– Это правда, – соглашаюсь я, но не знаю, что говорить дальше. Я мог бы попросить ее рассказать, каково это, но я ведь уже попросил, а она не рассказала.
Мы даже не присели. Мы так и торчим у дверей.
– Даже если я не знаю, что делаю, – говорит Элизабет, – я все равно знаю об этом больше всех остальных.
– Но Милли занимается этим намного, намного дольше, чем ты. И даже если тебе кажется, что она закрылась от мира, она немало повидала на своем веку. Если она говорит, что ты в опасности, тебе лучше ей поверить. Арбус разрушил мою семью. Мне приходится нести этот груз. Это такая же часть моей жизни, как и любая другая. Так что пусть и не до конца, но я понимаю, о чем она говорит, потому что жил с этим всю свою жизнь. Возможно, я не вижу то, что видишь ты, и не чувствую то, что ты чувствуешь, но именно я стал заложником жестокости Арбуса, и мне вряд ли поможет, если и ты окажешься у него в заложницах. Тебе незачем подвергать себя опасности. Во всяком случае, не из-за меня.
– Что значит – не из-за тебя?
– Это значит, что я причина, по которой мы хотим найти Арбуса. Я – причина, по которой все это началось. Ты вышла на его поиски, потому что я не могу этого делать. И я не хочу, чтобы ты пострадала из-за этого. Это не должно произойти. Никогда.
Я кладу руку ей на плечо. Я приказываю руке быть там, чтобы Элизабет ее почувствовала.
Она отшатывается.
– Это касается не только тебя, Стивен, – говорит она. – Сейчас уже не только тебя.
Когда проводишь немало времени, рисуя людей – особенно их лица, – осваиваешь умение создавать собственную маску. Сегодня вечером я крайне аккуратно сделала себе такую маску. Я ношу ее без сомнения или сожаления.
Мама настояла на том, чтобы наш семейный вечер прошел в более «интерактивном» ключе, поэтому вместо просмотра фильма мы играем в «Эрудит». Я удивлена, что она выбрала эту игру, и еще более удивлена, что Лори согласился играть в нее. Наша семейная история гласит, что именно я суперигрок в «Эрудите». Мама и Лори – а когда-то, давным-давно, и папа – жили в страхе из-за того, как мне удавался тройной счет слова. Правда, сегодня вечером мне не везет. Та искра, та ясность лингвистической архитектуры, благодаря которой я властвовала над полем, отсутствуют.
Мама играет, нахмурив лоб. Ставя деревянные костяшки, она бросает в мою сторону любопытные взгляды. Мама почувствовала, что сегодня что-то не так. Причем еще до того, как мы начали игру. Я понимаю: она все это и затеяла в надежде на то, что победа поможет мне побороть то, что меня гложет. Но мамин план не сработал, и вот она ищет ответы на моем лице. Поэтому на мне маска.
Лори решил применить другую тактику, заполняя поле такими непристойностями, что маме приходится прикрывать рот, чтобы не хихикать слишком громко, а ее щеки заливаются румянцем оттенка вишневой гигиенической помады. Мама попыталась вылечить ту скрытую рану, которая причиняет мне боль. План нападения Лори: спровоцировать меня с помощью юмора и шока, на то, чтобы я открыла свои настоящие чувства. Лори знает: как только маска треснет, очень скоро мое лицо откроется полностью. Он изо всех сил старается ускорить процесс. Взгляд, которым он на меня смотрит, вполне может быть резцом, с помощью которого он пытается расколоть гипсовый слепок, которым я закрыла свое истинное лицо.
Я говорю, что мне нужно выйти, пока мама и Лори спорят о том, насколько слово «орал» в определенном контексте может использоваться не только как глагол, но и как существительное. В святилище моей комнаты я извлекаю блокнот для набросков. Рисование помогает мне думать, а сейчас мне как раз нужен план.
Набросок, возникающий на чистом листе, приводит меня в замешательство. Это карта, но я не рисую карты. Предпочитаю фигуры и действия. И тем не менее я вижу, почему под моими пальцами возникают эти линии и тени. Сразу же опознается «Фрик». Вскоре вокруг него образуются смутные очертания. Пятая авеню. Восточные границы парка. Другие мои излюбленные уголки рядом с этим местом.
Пока рисую, я размышляю, чувствуя, что работа моего мозга почему-то не связана с действием рук. Знакомые места продолжают материализовываться под моим взглядом. Столь привычные мне места, которые я посещаю, – все в шаговой доступности от нашей квартиры. Исподволь поглядывая на нечеткие силуэты зданий, смазанные улицы и тропинки в парке, я вижу, о чем хотели мне сказать мои пальцы.
