя она старательно отворачивалась.
Она вырвалась наконец из его объятий, когда он ослабил хватку. Задыхаясь, вне себя от ярости, дрожа все телом, Горация выкрикнула:
– Как вы с‑смеете? – Поперхнувшись словами, она с силой провела рукой по губам, словно намереваясь стереть его поцелуй. – Как вы п‑посмели прикоснуться ко м‑мне?
Подбежав к двери, она откинула в сторону тяжелую портьеру и исчезла.
Мужчина в ярко-алом домино не сделал попытки последовать за ней, а остался стоять посреди комнаты, небрежно накручивая на палец напудренную прядку волос. На губах у него играла странная улыбка; он бережно опустил локон в карман.
Какое-то движение у окна заставило его вскинуть голову. Там стояла леди Мэссей в яблочно-зеленом домино, скрывавшем платье, а с ее опущенной руки свисала маска.
– Выдумка была не очень удачной, не так ли, Роберт? – злорадно сказала она. – Замечательная сцена, но я удивляюсь, что такой умный человек, как вы, мог сделать такую чудовищную ошибку. Господи, да неужели же вы не заметили, что маленькая дурочка еще не созрела для поцелуев? А я‑то думала, что вы знаете, как обращаться с ней! Теперь вам наверняка понадобится моя помощь, милорд.
Улыбка растаяла на губах мужчины в ярко-алом домино, а лицо его вдруг обрело жесткое и неприятное выражение. Он поднес руку к тесемкам своей маски и развязал их.
– Вы так полагаете? – голосом, ничуть не похожим на голос лорда Летбриджа, осведомился он. – Вы уверены, мадам, что это вы только что не совершили… чудовищной ошибки?
Примерно шесть часов спустя Горация завтракала в постели. Она была слишком молода, чтобы неприятности минувшего дня лишили ее сна, но, правда, всю ночь ее мучили кошмары, и проснулась она с тяжелой головой. Выскочив из игорной комнаты в Ренела, она была вне себя от гнева и не заметила, что маски у нее на лице больше нет. Она налетела на леди Мэссей, тоже без маски, и на мгновение обе замерли, оторопело глядя друг на друга. А потом леди Мэссей улыбнулась так, что кровь бросилась Горации в лицо. Она не сказала ни слова, и Горация, запахнув свое домино, пробежала по террасе и выскользнула в сад.
Домой девушка вернулась в наемном фиакре, который в холодных лучах рассвета высадил ее на Гросвенор-сквер. Она втайне опасалась, что Рул будет ждать ее, но, к ее облегчению, его нигде не было видно. Своей камеристке она сказала, что та может отправляться в постель, и сама последовала ее примеру. Ей хотелось остаться одной, чтобы хорошенько обдумать катастрофические события минувшей ночи. Но, выбравшись из платья и приготовившись ко сну, она вдруг ощутила такую усталость, что не могла больше думать ни о чем и заснула, едва успев задуть свечу.
Проснулась Горация около девяти утра и на мгновение спросила себя, отчего у нее такое угнетенное расположение духа. Но потом она вспомнила все и содрогнулась.
Горация позвонила в серебряный колокольчик, и, когда горничная принесла поднос с горячим шоколадом и сахарным печеньем, она уже сидела в постели. Волосы, все еще со следами пудры, каскадом ниспадали ей на плечи, а на лице было мрачное и хмурое выражение.
Пока служанка собирала разбросанные драгоценности и предметы туалета, Горация машинально потягивала шоколад, размышляя над своими горестями. То, что представлялось невинной шалостью каких-то двенадцать часов тому назад, теперь обрело гигантские размеры непростительной глупости. Во-первых, ее локон. При свете дня Горация никак не могла взять в толк, как она вообще могла согласиться играть на такую ставку. Это было – да, не стоило себя обманывать – вульгарно, и другое слово подобрать было невозможно. Кто знает, что сделает с ним Летбридж? До того как он поцеловал ее, она была вполне уверена в его благоразумии, но теперь он представлялся ей чудовищем, способным на все, даже на похвальбу тем, что выиграл у нее прядь волос. Что же до поцелуя, то она решила, что сама в этом виновата, но утешения ей эта мысль не принесла. Однако хуже всего было то, что она столкнулась с Каролиной Мэссей. Если она видела все, в чем Горация не сомневалась, то к завтрашнему дню о случившемся будет знать весь город. Можно было не сомневаться: даже если она удержится от того, чтобы не разболтать о происшедшем всем и каждому, то уж ему-то она расскажет всенепременно, с радостью воспользовавшись возможностью очернить жену в глазах мужа.
