Меня немного смущает, что у Лилиан голова работает лучше всего в постели. У меня-то ни одной мысли…
– Думаешь, они нашли эти… существа, а потом скрыли сведения о планете, чтобы втайне от всей Галактики их изучать?
– Я не знаю, что тут есть, Тарвер, но чем бы – кем бы – они ни были, они умеют многое делать. Они могут заглянуть нам в сердца, залезть в сны, заставить о чем-нибудь думать. Они могут создавать вещи из воздуха. Кто знает, на что еще они способны? Любая корпорация или военные пойдут на что угодно ради такой силы.
Я стараюсь не обращать внимания на то, что у меня тревожно сосет под ложечкой. Лилиан права, я знаю. Не многие корпорации, видоизменяющие планеты, следуют этическим нормам и проявляют сострадание.
– Что бы ни было, – продолжает Лилиан, – шепоты вели нас сюда. Ответы кроются в этом здании. И завтра мы все узнаем.
Я улыбаюсь.
– Завтра… – отзываюсь я, прижимая ее к себе.
– Что мы сделаем, если нас спасут? Ну, когда мы наедимся, напьемся и наулыбаемся на камеры?
– Улыбаться на камеры будешь ты, – поправляю я, смеясь.
– На твою долю тоже хватит, – говорит она. – Ведь ты герой, спасший жизнь единственной дочери Родерика Лару! Трудновато будет спрятаться от объективов.
– Мой командир все устроит. Меня на неделю отпустят домой, к родителям, чтобы они убедились, что я жив и здоров. Потом на какое-то время отправят куда-нибудь, где тихо. Очень тихо, если мы видели здесь, чего не следовало.
Ее кожа невероятно нежная. По сравнению с ней моя ладонь, которой я глажу ее талию, грубая.
Лилиан молчит, тихо лежа подле меня, и не отзывается на прикосновения моей руки. Я жду, когда она обдумает мои слова.
В конце концов она заговаривает.
– Ты просто… исчезнешь? – тихо спрашивает она. – А как же мы с тобой? Если ты пропадешь, что будет с нами?
На этот вопрос мне не хочется отвечать уклончиво. Я не знаю, что с нами будет. С тех пор как мы увидели то здание и поняли, что можем найти в нем спасение, я изо дня в день старался об этом не думать.
– Мне уже не четырнадцать. – Она приподнимается на локте и пристально на меня смотрит. – Мой отец влиятельный и способен под себя Галактику подмять, но мы под него подстраиваться не будем. Он сильный, но я пойду против его воли. – Ее взгляд серьезный и решительный, но спокойный. – Ради тебя я пойду против него.
У меня перехватывает дыхание. Я сжимаю руку вокруг ее талии, но тут Лилиан тихо вскрикивает. До меня не сразу доходит, что делаю ей больно. Мне хочется целовать ее, чтобы она забыла обо всем на свете… Сердце вот-вот выскочит из груди.
Но я видел, что случается, когда люди возвращаются к реальной жизни.
Видел, что случается, когда они возвращаются к своим друзьям и семьям. Когда их вновь захватывает ежедневный ритм жизни и несет по течению в прежнее русло. Сейчас девушка хочет быть со мной – но вдруг, когда она вернется к своей прежней жизни, для меня там не найдется места? Сейчас она пообещает, но потом, вернувшись, забудет обо мне и обо всем, через что мы прошли…
Не уверен, что переживу это.
Я заставляю себя вдохнуть через силу.
– Лилиан, – мой голос звучит слабо, – мы не должны давать таких обещаний.
Она сглатывает.
– Ты сам не уверен или думаешь, что я не уверена? Поэтому так говоришь?
– Я думаю, что это не так просто, как нам кажется. Вот что я говорю.
– Проще простого, – шепчет она, наклоняясь и касаясь губами моих губ. – Но я подожду, пока ты не станешь уверен. Ты передумаешь.
Я хочу ей сказать, что уже передумал, еще раньше нее, что я встречусь лицом к лицу и с толпой репортеров, и с ее отцом – стоит ей только попросить.
Но она не знает, как меняются люди, когда возвращаются к цивилизации.
Я не хочу, чтобы она давала обещания, которые не сможет сдержать.
Утром Лилиан не спеша приступает к приготовлениям. И кажется, она знает, что делает. Немудрено, что она всегда держала это в тайне: взрывы – не самое подходящее увлечение для благовоспитанной девушки.
Она велит выстроить бочки с горючим перед дверью и раз шесть переставляет их по-другому. Отмеряет расстояние, пробует сделать запалы. Потом выливает часть горючего – чтобы оставить место для испарения, поясняет она. Я же убираю все, что может взлететь в воздух и поранить, пока на поляне не остаются только веточки и мелкие камешки, которые вряд ли поставят ей хотя бы синяк. После этого я сажусь под дерево и наблюдаю за ней.
Лилиан невероятна. Такая собранная, решительная, протягивает по земле веревку, чтобы немного изменить угол. В такие минуты я представляю ее в доме моих родителей: как она вместе с нами носит дрова, режет овощи, ходит гулять по окрестностям, и ей не кажется это скучным. Думаю, моим она понравилась бы.