Я нарисовала вовсе не карту. На этой странице обозначены внешние границы – границы, сформировавшиеся из вопроса, который я игнорировала, но который по-прежнему застает меня врасплох, врываясь в поток моих мыслей.
Что, если это было подстроено? Что, если Арбус и вправду охотился, но не только за Стивеном, но и за мной?
Даже если заклинатель только подозревал о моем существовании, то, что я бросилась на него в разгар процесса, конечно же, подтвердило его предположения. И если эта версия верна, я сталкиваюсь с серьезным вызовом. И, кажется, переоцениваю свои возможности. Все-таки Стив – по-прежнему тот, кто невидим. Именно ему нужно прилагать невероятные усилия, чтобы хоть как-то войти в физический контакт с материальным миром.
Стивен – тот, кому я должна помогать.
Но хотя я была сердита на него, когда говорила с ним, то, что я сказала ему, было правдой. Происходящее касается уже не только его. И не только меня. Невидимый мир, внутри которого живет Стивен, мир проклятий и магии, только начинает проявляться. Я не позволю ему оставаться тайной.
Я продолжаю рисовать. Размытые формы обретают четкость. Мой взгляд перепрыгивает с листа на лист в поисках схем, подсказок. Я так долго смотрю на то, что сама нарисовала, что у меня все расплывается перед глазами. Я тру уставшие глаза и возвращаюсь к той охоте.
Неужели Арбус раскинул широкую сеть, стараясь поймать меня? Был ли музей его первой остановкой, или он уже успел наслать еще проклятий, прежде чем найти меня?
Что, если он специально выбрал своей целью женщину с маленьким ребенком, предположив, что человек, знающий историю Стивена, не позволит нанести вред двум столь же невинным людям?
Или я придаю слишком большое значение этой встрече? Может, дед Стивена – человек настолько извращенный, что просто проводит время, насылая проклятия на людей?
Стиснув зубы, я отбрасываю последний вопрос, потому что так подсказывает мне инстинкт. Вопрос не в том, что я не верю в скверные привычки Арбуса – мне каким-то образом известно, что он искал меня. Не обязательно меня, а искателя заклинаний.
Интересно, что это значит. О чем должна говорить мне эта предполагаемая ловушка. Вспоминая о гневе Милли, об ее предупреждении, я также вспоминаю, как побледнело ее лицо. Как тряслись ее руки. Как она рассердилась – такую ярость способна выпустить наружу только паника, только угроза чьему-то тщательно выстроенному существованию. Понимание того, что Максвелл Арбус вернулся в Нью-Йорк, напугало ее больше всего остального. Она явно испугалась за себя. Но еще больше она испугалась за меня.
Раздается стук в дверь, и, не дождавшись ответа, в комнату входит Лори и закрывает за собой дверь. Увидев мое лицо, он корчит гримасу.
– Я знаю, что карандаш для век волшебно преображал Клеопатру, но, по-моему, ты перестаралась. В следующий раз попробуй придать себе загадочный взгляд, не превращаясь в енота.
– Заткнись и дай мне салфетку.
Я держу руку вытянутой, пока брат не вкладывает мне в нее салфетку.
Пока я вытираю уголь с лица и пальцев, Лори бродит по моей комнате. Это можно называть подвигом, ведь не так-то просто прогуливаться в пространстве девять квадратных метров. Он осторожно косится на мой набросок. Мне лень его прятать – кому нужна моя расплывчатая псевдокарта территории между нашей квартирой и Верхним Ист-Сайдом?
Осознав, что я не собираюсь все ему выбалтывать после нескольких секунд молчания и его косых взглядов, Лори пытается сделать вид, что ничего особенного не происходит.
– И что ты рисуешь?
– Этот район.
Лори вытягивает шею, стараясь поймать меня на лжи. Но это и правда наш район – ну, может, с небольшим довеском.
– Новая сюжетная линия? – интересуется он.
Я издаю какой-то неопределенный звук.
– Джози! – Лори выкрикивает мое имя с каким-то плаксивым рычанием.
Затем он хватает себя за волосы и ерошит их так, что они торчат во все стороны. Это привлекает мое внимание. Он привык так делать постоянно, когда был маленьким и по-настоящему сердился на меня. Это меня тревожит, ведь после того, как он ерошил волосы, он, как правило, закатывал масштабную истерику – визжал, а его щеки становились томатными.
– Лори… – начинаю я.
– Нет. – Брат перебивает меня, заставляя себя делать глубокие вздохи, пока я с удивлением смотрю на его багровеющее лицо.
– Слушай… меня… – Пугающий взгляд Лори становится более убедительным.
Я киваю, слегка обеспокоенная тем, что он может потерять сознание.
