– Я сделала это не ради тебя, – холодно сказала я. – Ради папочки.
– Естественно. Ты прежде всего его преданная дочь. Никогда не думаешь о себе, в этом, вероятно, и причина того, что ты не услышала моего предупреждения. Разве я не советовала тебе устраиваться в Пезаро и быть хорошей женой? Но вот ты здесь, как всегда дерзкая и явно не сломленная мужем, который уехал, оставив тебя, словно Еву в саду, вкусить запретный плод.
Я замерла, глядя ей в глаза:
– Ты и понятия не имеешь, что я вынесла!
– Да? Похоже, ты считаешь себя единственной женщиной замужем за нелюбимым мужчиной. Позволь тебя уверить: то, что ты вынесла, – ерунда в сравнении с тем, что тебе еще предстоит. – Она резко подалась ко мне, словно для того, чтобы схватить за руку. Я отпрянула, а она убежденно произнесла: – Я прочла твое будущее по картам. Я знаю, что тебя ждет. И в конечном счете позор ляжет на тебя. Неужели ты этого хочешь – жизнь, полную боли и сожалений? А ты именно это пожнешь, если позволишь крови Борджиа взять верх.
– Я… я ничего не сделала! – возразила я, хотя и понимала, о чем она ведет речь, и это повергало меня в ужас.
Каким-то образом она узнала, что мы с Чезаре рассорились. И знала причину нашей ссоры.
– Пока – да. Но это твое проклятие, яд, который внутри тебя. Вы с Чезаре станете друг для друга роком.
Это было невыносимо. Здесь. Сейчас. Когда я только что вернулась в Рим. Я давно не видела Чезаре и даже не знала, где он. Нарочно не спрашивала папочку. Потребовала, чтобы брат оставил меня в покое. А теперь моя мать снова напоминала мне о мучительной боли, какую я причинила ему. Только она превращала эту боль в некое зло, в проклятие и яд. Но я-то в глубине души знала: даже томимый недопустимой страстью, Чезаре никогда не желал мне зла. А другого способа любить он не знал, потому что так она нас воспитала.
– Если на нас лежит проклятие, – дрожа прошептала я, – то из-за тебя. Уходи и больше не появляйся. Не хочу больше тебя видеть. У меня теперь нет матери.
Она набросила мантию на плечи:
– Живи как знаешь. Прогони меня, но тебе это не поможет. Если ты не положишь этому конец, то проклятие сбудется. Не приходи ко мне, когда это случится. Раскаиваться могут только те, кого не предупреждали. – По пути к двери она добавила через плечо: – Да, если ты не знаешь: Чезаре тоже здесь. В Риме. Он вернулся.
Она вышла, а я осталась стоять, словно окаменев.
Мой брат в городе!
И мне вдруг отчаянно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.
* * *
– Te Deum laudamus Te Dominum confitemur. Te aeternum Patrem omnis terra veneratur. Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем. Тебе Превечнаго Отца вся земля величает…[55]
Голоса хора поднимались среди облачков благовоний, вихрились в золотистых солнечных лучах, пронзавших витражные окна базилики. Расцвеченные лучи падали на моего отца, облаченного в золотой фанон[56], с обеих сторон от него стояли юноши в белых кружевах, а он высоко поднимал перед алтарем чашу, содержащую чудо Христовой крови.
Снаружи на площади люди ожидали его появления – собрались отпраздновать избавление от французов. Усталые, но непреклонные, отразившие беду, как это умеют делать только римляне. Мой отец распростер руки, хор возвысил голоса, отчего голуби, сидевшие на балках, вспорхнули вверх. Их колеблющиеся силуэты напоминали стайку теней. И тут я вообразила, что чувствую в себе невидимое проклятие, порабощающее меня.
Это твое проклятие, яд, который внутри тебя.
В смирении я склонила голову:
– Дух Святой, приди в мое сердце, силою Твоею возьми его себе, Господи Боже, даруй мне облегчение, охрани меня от зла…
Через несколько занятых людьми скамей я почувствовала его присутствие. Подняла голову, оглядела громадное пространство вокруг меня, заполненное ощущением его близости.
И нашла его; конечно нашла. Безошибочно узнаваемую тень за молящимися в очереди, чтобы получить причастие из рук нашего отца. Облаченный в красную мантию, он стоял, словно парил в воздухе, под крылом каменного архангела.
После мессы, когда папочка прошел в особую ложу, чтобы благословить собравшихся, Чезаре приблизился ко мне.
– Ты все еще сердишься? – тихо спросил он.
Я покачала головой:
– Ты же знаешь, я не могу долго сердиться на тебя.
– Тогда и я тоже. Я хотел попрощаться, Лючия. Завтра я уезжаю в Неаполь.
