Кристофер Гортнер - Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

Папочка остановился, смерил моего мужа таким взглядом, словно не мог понять, как тот набрался наглости обратиться к нему.

– Вы опоздали, синьор. Объединенные силы нашей лиги под командованием маркиза Мантуи два дня назад нанесли поражение французам в битве при Форново. В данный момент Карл и его армия бегут через Альпы. Так что можете сколько угодно советоваться с родственником в Милане. Нам здесь вы не нужны.

Лицо Джованни похолодело. В моей памяти снова прозвучала его угроза, обескураживающая в своей безжалостности: «Попробуйте мне изменить – и ваша семья будет опозорена…»

– Папочка! – Я сжала руку отца.

Он посмотрел на меня, и его лицо смягчилось.

– Ты уверена? В твои обязанности больше не входит защищать его. У нас есть другие средства. Нам больше не нужно умиротворять его родню.

– Как бы то ни было, он все еще мой муж. Мы должны оказывать ему уважение.

Отец посмотрел на меня, потом кивнул:

– Ты права. Он твой муж. Пока. – Не оглядываясь, он прокричал Джованни: – Не забудьте обратиться к моему секретарю, синьор! В конечном счете у меня, может, найдется для вас дело.

Когда в октябре мы приехали в Рим, в глаза мне сразу бросились следы французского вторжения: на улицах зловонные отбросы, на стенах церквей следы огня и дыма, на зданиях щербины от клинков и кровавые подтеки. Метки разорения были видны повсюду: сожженные постоялые дворы и таверны, разоренные мельницы и склады вдоль гавани Рипа-Гранде, убийство сотен людей и голов скота. Мертвецов похоронили за стенами, засыпав известью из опасения чумы. Воры и другие негодяи, думавшие поживиться во время оккупации, теперь висели в цепях на стенах замка Святого Ангела, а папочка отправил войска укрепить порядок и арестовать злоумышленников. В это же время ему сообщили, что для восстановления разрушенного понадобится более девяноста тысяч дукатов.

Мое палаццо почти не пострадало. Дворик и первый этаж использовались под конюшни, помещения наверху – как казармы. Я занялась наведением порядка в доме, радуясь тому, что Джованни в ноябре уедет: став теперь официальным кондотьером Священной лиги, он присоединился к маркизу Мантуи, перед которым стояла задача очистить Папское государство от всех оставшихся французских наемников.

Когда мой муж уехал, и, как я надеялась, уехал надолго, я принялась отделывать свое римское жилище, чтобы весной отпраздновать в нем шестнадцатилетие.

И вдруг мне нанес визит кардинал Асканио Сфорца, родственник Джованни.

Он появился у меня на пороге, в алом надушенном облачении и с улыбкой на лице, словно и не впадал в немилость из-за того, что его семья поддержала французов. Он еще толком не успел оправдаться перед папочкой, а потому я приветствовала его настороженно, глядя, как он проводит рукой по инкрустированному жемчугом дубовому буфету, словно оценивает его стоимость.

– Джованни беспокоится, не страдаете ли вы от одиночества, – пояснил он, когда я осведомилась о причине его визита. – Он надеется, что если вам понадобится наставление, то вы обратитесь ко мне.

Похоже, мой муж отрядил кардинала шпионить за мной.

– Ценю его заботу. – Я постаралась скрыть презрение в голосе. – Но у меня есть семья. Они наставят меня и обеспечат всем необходимым.

– О да, – согласился он, поклонившись и продемонстрировав красную атласную шапочку на тонзуре. Он напомнил мне хорька – хищного, откормленного, зубастого. – Но иногда семьи… предъявляют такие повышенные требования. Для меня было бы большой честью стать заместителем вашего исповедника. Духовные наставления никогда не бывают лишними, моя госпожа, в особенности если человек молод и нестоек перед искушениями.

По моим жилам пробежал холодок. Что ему рассказал Джованни? Видел он мало, больше ничего не произошло, и поделиться он мог только своими подозрениями.

– Если такая потребность возникнет, я немедленно обращусь к вам. – Я поднялась. – А теперь, если вы меня извините, у меня дела. Как вам известно, его святейшество вызвал в Рим моего брата Джоффре, принца Сквиллаче, и его жену, принцессу Санчу. Они, слава Богу, уцелели среди того хаоса, который творился в Неаполе, и мы с нетерпением их ждем. Мне нужно подготовиться к их приезду.

Его взгляд стал жестче. Когда он уходил, полы его кардинальского одеяния подрагивали, будто хвост взбешенного животного. Меня пробрала дрожь. Лучше быть осторожней и в будущем избегать встреч с ним.

