Ознакомительная версия.
Солдат отер со лба пот.
– Я не знаю, ценна ли моя жизнь, но предпочитаю рабству смерть. Я был сиротой, воспитывался в монастыре и до призыва жил в Нанте. Я служил третьим клерком за жалование в сто франков. По ночам я читал: самостоятельно изучив латынь и отчасти греческий, прочитав все недорогие книги, шедевры литературы, я гордился полученными знаниями, но внезапно меня настигла железная рука призыва. Мои длинные волосы обрили наголо и стали давать один су в день – до призыва я жертвовал обедом, но тратил десять франков в месяц на книги. Я горд – меня стали оскорблять, я слаб – меня стали изнурять, я деликатен – ко мне были жестоки. Если бы вы знали, господа, каковы армейские порядки! Полковник жесток к офицеру, офицер – к сержанту, сержант – к капралу. Солдат же выносит удары этого маятника каждую минуту. Я пытался не думать вовсе, но не смог.
– Друг мой, в «Сумме теологии» Фомы Аквинского говорится: «Это справедливо не оттого, что этого желает Бог, но Бог желает этого оттого, что это справедливо». Стало быть, сама теология признает право рассуждать о божественном. В отношении же места, времени и варваров, издавших военный закон 1872 года196, сомнения уместны тем более.
У ворот де Ла Мюэт Небо́ достал из бумажника несколько купюр.
– Возьми эти деньги – более у нас нет при себе – и уходи. Но помни: что человечеству обязан каждый. Ученый – мыслью, богатый – помощью, простой человек – трудом. Я признаю твое право выбирать свой долг, но стану презирать тебя, если ты не найдешь его или, найдя, не исполнишь. Не благодари меня и прощай.
Когда солдат был далеко от них, Поль спросила:
– Отчего этот несчастный взволновал вас столь сильно, Небо́?
– Оттого, что я увидел в нем Небо́, который незнаком вам.
– Что вы пытаетесь мне сказать?
– Не будем говорить об этом, принцесса – это разрушит во мне доброту. Я не хочу, чтобы вы слышали слова горечи, сдавливающей мне горло, едва напомнив о себе.
Они поднялись на второй этаж трамвая и вышли у моста Сольферино.
– Куда вы ведете меня?
– В школу преступлений в законе – пещеру четырех сотен злодеев, палату публичного осмеяния, музей демагогии, трамплин любимцев толпы, зал ружей и пустой болтовни. Мы идем слушать лекцию Агессо.
– На берег, у которого обитают будущие члены правительства? Подобный «Обозрению двух миров»197 – роднику, в котором плещутся эрудиты? – спросила Поль.
– «Обозрение двух миров» едва ли влияет на развитие литературы. Его авторы – эрудиты, дипломаты и безнадежные педанты, пишущие на самом скверном французском во Франции и Бельгии: сотрудники господина Бюлоза изъясняются по-швейцарски. Лекция же Агессо является точным воплощением политического бандитизма: сыновья Прюдома готовятся к будущей работе в правительстве, шаг за шагом пристращаясь к докладам, поправкам и прочим ингредиентам политической комедии.
В передней небольшого особняка привратник с цепью на шее принял у Небо́ входные карточки и открыл дверь лестницы, которая вела к трибунам.
Перед ними оказалась уменьшенная копия собрания пустословов – Национального Собрания, представшего сквозь перевернутый лорнет. Отличие заключалось не только в отсутствии лысых голов – хорошие манеры сочетались с теплотой. В жилах молодых скептиков и болтунов бурлил жар молодости и горел огонь чувств.
Поль потешалась над серьезностью и убежденностью карьеристов, осыпавших друг друга нападками, но не сознававших собственной смехотворности.
– В происходящем мало смешного, Поль. Это поколение готовится к делу, шутя, и занимается политикой coram populo [37] – подобно шарлатану, смешивающему лекарства в общественном месте. Поколение, предводителем которого был несравненный актер Гамбетта198, не может быть поводом для смеха. Власть должна говорить единожды – в минуту, когда клянется выполнить обязательства, налагаемые принятыми полномочиями. После должно наступить молчание, красноречивое своими результатами.