Сердце у меня упало. Он уезжает. Я не знала, что чувствую – то ли облегчение, то ли печаль, вот только мысль о его отъезде оставила внутри меня пустоту. Когда мать сказала, что он здесь, захотелось бежать куда-нибудь, чтобы только не видеть его, но теперь, когда он стоял передо мной, был перед глазами…
– Ты едешь за Джоффре и его женой? – сдавленно спросила я.
– Нет, хотя я непременно встречусь с ними в дороге. Отец посылает меня, как своего официального легата, якобы на коронацию Феррантино, а на самом деле для того, чтобы принудить его вступить в наш новый союз и согласиться с его условиями. Мы теперь знаем, что необходимо иметь Неаполь на нашей стороне.
– Видимо, отец очень доверяет тебе, если удостоил такой чести.
Чезаре вздохнул:
– Или, может быть, он начал понимать, что я всегда превыше всего буду ставить интересы семьи.
За нашими спинами раздавалось недовольное бормотание кардиналов: они спешили причаститься и закончить церемонию, чтобы перейти к обеду. За аркой, ведущей на мраморный балкон, папочка поднял руки, и толпа восторженно взревела.
– Мать сказала, что заходила к тебе. Говорит, вы поссорились.
– Поссорились? – Я внимательно посмотрела на него. – Она не передала тебе, что наговорила? Она дышала непримиримой злобой.
– Не обращай внимания, – спокойно сказал он. – Ее слова ничего не значат.
– Она знает, – прошептала я и нерешительно замолчала: что-то вороватое, что-то грубое промелькнуло в его глазах.
Мои слова только посыпали солью рану, так и не зажившую в нем.
Потом его пальцы коснулись моих.
– Она только подозревает. И я принимаю твое решение. Я бы никогда не хотел стать причиной твоего позора или бесчестья. Я скорее умру тысячу раз.
Спазм сжал мое горло, когда он повторил заключительные слова из своего письма, что я получила несколько месяцев назад.
– Будь осторожен в дороге. – Наконец я извлекла свою руку из его и закрыла глаза.
Я прислушалась к звукам толпы, и эти звуки загнали его боль глубоко в мою душу. В склеп, который я сотворила из своего сердца, чтобы защитить нас обоих.
Когда я снова открыла глаза, Чезаре уже не было рядом.
Мы ожидали гостей у городских ворот, отражаясь в мутной воде луж на дороге. Позади меня стояли кардиналы и послы в ярких шелках, мои слуги и двадцать дам, а еще две сотни вооруженных людей. Я сидела на проверенном муле в красном чепраке под цвет моего платья и тревожно осматривала приближающуюся процессию. Колыхалось на ветру целое море цветных знамен, рябило в глазах от нарядов придворных, что отвлекало меня от главного.
Мой брат Джоффре ехал на белом мерине. Когда он приблизился, я увидела, что его черты стали жестче, щеки обветрились, хотя целая россыпь веснушек упрямо держалась на носу.
– Лукреция!
Его серые глаза засверкали, он пришпорил коня и поскакал ко мне. Я позавидовала, до чего ловко он держится в седле.
– Я скучал по тебе, сестренка! – Он поцеловал меня в щеку, не успев отдышаться. – Но как нам весело было в Неаполе! Пришли французы, и нам пришлось бежать на остров Искья, мы там прятались в крепости. Король Альфонсо обезумел от горя и отрекся, но теперь наш новый король, его сын Феррантино, стал моим другом и учит меня владеть оружием. Видишь? – Он приложил руку к поясу, на котором висели изящные ножны, а из них виднелась инкрустированная драгоценными камнями рукоять меча. – Я теперь рыцарь. А еще и князь. Я даже француза убил.
Ему, женатому мужчине, было почти четырнадцать, но я слышала знакомую тревогу за его показным куражом, желанием казаться одним из нас – Борджиа. Я улыбнулась, а одна женщина сказала:
– Джоффре, per favore. Ты не мог бы отложить истории о кровопролитиях? Или мы должны сидеть здесь и ждать, пока с неба снова польет как из ведра?
Я посмотрела на жену Джоффре – Санчу Арагонскую.
Еще когда Джоффре впервые показал мне ее портрет, я отметила, что неаполитанская принцесса отнюдь не Венера. Но держалась она как первостатейная красавица: в седле сидела прямо, роскошное черно-серебристое платье облегало идеальную фигуру. У Санчи были обрамленные густыми ресницами необыкновенные, серо-зеленого оттенка глаза, напоминающие бурлящее море. Как только я встретилась с ней взглядом, у меня возникла мысль – пусть и на одно только мгновение: она самое удивительное существо из тех, кого мне доводилось встречать. Но потом я заметила ее спутанные темные волосы, выбившиеся из-под усыпанной драгоценными камнями сетки, крючковатый нос и большой рот, землистого цвета кожу, квадратную челюсть, на которой виднелись метинки от перенесенной в детстве ветрянки. Нет, Санча не была красавицей. Но она, несомненно, обладала привлекательностью.