Я поймала себя на том, что тоскую по Адриане. Я всегда полагалась на ее советы, хотя понимала теперь, что о ней лучше не говорить. В Перудже я спросила у папочки, как она поживает, но он в ответ только рявкнул:

– Никогда больше не напоминай мне о ней! Она для меня умерла.

Похоже, Адриана содействовала покаянному возвращению Джулии к мужу. Это подозрение подкрепила Ваноцца, которая пришла вернуть мне кота.

Снимая крышку с корзинки, я опасалась, что увижу кошачий трупик. Но из корзины выскочил живой Аранчино – шерсть на нем стояла дыбом. Он бросился под кровать, а потом стал цеплять когтями подолы юбок моих дам, торопливо снующих по комнате.

Ваноцца ослабила мантию, надетую поверх заляпанных грязью юбок. Как обычно, она не воспользовалась ни паланкином, ни упряжными носилками, и даже недавние беспорядки ее не напугали. Облачившись в плащ из промасленной ткани, она шлепала по уличной слякоти, как простолюдинка, в сопровождении всего лишь одного слуги. Несмотря на грязную одежду и простоватый вид, выглядела она неплохо, и испытанное мной облегчение напугало меня, словно внутри меня жила незнакомая озабоченность ее безопасностью.

– Наглая тварь, – заметила она. – Похоже, Борджиа только таких и любят. Не советую тебе выпускать его из дому. Теперь, при нехватке хлеба, со всех выживших животных сдерут шкуру и отправят в суп.

Я разогнулась от корзинки:

– Спасибо, что заботилась о нем.

– Ты бы мне жизни не дала, если бы я о нем не заботилась. – Она оглядела мою комнату, недавно увешанную гобеленами, с новым бархатным балдахином над кроватью (я приказала раздать беднякам все, к чему прикасались французы). Ярко начищенные жаровни были наполнены углем с благовониями. – Я смотрю, ты обживаешься. Наверное, рада вернуться домой. Правда, Рим теперь стал другим. После того, что мы тут вынесли, он уже никогда не будет прежним.

– Да. Мне было горько узнать про твои невзгоды.

– С какой стати? – Она подняла брови. – Я ведь все еще жива.

– Я говорю о твоем палаццо. Слышала, его разграбили.

– Ха! Дома́ можно отремонтировать, вещи заменить. А вот людей… – Она уставилась на меня. – Людей – нет. Когда они уходят, то уходят навсегда, ты, кажется, поняла это, пока жила в Пезаро. – Она помолчала, давая мне время понять ее намек. – Не думай, что я сберегла твоего кота, потому что меня это волновало. Я сберегла его, потому что мы заключили соглашение. Ты свои обязательства выполнила. Даже превзошла мои ожидания, поскольку, как ты видишь, ла Фарнезе тут и в помине нет.

Я смущенно посмотрела на своих дам, которые раскладывали белье по сундукам. Мать издала неприятный смешок:

– Мы что, все еще продолжаем изображать невинность? – Она понизила голос. – Ты дала нам повод для гордости. Если прежде и были какие-то сомнения в твоих способностях, то ты их развеяла. Избавила нас от этой шлюхи Фарнезе, а он даже не понял, что ты приложила к этому руку.

– Мне сказали, она покинула Рим добровольно.

И хотя мне ужасно хотелось выставить Ваноццу из комнаты, я дала знак моим дамам, чтобы вышли они. Незачем им слушать, как мы обсуждаем прежнюю любовницу папочки.

Они вышли, и Ваноцца снова хихикнула:

– Скрывать тут нечего. Теперь уже все знают, как она удрала ночью, хотя Родриго и выставил себя посмешищем, выкупив ее у французов и отправившись ее встречать, как влюбленный ухажер, когда король Карл вел свою армию к городу. Наверное, святой Петр перевернулся в гробу, услышав, как они резвятся в апостольской спальне той ночью. Только она, похоже, не разделяла его радости воссоединения, потому что убежала, как только французы появились на горизонте, прихватив с собой Адриану и оставив твоего отца одного противостоять диким ордам. Теперь она отказывается возвращаться в Рим. Она молила его о прощении, но настаивает на том, что должна оставаться с мужем, искупать грехи, стать примерной женой и матерью. – Ваноцца расхохоталась. – Что касается раскаяния, то уж лучше поздно, чем никогда, верно? А вот твой отец… Мы тут можем только надеяться, что и он понял: даже святейшие страсти имеют свою цену.

Я пыталась не замечать ее злорадной усмешки. Не было желания торжествовать из-за позора Джулии. Я могла себе позволить пожалеть ее, хотя и радовалась тому, что мне больше не нужно с ней соперничать, и испытывала облегчение оттого, что она решила держаться от нас подальше. Что же касалось моей матери, то мне был противен тот камень, который у нее вместо сердца.