Я вижу ее там счастливой. Но не вижу ли я лишь то, что так страстно хочу увидеть?..
Лилиан сидит на корточках там, где заканчивается веревка, и, оглянувшись через плечо, улыбается. Я беспомощно улыбаюсь ей в ответ.
И вдруг осознаю, что она наклоняется поджечь спичку, и что-то щелкает у меня в голове. Она не может. Не должна. Мои грезы о доме рассеиваются, и я встаю – слишком медленно, слишком неловко. Не знаю, как я это понял, но внутри меня нарастает волна безотчетной тревоги, когда Лилиан наклоняется и подносит горящую спичку к запалу.
Искорка несется по веревке – слишком быстро. Поднимается ветер, и она разгорается сильнее и мчится к бочкам с горючим.
Лилиан тоже это замечает и мчится сломя голову. Я стою возле дерева и не могу сдвинуться с места…
Бочки с горючим взрываются, когда она отбегает всего на семь шагов.
Позади нее взвивается пламя, и через секунду гремит взрыв. Дверь разносит на куски, а Лилиан, как пушинка, взмывает в воздух. Она тяжело падает на землю и катится еще и еще раз, и вокруг нее дождем сыплются осколки. Мое тело будто одеревенело, я прирос к месту. Но наконец-то отрываю ноги от земли и бегу к Лилиан.
Она лежит ничком посреди горящей травы и не двигается.
Я бросаюсь на землю рядом с ней и поворачиваю ее, взявшись за плечо и бедро. Не могу даже прошептать ее имя – слова застыли в горле. Она тянется ко мне слабой рукой, прижимая другую к животу.
У нее мертвенно-бледное лицо, но, кроме грязных разводов и синяка на щеке, на ней – ни царапины. Я наконец-то дышу полной грудью.
– Это было здорово… – бормочет она, не открывая глаз. – Сработало?
– Думаю, взрыв наш было видно из космоса, – шепчу я в ответ и, склонившись над ней, прижимаюсь лбом к ее лбу. – Ты цела?
– Тише… – Ее голос едва слышен. – Тарвер, ты должен… – она тихо стонет, сжимая губы, и зажмуривается, морщась… от боли.
У меня обрывается сердце.
– Лилиан, скажи, где больно.
Ее рука обвивается вокруг моей и тянет за рукав – так Лилиан обычно просит себя поцеловать. Она с усилием открывает глаза, моргает и смотрит на меня.
– Просто послушай… хорошо? Когда ты туда зайдешь… там будет… будет генератор. Ты д… должен… должен отправить… сигнал.
– Лилиан, хватит, это не важно.
Ее куда-то ранило, но я не вижу раны. Я расстегиваю ей рубашку трясущимися руками.
– Мы вместе с этим разберемся, когда зайдем туда.
– Вместе… вряд ли… – хрипит она.
Она убирает руку с живота, и я вижу, что она скрывает, что придерживает: металлический осколок глубоко пропорол ей живот и застрял внутри.
Не могу слышать, не могу смотреть, не могу думать.
Но тело знает, что делать.
– Прижми руку крепче!
Я будто оказался на поле боя и отдаю приказ бойцу. Со всех ног бегу к вещмешку, вытаскиваю аптечку, которую она нашла на «Икаре», расшвыриваю во все стороны флаконы с лекарствами, бинты… Ищу ампулу.
– Держи руку на животе, нужно остановить кровотечение! У нас есть лекарство!
– Не надо… – слабо возражает она, но прижимает руку к ране. – Оно потом тебе будет нужно…
– Оно нужно мне сейчас.
Наконец я его нахожу, разрываю упаковку со шприцем и подползаю к Лилиан на коленях.
Вдох – раз, два.
Выдох – раз, два.
Руки не дрожат. Я подношу иглу к ампуле и наполняю шприц. Поднимаю его, выпускаю воздух.
Понимаю, что этого мало, когда втыкаю иголку ей в кожу. Я не могу остановить такое сильное кровотечение. Осколок прошел через живот.
Этот укол не сошьет ее рану.
– Пожалуйста… – шепчет она, дрожа.
Отбрасываю пустой шприц и стягиваю с себя футболку, поднимаю ее руку и прижимаю ткань к ране.
– Я с тобой, Лилиан, с тобой. Обещаю. Я буду рядом.
Девушка слабо отталкивает мою руку, ее взгляд устремляется в небо.
– Так лучше… Если бы… если бы ранило тебя, я бы не… не пережила…
И я не переживу, Лилиан.
– Перестань, я такое уже видел не раз. Мы тебя вылечим.
Прижимаю одну руку к ране, а другой тянусь погладить Лилиан по щеке, пытаюсь встретиться с ней взглядом. Я хочу, чтобы она на меня посмотрела.
Она стонет, и от этого звука у меня разрывается сердце.
– Тарвер… все хорошо. Не лги мне снова. Мне не страшно…
