– Перестань, я такое уже видел не раз. Мы тебя вылечим.
Прижимаю одну руку к ране, а другой тянусь погладить Лилиан по щеке, пытаюсь встретиться с ней взглядом. Я хочу, чтобы она на меня посмотрела.
Она стонет, и от этого звука у меня разрывается сердце.
– Тарвер… все хорошо. Не лги мне снова. Мне не страшно…
Но она плачет. Слезы скапливаются в уголках глаз и сбегают по вискам, оставляя светлые разводы на испачканной грязью коже.
Я не знаю, что говорить. Не нахожу слов.
– Скажи моему папе…
Ее голос обрывается, и она кашляет. Из уголка рта вытекает струйка крови… Я понимаю, что у нее начинают путаться мысли. Это я тоже видел раньше.
Нет. Пожалуйста, нет.
Она поднимает руку и, схватившись за мою, крепко стискивает.
– Тарвер… – Кровь булькает у нее в горле, – я… солгала. Я не… Я не хочу умирать.
Ее голубые глаза широко раскрыты, в них мечется страх, и она смотрит мимо меня.
Я ложусь рядом с ней и прижимаюсь лбом к ее виску, шепчу ей на ухо.
– Я здесь. – Я с трудом выговариваю слова, но думаю, она меня слышит. – Я здесь, Лилиан, с тобой. Я никуда не уйду. Не уйду…
Она силится вздохнуть, тянется рукой к моему лицу и проводит кончиками пальцев по щеке.
– Я думала…
Ее рука падает.
В этот миг я чувствую, что жизнь ее покинула.
Мгновение мы лежим вместе. Мы не дышим.
Но потом у меня предательски сжимаются легкие, и я задыхаюсь, хватаю ртом воздух, хочу не дышать и – не могу.
Она так и лежит. Спокойно, тихо. В ее застывших глазах отражаются деревья, листья, небо…
– С вами все хорошо, майор? Что-то вы замолчали.
– Простите, не могли бы вы повторить вопрос?
Это шок. Я знаю это состояние с боевых учений: во рту пересохло, руки трясутся. Меня бьет озноб.
Я смотрю на ее лицо будто сквозь стекло. Подмечаю совершенно обычные мелочи: длину ресниц, новые веснушки на бледных щеках. Она о них не знала.
Но я их видел, я их любил, я любил…
Я должен закрыть ей глаза, я знаю. Сделать все шаг за шагом.
Я пытаюсь сдвинуться с места, но не могу унять дрожь. Разглядываю крохотные царапины на своих руках и грязные ногти. Жду, когда руки перестанут трястись, чтобы опустить ей веки, но они все дрожат и дрожат, и я завороженно на них смотрю.
Разум придает значение этим мелочам, чтобы отвлечься от невыносимой боли. Подсознание заставляет его лихорадочно их запоминать, когда он в опасности. Меня к этому готовили.
Нет. Никто не готовил меня к такому.
Я знаю, что есть еще кое-что, о чем я должен подумать, но каждый раз, когда в голове всплывает эта мысль, разум от нее отшатывается, содрогаясь. Я не могу об этом думать. Не могу понять.
К горлу стремительно подступает желчь, я откатываюсь от тела Лилиан и, поставив руки на траву, кашляю, давлюсь и тяжело сглатываю. Меня трясет, но я сдерживаю рвотные позывы. Локти сгибаются, но я выпрямляю руки.
Точно знаю, что если лягу рядом с ней на землю, то уже никогда не встану. Правила, которые в меня вбивали на учениях, это запрещают.
Я неуклюже поднимаюсь на ноги. Меня шатает. Оглядываю поляну, чтобы найти что-то – хоть что-то, – что подскажет мне, как быть дальше. Маленькие костерки, оставшиеся после взрыва, догорают. Должно быть, прошло время. Я не помню.
И я не знаю, что делать. Здесь не требуется ни протокола, ни регистрации смерти, ни отчета – ничего. Лишь я стою посреди поляны, и у ног лежит Лилиан.
Здание до сих пор дымится, одну стену вышибло внутрь, повсюду разбросаны обломки и покореженный металл. Деревья вокруг поляны согнулись от взрыва, в лесу царит мертвая тишина. Все эти мелочи забивают мне голову, отвлекая от главного – того, что я не в силах понять.
Я вновь пытаюсь пробиться сквозь прочную стену у себя в голове.
Лилиан мертва.
Ничего.
Лилиан задело осколком. Лилиан истекла кровью.
Ничего.
Я говорю это себе, прокручиваю в уме, но разум молчит. Это просто слова.
Глупые, невозможные слова – такие нелепые, что я не обращаю на них внимания.
Я пробую снова, но на этот раз что-то менее значительное – по шкале боли как вырванный зуб или сыпь на коже.
Лилиан больше со мной не заговорит.
Дрожь.
Лилиан больше меня не поцелует. Я не услышу ее смех.
Легкие сжимаются.
Зачем я себя мучаю?!
