Я переступила порог спальни, и Адриана охнула. Джулия посмотрела на меня; ее волосы торчали вокруг перекошенного от злобы лица.
– Если мы дьяволы, то ты прислужница дьявола. – Мой голос звучал тихо, уверенно, хотя внутри у меня все дрожало: я понимала, что разоблачена. – Вряд ли ты можешь изображать невинную овечку после того, что сделала.
Джулия швырнула склянку, что держала в руке, о стену. Та разбилась, в воздухе разлился запах духов.
– Я доверяла тебе. Доверяла и заботилась о тебе. Любила тебя как сестру – и вот как ты мне отплатила.
Она двинулась на меня, занеся для удара руку.
– Не трогай ее! – в ужасе вскрикнула Адриана.
Я подняла подбородок, подставляя лицо под удар. Она остановилась в дюймах от меня.
– Осторожнее, – сказала я ей. – А то ведь я могу и еще кое-что. Могу рассказать папочке все, что знаю, – о тебе, Хуане и моем муже.
Я произнесла эти слова неожиданно для себя самой. Как только я заговорила, Джулия остановилась. Ярость отхлынула с ее лица, кожа так побледнела, что я почти не видела голубую жилку на виске.
– Ты глупая, невежественная девчонка! – выдохнула она. – Ты не знаешь ничего. Ты для них всего лишь еще одна пешка, клинок, заточенный для того, чтобы осуществлять их грязные делишки. Это все Чезаре затеял, да? Он дал тебе задание, убедил тебя в том, что меня нужно уничтожить, но ты никогда не представляла для меня опасности. Ты повредила только этому глупцу, твоему мужу, чьи письма перехватывала, и этой крысе-секретарю, который потерял жизнь из-за горстки порченых рубинов.
– Не смей говорить о моем брате! Речь идет о тебе. И я о тебе все знаю. Я была там в ту ночь в апартаментах Джованни в палаццо Санта-Мария. Я видела, как ты предала папочку.
Она замерла. А потом, к моему смятению, на ее губах заиграла ехидная улыбка.
– Ты так думаешь? Дай-ка я тебе объясню, как обстоят дела между твоим любимым папочкой и мной.
Адриана застонала. Внезапный страх тисками сжал мою грудь.
– Все, что я делала, я делала по его приказу, – сказала Джулия. – Это Родриго послал меня в ту ночь к Джованни. Да, его святейшество, твой отец, наш благословенный папа, приказал мне развлечь твоего мужа. Он уже знал, в каких отношениях состоят Хуан и Джем и чего желает Джованни. Родриго использовал меня, хотел заманить Сфорца в ловушку… и все для того, чтобы защитить тебя.
Я не могла пошевелиться. Да я и дышать едва могла. Ее грязные откровения терзали меня изнутри, словно змея, клыкастая и ядовитая.
– Ты… ты лжешь, – прошептала я. – Папочка любит меня. Он бы никогда…
Она пресекла мои слова, тряхнув головой:
– О да. Он любит тебя. На самом деле он любит одно – la famiglia[48]. Я была его игрушкой. Он взял меня, когда я была не старше, чем ты. Даже до того, как я легла в постель к мужу. И он научил меня быть его шлюхой. Делать все необходимое, чтобы его Лукреции ничто не грозило, – так он мне говорил.
Она замолчала, а я стояла, словно потеряв дар речи, в ужасе от чудовищного смысла ее слов.
– Или ты считала, что той статьи в брачном договоре достаточно? – язвительно спросила она. – Ты думаешь, Джованни согласился бы дожидаться твоего совершеннолетия, не имея никакой замены? Шантаж, дорогая моя Лукреция, – самое сильное средство воздействия на людей. Джованни никогда бы и пальцем к тебе не притронулся, пока Родриго хранил его грязные тайны. Но ты все испортила. Пытаясь доказать превосходство Борджиа, открыла мужу дверь твоей спальни. Надеюсь, ты найдешь, что твои труды стоили того. Теперь тебе от него не уйти. Рим обречен на неудачу, а ты принадлежишь семье Сфорца.
– Нет, – услышала я собственный шепот. – Неправда…
Но я не могла прогнать из воспоминаний взгляда Хуана – он, казалось, знал, что я вижу его в глазок двери. Его шепот: «Теперь ты знаешь, как наилучшим образом угодить твоему мужу». Он совершал эти мерзости с Джулией и моим мужем под моей крышей и не пытался даже скрыть этот разврат, хотя и мог найти десятки других мест, не таких рискованных. Хуан способен на что угодно. Но не папочка. Только не на это.
– Мы с тобой не так уж сильно отличаемся, – продолжила Джулия. – Мы обе рабыни амбиций Родриго, хотя пока ты искала способа, как бы побольнее ударить меня, я обеспечивала неприкосновенность твоей драгоценной девственности.
– Ты лжешь! – закричала я. – Это неправда! Я видела все – тебя и Хуана!
Ее лицо окаменело.
