– Аминь.
* * *
Я молюсь о нем, больше я ничего для него сделать не могу. Король жалуется на его неудачливость, его глупость, его безрассудность, а я молюсь о сохранении ему жизни, о том, чтобы он пережил этот шторм и сейчас стоял где-нибудь в проливе и смотрел на горизонт в поисках просвета в облаках, ожидая, когда ветер оживит паруса.
Затем приходят известия из Портсмута. Большая часть флота спасена, судам удалось в последний момент проскочить в порт по одному. Порваны паруса, поломаны мачты, судьба некоторых кораблей до сих пор неизвестна. Адмиральский корабль вернулся в порт со сломанной грот-мачтой, но с живым адмиралом. Томас вернулся. Томас жив. Двор переполнен радостью. Его брат Эдвард вбегает в часовню и падает на колени, чтобы возблагодарить небеса за спасение жизни самого талантливого из своих родственников, но король не разделяет его восторга, и никто не смеет присоединиться к Эдварду. Король же, напротив, лишь повторяет свои претензии и обвинения: Томас – глупец, бесстрашный глупец, он не оправдал доверия короля и чести, оказанной ему высоким назначением. Король даже говорит о возможной измене и о том, что это дело стоит отдельного разбирательства; что человек, так вольно обращающийся с достоянием короля, равноценен предателю – нет, хуже предателя. И что раз Господь не стал лишать его жизни через утопление в водах, то королю придется самому решать, не отрубить ли ему голову. О том, чтобы заказать благодарственное служение за спасение адмирала, не может идти и речи.
Я не произношу ни слова в его защиту. Лишь один только раз, в безумии отчаяния, я думаю попросить Анну, жену его брата, написать ему от своего имени – не упоминая меня, разумеется, – что ему следует немедленно прибыть ко дворцу, пока король не разозлился еще сильнее и не убедил себя в том, что Томас виноват в наступлении шторма, и не додумался до приказа арестовать его. Но я не смею делать этого. Анна может разделять мой интерес к теологическим дискуссиям, может принести мне присягу, но никогда не станет мне близкой подругой, потому что для нее интересы семьи стоят превыше всего. Она никогда не была дружна и с самим Томасом. Как бы ни было забавно, но ее истовая преданность мужу заставляет ее ревновать ко всему, что отвлекает внимание от него самого. Она всегда завидовала шарму и легкости, с которой Томас общался при дворе, и боялась, что люди станут любить его сильнее, чем ее мужа. И она оказалась права в своих опасениях. Единственный член семьи мужа, которому она выказывает приязнь, – это его покойная сестра Джейн, королева Джейн, мать принца Эдварда. И она не упускает возможности помянуть при короле «мою сестру Джейн», «святую Джейн»… так удобно, вовремя умершую Джейн.
Поэтому я не смею ни сказать, ни сделать что-либо в его поддержку, даже когда король, хромая, появляется в моих покоях, чтобы посидеть со мной и понаблюдать за тем, как танцуют мои фрейлины, или послушать, как я читаю. Или когда он входит с картой южного побережья с изображением наиболее уязвимых для нападения портов под мышкой, когда я наливаю воду в блюдца для того, чтобы моя любимая пара канареек могла искупаться. Солнце льет в окна и наполняет комнату теплом.
– Осторожнее! Разве они не улетят?
– Нет, они приучены садиться мне на руку.
– А они не утонут? – раздраженно спрашивает Генрих.
Птицы окунают яркие головки в воду и бьют крылышками. Я отхожу в сторону и смеюсь, глядя на них.
– Нет, им нравится купаться.
– Они не похожи на уток, – делает он вывод, наблюдая.
– Нет, милорд. Но, кажется, им нравится вода.
Король еще недолго смотрит на них.
– Наверное, они симпатичны.
– Я их очень люблю, они так красивы и быстры, и иногда кажется, что они почти понимают человека.
– Прямо как придворные, – мрачно заявляет Генрих.
Я смеюсь.
– Вы принесли карту, милорд?
Он взмахивает ею.
– Я иду на встречу с Тайным советом. Мы должны укрепить крепости в каждом южном порту и построить новые. Французы наступают, а Томас Сеймур не сумел их остановить. – Он щелчком пальцев подзывает пажа, ожидающего его в дверях. Тот подходит, и король опирается на его плечо. – Оставлю тебя твоим развлечениям. У тебя ведь не было солнечных дней и птиц, когда ты была женой старика Латимера.
– Нет, милорд, не было. – Я изо всех сил стараюсь подобрать слова, чтобы спросить о Томасе. – Милорд, нам угрожает опасность?