Я не знаю, как скорбеть. Я видел смерть раньше. Видел ее так близко, что чувствовал на коже ее жаркое дыхание. Видел ее с безопасного расстояния, видел в статистических отчетах. Видел, как погиб целый взвод.
Я видел, как умирают мои друзья, видел их последние минуты, слушал предсмертные пожелания близким, которых, как они искренне верили, они никогда не покинут.
Когда умер Алек, я был нужен маме и потому не поддавался горю. Но это не значило, что я не боролся со случившимся. Душа поэта, всегда говорила мама, чувствительная. Я молча проходил через все стадии горя, держал чувства в себе.
В отчетах не было места эмоциям. На поле боя всегда опасно. Ты задвигаешь горе на задворки разума и скорбишь потом – и тоже молча.
Но сейчас все иначе. Это оглушает, поглощает. Нет никакого следующего шага.
Нет других солдат. Нет родителей, которым я нужен.
Только моя Лилиан. Кровь до сих пор просачивается через ее рубашку, хотя сердце уже остановилось. Кожа все еще теплая, глаза открыты, лицо расслаблено. Нет, это невозможно осознать. Я не выдержу. Я до сих пор слышу ее голос.
А если что-то случится – если с тобой что-то случится, – одна я тут протяну не дольше десяти секунд. А если что-то случится со мной, то один ты справишься.
Я ей ответил. Это я тоже помню. Без тебя мне не жить.
Я – ничто. Я не существую. Я погиб.
Я опускаюсь на одно колено и беру ее на руки: она безвольно повисает, голова запрокидывается, а рука соскальзывает с живота и покачивается. Ее кожа уже другая на ощупь.
Я поднимаю ее повыше, чтобы голова легла мне на плечо. У меня на руках остаются пятна крови. Уношу ее вниз по тропинке в пещеру.
Я не могу похоронить ее сегодня. Мне не хватит сил вырыть могилу. Подсознательно знаю, что буду копать, пока не свалюсь от изнеможения, но она будет недостаточно глубокой. Поэтому завтра.
И я еще не готов расстаться с Лилиан.
Я опускаю ее на нашу постель, складываю ее руки на груди, а под голову кладу подушку.
Ложусь рядом с ней на каменный пол пещеры, перекатываюсь на спину и смотрю в трещину в своде, служившую нам каминной трубой, – сквозь нее сюда проникает дневной свет.
Я беру ее холодную руку.
Через какое-то время понимаю, что сквозь трещину больше не идет свет.
Я похороню ее завтра. Не сейчас. У меня такое ощущение, что я наблюдаю за всем со стороны – незаметно и отстраненно. Я смотрю на парня, лежащего на полу пещеры рядом с девушкой. В темноте кажется, что они спят.
В конце концов в голове всплывает образ здания: я вижу стену, выбитую взрывом. В воспоминании там все заволокло дымом и пылью, поэтому я не могу заглянуть внутрь. Я безучастно и равнодушно думаю о том, что завтра нужно туда сходить и проверить. Вот только не представляю, как заставлю себя пройти через разрушенный дверной проем.
Через несколько минут или часов замечаю, что у меня под спиной лежит пистолет. Обхватив пальцами рукоятку, я достаю его. Поднимаю и упираю ствол под подбородок. Сдвигаю его чуть влево, чтобы найти нужное место.
Сначала из живота, потом по спине, через руку, к пальцам, сжимающим рукоятку, пробирается непреодолимое желание выстрелить.
Никто не придет. Никто нас не найдет. Они думают, что мы мертвы.
Никто никогда не узнает, что я выбрал.
Когда просыпаюсь, в пещере темно и холодно. Все тело ноет, я лежу на каменном полу без одеяла. Где, черт возьми, Лилиан? Спихнула меня с постели и забрала себе одеяла?
Я слабо улыбаюсь. Нет, вряд ли. Она так требует ночью внимания, уютно устраивается рядом со мной и дразнит, что заберет у меня все тепло. Она прижимается ко мне спиной, и я обнимаю ее, и зарываюсь лицом в волосы, а потом…
Воспоминания пронизывают все мое существо. Горло сдавливает, мышцы напрягаются, голова кружится. Я не знаю, как сдвинуться с места – тело одеревенело.
Потом я медленно приподнимаюсь на локте, и спина мучительно ноет после долгого сна на холодной земле.
Веки с трудом поднимаются, и я моргаю.
Передо мной, поджав под себя ноги, сидит Лилиан и улыбается.
Вдох застревает в горле, и я падаю на бок, кашляю, хватаю ртом воздух…
Лилиан лежит рядом со мной – она мертва.
Через мгновение я замечаю, что тело рядом со мной едва различимо – по сравнению с моим ночным видением оно как силуэт. А девушку, сидящую передо мной с поджатыми ногами, освещает солнце. Она будто бы живая.
Во рту чувствуется металлический привкус, который обычно появляется во время видений, и, весь дрожа, я сажусь прямо. В эту секунду, когда смотрю на нее, на стене пещеры возникает изображение: родительский дом снова оживает – выбеленные стены, зеленая листва, белые лилии, в честь которых назвали Лилиан.