– Ты воистину – одна из них. Ты заслуживаешь того, что случится с тобой, потому что, как и все Борджиа, не способна принять правду. – Она встретила мой взгляд и через несколько обжигающих мгновений отвернулась к своей шкатулке на кровати. – Но веришь ты или не веришь, не имеет никакого значения, – тихо, бесстрастно продолжила она. – Хватит с меня тебя и твоей семейки. Я сыта вами по горло. Кончено. Больше я не буду их шлюхой. Вернусь к мужу, буду просить у него прощения и носить траур по моему умершему брату, последние часы которого твоими стараниями прошли без меня. Уведите ее, – сказала она Адриане. – Не хочу видеть ее близ себя. Она для меня перестала существовать.
Меня начало трясти, но я сказала с вызовом:
– Ты не можешь уехать. Я запрещаю. Мой отец запрещает.
– Нет, мое дитя, ни слова больше! – Адриана устало поднялась с кровати и подошла ко мне. Лицо ее выглядело изможденным, она словно постарела на несколько лет за один день. – Мы должны уехать. Ее брат умер, а мой сын требует возвращения жены. Он прислал брата Тадео, чтобы сопровождать нас. Если мы не подчинимся, будет скандал. Идем, мы должны вернуться в твои апартаменты. Ты не обулась. Простудишься до смерти, и тогда твой отец действительно снимет с нас голову.
– Непременно, – с угрозой сказала я, обращаясь к Джулии. – Он никогда не простит тебя. Когда он узнает, что́ ты наговорила, то не позволит тебе и близко подойти к Риму.
Джулия не ответила, даже не посмотрела в мою сторону, а Адриана вывела меня через переднюю, где в ужасе застыли служанки Джулии и сверкал взглядом брат Тадео. В коридоре туда-сюда расхаживала Пантализея. Она тут же взяла меня под свою опеку. Адриана повернулась было, но я остановила ее:
– Постой.
Она замерла. Посмотрела на меня глазами, полными отчаяния.
– Это не может быть правдой, – сказала я. – Зачем бы папочка стал делать такое?
Она опустила взгляд:
– Я не могу отвечать за него. Знаю только, что перед нашим отъездом из Рима Родриго велел мне не вмешиваться, если твой муж и Джулия… – Она замолчала. А когда наконец заговорила снова, смирение в ее голосе заставило меня усомниться во всем, во что я верила, на что полагалась, чему хранила преданность. Весь мой мир словно стал рушиться вокруг меня. – Но они никогда ничего такого не делали. Он ни разу не звал ее к себе. Я думаю, ты небезразлична Джованни, что бы он ни натворил. И ты должна отвечать ему взаимностью. Делай все, что нужно, лишь бы вернуть его доверие. Нам угрожают французы. Милан их поддерживает, и их армия растопчет нас. Теперь тебе нужна защита Джованни. Если твой отец потерпит поражение, то у тебя не останется никого другого. – Она наклонилась ко мне, прикоснулась губами к моей щеке. – Храни тебя Господь, Лукреция! Больше я за тебя не отвечаю.
Она вернулась в покои Джулии. Вместе с ней ушло мое детство, рассыпалась хрупкая иллюзия безопасности. Внутри меня воцарилась пустота; было ужасающее ощущение, что меня обманули, заманили в западню, приготовленную другими людьми ради целей, которых я не понимала. Я больше не знала, защищала меня Джулия или обманывала. Не была уверена, друг она мне или враг. Знала только, что чувствую себя потерянной во дворце, который мне не принадлежит, в мире, где истина непроницаема и ускользает как тень.
Пантализея довела меня до моих апартаментов, раздела и уложила в постель, а сама встала на стражу у моей кровати. И я поняла, что в одном Джулия не солгала: Джованни и в самом деле рано или поздно придет ко мне.
Помоги мне Господь, если я попытаюсь ему противиться!
Тянулись дни, складывались в недели.
Я не покидала своих апартаментов, делая вид, будто повредила руку на верховой прогулке во время визита Гонзага. Пантализея и Никола бесшумно скользили по палаццо. Они принесли мне новость о поспешном отъезде Адрианы и Джулии, после чего уехал и сам Джованни – в свою загородную виллу. Я избегала подходить к окнам, хотя cortile уже вычистили, а искалеченное тело Цакапо висело на пьяцце, где его клевали чайки да во́роны, – как мрачное напоминание об участи изменника.
Впервые в жизни я осталась одна, без Адрианы или Джулии, не к кому было обратиться за советом. Одиночество оказалось таким неожиданным, что поначалу я не знала, чем занять себя. Лежала без сна по ночам, снова и снова мучила себя откровениями Джулии, образом отца, который посылает ее к Хуану, словно вещь, за которую он заплатил, что в известном смысле было правдой.
Сомнения одолевали меня. Он ведь любил ее. Я знала, что любил. Когда острота первоначального потрясения спала, я стала думать, что все ее обвинения имели целью лишь уязвить меня. Разве она когда-нибудь говорила правду? Возможно, Джулии и не удалось соблазнить здесь моего мужа, но Адриана подтвердила, что получила распоряжение не вмешиваться. Да, Адриана советовала мне проявлять осторожность, потому что против нас ополчились внешние силы, но ведь она столько высмеивала Джулию в прошлом. Ни одному их слову нельзя верить, убеждала я себя, а если они и говорят правду, то у папочки были свои основания для таких решений. Он всегда действовал в наших интересах, ради семьи, которую любил больше самой жизни.