Молодой буржуа, представлявший левые силы, призывал с трибуны:
– Равенство, господа, есть спасение и прогресс. Спасение оттого, что, оказавшись в одинаковых условиях, граждане не станут более завидовать друг другу. Прогресс оттого, что единый порог положит конец соперничеству и недовольству. Французы обретут счастье – перед их глазами не будет более исключений из правила всеобщего равенства. Кто осмелиться оспаривать законы Вселенной? С состраданием к древним обществам я вижу, как на горизонте родной земли поднимается заря цивилизации – все будут одинаково просвещены, одинаково свободны. Не будет ни Бога, ни монаршей угрозы. Я приветствую звезду будущего, звезду Робеспьера…
– Отцы этих злодеев приняли военный закон 1872 года. Сами же они через несколько лет будут управлять страной подобно крокодилу – богу египтян, упомянутому вослед Клименту Александрийскому199 отважным историком Тэном200, подобно «гербу Революции».
Слово взял следующий молодой политик:
– Истинным оружием, господа, является порядок. В государстве необходимо искоренить индивидуальность – развитие индивида происходит не иначе, как в ущерб обществу. Взгляните на художников. Я упоминаю о людях, составляющих незначительное меньшинство, для того, чтобы предупредить об опасности, которую они представляют. Искусство становится для художника родиной, писатель же (но не журналист – как и мы, он говорит от имени народа) полагает, что заслуживает признания за страницу, исписанную сотней непохожих слов. Народ желает счастья, но не рассуждений: получив рождение и развитие в обществе, основанном на индивидуализме, рассуждения препятствуют подчинению. Заветный ковчег общества – казарма: в ней место каждому. Приученные к военной дисциплине, граждане откажутся от рассуждений. Человечеству известны блага, предложенные художниками – пришло время для нового опыта. Мы должны отказаться от идеала и обратиться к реальности. Реальностью же для огромной страны становится сегодня путь от индивидуального к массовому, от духовного – к материальному.
Наступило время традиционного обсуждения закона, подготавливаемого в Бурбонском дворце. На трибуну вышел высокий молодой мужчина – в его манерах сквозила гордость.
– Господа, я отслужил воинскую повинность – иными словами, отбыл срок принудительных работ. В обществе не знают ничего об ужасающе бедственном положении солдата – я расскажу вам о нем. Из положенных ему пяти су каждые пять дней три су он тратит на оплату талона на табак. На оставшиеся два су он должен купить воску для натирания ружья, трепелу для полировки пуговиц, краски для сапог и ниток с иглами для починки мундира. Лишь накануне большого смотра солдату полагается обмылок. Чтобы исполнять воинскую обязанность, солдат вынужден платить из своего кармана! Таково жалование защитника отечества – цена отваги. Стало быть, командир принужден добиваться подчинения пытками и угрозами. Солдату хорошо известно: пожаловавшись полковнику на назначенное унтер-офицером наказание, он отбудет его вдвойне. Устав всегда соблюдается в точности так, как если бы был написан Торквемадой – военный совет никогда не принимает во внимание смягчающих обстоятельств. Более того, строгость наказания для солдата – день или месяц тюрьмы – зависит от прихоти командира. Пятнадцать суток достанутся солдату, не застегнувшему одной пуговицы или спрятавшему в карман замерзшую руку. Пятнадцать суток получит капрал, который, сжалившись над пленным, даст ему зимой одеяло. Наконец, господа, в начале войны командовать полком всякий раз будет назначен молодой офицер, чтобы первые пули не…
– Вы раскрыли секрет Полишинеля! – закричали собравшиеся.
Вокруг поднялся шум. Поль и Небо́ покинули зал.
– Вы побывали в музее политического шутовства, который приведет страну к краху. Далее я покажу вам место, которое разоряет отдельных граждан. Вы наверняка слышали лишь о Монако – прецеденте на карте Европы. В Монако последние феодалы живут за счет средств семейства Блан201, покупающего для своих дочерей принцев! Вы видите мавританские залы, похожие на зал Опера Гарнье202, слышите звон золотых монет под лопатами крупье! Париж – не Гомбург203, но и в столице есть игорные дома.
– Эта страсть понятна мне менее других, – сказала принцесса.
– Гунны, тем не менее, играли на жизнь – проиграв, они убивали друг друга. При дворе Людовика XIV герцогини играли против куртизанок. Одним игра обещает богатство без необходимости работать либо совершать злодеяния. Иным – острые ощущения, называемые предвкушениями. Чувства и тех, и других оправданы. Игру позорит слово «азарт», которое произносят злодеи. Стол зеленого сукна подчинен законам, которые управляют подхваченным ветром листком бумаги. Я мог бы с легкостью сорвать банк в Монако – мне понадобятся двое сильных, волевых мужчин и несколько капель простой в изготовлении сомнамбулической проницательности. Сложное, но необходимое условие – сохранять полнейшее спокойствие… Едва ли вам пригодятся эти умения.
Ознакомительная версия.