– Разумеется, и виноват во всем этом он. Я велю Тайному совету предъявить Томасу Сеймуру обвинение в измене за утрату королевского флота.
Одна из птиц, потревоженная резким тоном его голоса, взлетает на клетку, и у меня появляется повод отвернуться и легким тоном спросить:
– Не может быть, чтобы он был изменником! Он же всегда был вашим преданным слугой, и вы его всегда любили.
– Я насажу эту смазливую голову на пику, – говорит король с внезапной холодной жесткостью. – Хочешь заключить пари об этом? – И с этими словами он выходит вон.
* * *
Тихо, как привидение, я крадусь на половину короля. Иду одна. Своим фрейлинам я сказалась уставшей и сообщила, что иду к себе, чтобы лечь в кровать, а сама юркнула в маленькую галерею, которая вела к тайному проходу в комнаты короля, а потом к внутренней приемной, где он встречался с Тайным советом. Совсем как во сне, я крадусь в одиночестве, не увиденная никем. Именно так я поднималась по круговой лестнице в своем кошмаре: темные ступени, тихая башня… В комнатах никого нет, никакой охраны. Я могу подойти к двери, ведущей туда, где идет беседа, и слушать. Я дала себе слово, что, если услышу, как король приказывает арестовать Томаса, я напишу ему, чтобы предупредить, чего бы это мне ни стоило. Я не могу молча стоять и оцепенело ждать, что будет, пока король делает ставки на голову Томаса на пике лондонского моста.
Говорит его брат Эдвард. Я слышу, как он читает вслух отрывок из письма, которое Томас прислал в свою защиту. Голос у Эдварда звонкий, и я слышу практически каждое его слово даже через плотную дверь.
– И вот здесь, смотрите, – говорит он. – Позвольте мне прочитать вам это, Ваше Величество. Томас пишет:
«Призовите всех мастеров и капитанов, которые были в этом плаванье, и если кто-либо из них сможет сказать, что мы могли провести хотя бы на день больше в Дувр Роуд, Даунс или Болен Роуд, не подвергая себя и королевский флот еще большей опасности, то я готов принять всю вину на себя. А ежели мы действовали сообразно переменам погоды, то не было бы мне большего счастья, если б Его Королевское Величество винил в неудаче погоду, а меня и моих подчиненных оправдал, дабы мы продолжали нести свою службу на море».
– Да, письма он хорошо пишет, – бормочет Генрих. – Никто не может обвинить его в недостатке обаяния. Скольких кораблей мы недосчитались?
– Это сопутствующие потери, милорд, – отвечает Эдвард. Я слышу, как шуршит бумага, когда он передает письмо королю, чтобы тот мог прочитать его сам. – Никто лучше Вашего Величества не знает, с какими лишениями сталкивается правитель, когда вступает в войну. Вы, кто ходил на Францию под парусами в самую злую непогоду! Томасу повезло, потому что он докладывает королю, который лучше всех в христианском мире знает, с какими сложностями сталкивается бравый военный. Вы сами подвергали себя страшной опасности, Ваше Величество, и знаете, что наступает момент, когда человеку приходится полагаться на судьбу и надеяться лишь на то, что она решит дело в его пользу. В этом-то и заключается основа отваги, той самой отваги, которую вы сами так любите, когда мужчина берет свою жизнь и кладет ее на алтарь службы своему королю.
– Он был безрассуден, – говорит король без всякого выражения.
– В сезон штормов, – раздается голос старого герцога Норфолка, Томаса Говарда, – выходить в море было безумием! Почему он не стал дожидаться весны, как мы всегда делаем? Как это типично для Сеймура – полагать, что он обгонит ветер!
– Побережье необходимо защищать от французов, – вмешивается Джон Дадли. – А французы не ждут хорошей погоды. Он не мог рисковать и оставить флот в порту. Что, если бы на них напали? Он пишет, что французские суда могут обстреливать с большого расстояния и ходят с парусами и без них. На их судах есть оружие, они ходят на веслах и могут воевать в любое время года и в любую погоду. Он должен был уничтожить их до того, как они нападут на нас.
Я слышу, как король надсадно кашляет и сплевывает в миску.
– Я смотрю, все вы довольны его поведением, – ворчливо говорит он. В ответ сразу доносится протестующий голос Генри Говарда. – Все, кроме Говарда и его компании, – мрачно добавляет Генрих. – Как обычно.
– Осознанной попытки уничтожить флот однозначно не было, – подводит кто-то итог.
– Ну, а я им недоволен, – говорит Стефан Гардинер. – Он проявил явное безрассудство. И его однозначно следует наказать.
