Лицо Джованни привлекло мое внимание. Я никогда не видела его радостным, а теперь он, казалось, преобразился, посветлел, даже похорошел слегка, словно возвращение Хуана зарядило его новой энергией. Я не верила своим глазам, вспоминая с отвращением его совокупление в моем палаццо с Хуаном и Джулией. Я так увлеклась, что не почувствовала, как Санча щиплет меня за руку, пока она не прошипела:
– Лукреция, ты должна встать. Его святейшество поднялся на ноги!
Я встала, поправив свое великолепное, хотя уже и чуть помятое серебряное платье. Пропитавшись по́том, оно липло к телу.
Папочка шагнул к краю возвышения.
– Мой сын! Хуан, hijo mio![64] – выкрикнул он.
Толпа, которую всегда трогала его отцовская любовь, обезумела.
– Гандия! Гандия! – разносилось по площади с такой силой, что я опасалась, как бы не рухнули хрупкие статуи базилики.
Хуан спрыгнул с коня и под звон колокольчиков поднялся на возвышение, где ждал папочка.
– Помилуй нас Господи, у него что, колокольчики и на одежде? – шепнула Санча мне на ухо.
Я с трудом сдержала смешок: театральным жестом Хуан снял мантию в мавританском стиле, с крохотными серебряными колокольчиками, и швырнул себе за спину. Она упала ворохом материи, издав нежный звон.
Толпа залилась смехом. Совершенно непреднамеренно Хуан свел свое триумфальное возвращение к комедии.
Я снова покосилась на Чезаре. Он стоял неподвижно рядом с пустым папским троном, его угловатый профиль выражал бесстрастие.
Папочка обнял Хуана, кардиналы зааплодировали, люди принялись кидать вверх цветы. Из замка выстрелила пушка. Только тогда на губах Чезаре появилась ледяная улыбка.
– Не кампания – сплошная катастрофа.
Услышав голос Чезаре, я остановилась перед полуоткрытой дверью в приватный кабинет отца. За стенами дворца бушевала буря, швыряла градины в окна, сотрясала стекла.
Я решила нанести папочке внезапный визит: он долгое время был занят подготовкой к крещенским праздникам и я его не видела. В сентябре он провожал Хуана, недавно назначенного гонфалоньером, в поход во главе армии. Я почти совсем не видела брата до его отъезда, но слышала о стычках между ним и Чезаре. После Рождества весь папский двор словно впал в спячку. Курия ушла на каникулы, кардиналы разъехались по своим палаццо. Папочке тоже нужно было бы насладиться давно заслуженным отдыхом, но после нескольких просьб об аудиенции, на которые он не ответил, я решила воспользоваться тайным ходом из палаццо Санта-Мария в Ватикан. А теперь вдруг поняла, что не могу заявить о своем присутствии. Отмахнувшись от стражников, стоявших с каменными лицами в коридоре, я прильнула к щели. В комнате я увидела Чезаре за столом, на котором лежали разные бумаги, в том числе похожие на карты. Папочка сидел в большом кресле, задумавшись и подперев щетинистый подбородок кулаком. Я понимала, что должна дать знать о себе, но вместо этого стояла, прячась за дверью и пытаясь разобрать, чем они заняты.
– Не рановато ли для таких мрачных прогнозов? – проворчал отец. – Война еще не закончилась.
– Можно считать, что закончилась. – В голосе Чезаре не было и намека на возражение, хотя он хмурился. – Никто не верит, что у нас есть какие-то варианты, кроме как искать соглашения с Орсини и их союзниками.
– Соглашения?! – воскликнул папочка. – Я скорее заложу собственный трон. Твой брат, может быть, пока и не добился успехов, но ему удалось захватить двенадцать крепостей, принадлежащих Орсини, включая Скрофано и Формелло. Тебе что – мало?
В ожидании ответа Чезаре я затаила дыхание. Я помнила его слова в ту страшную ночь о дьяволе, которым он одержим, помнила его ледяную улыбку во время встречи Хуана. Я знала, что поступаю нехорошо, подслушивая, но сцена в кабинете приковывала мое внимание. Впервые я видела отца и брата наедине за разговором, который не предназначался для чужих ушей.
– Мы оба знаем, что Хуан не занимал никаких крепостей, – наконец сказал Чезаре. – Он может сколько угодно заявлять о своих успехах, но на самом деле это сделал его командующий, синьор Урбино, который руководил осадами. К несчастью, Урбино был ранен во время последнего штурма, и ему пришлось оставить армию, а потому Хуан сам руководил захватом Браччано – главной крепости Орсини.
– Да-да, – заворчал папочка. – Мы всё это знаем.
Его слова заставили меня пожалеть о том, что я не уделяла должного внимания военной деятельности Хуана: Санча постоянно отвлекала меня, побуждая написать Альфонсо ответ на его послание, с чем я и так уже затянула.
Донесся звон графина. У меня перед глазами появился любимый слуга папочки Перотто, чтобы наполнить кубок. Присутствие красавца-мажордома придало мне уверенности. Разговор отца с Чезаре явно не был тайной, если его мог слышать Перотто.
Чезаре хранил молчание.
– Ну? – гаркнул отец.
Но в голосе его не было гнева: он словно хотел разбудить в себе нетерпение, которого не чувствовал.
– Ну хорошо, – произнес Чезаре, и я услышала шуршание бумаги. – Здесь говорится, что, пока Урбино выздоравливал, Хуан не сумел захватить замок. Дожди превратили землю в болото, а потому он не мог использовать кавалерию. А еще он решительно недооценил донну Бартоломеа, жену Вирджинио Орсини, которая из рода Браччано и которая отказалась сдаться по приказу Хуана. Ее упрямство и погода остановили нашу армию. Она отправила послание Хуана обратно в его лагерь, привязанное к хвосту осла. Хочешь услышать, что там было написано?
Мой брат сделал паузу.
– А у меня есть выбор? – спросил папочка.
– Послание было таким, – тихо сказал Чезаре, так хорошо владея собой, что лишь близко знакомый с ним человек мог бы расслышать презрение в его голосе. – Я цитирую: «Дайте мне пройти, я посланник к герцогу Гандия».
Я подавила смешок, а папочка со злостью проговорил:
– Эта сучка Орсини еще пожалеет, что посмела издеваться над нами.
– Возможно, – ответил Чезаре, – но пока, боюсь, жалеть приходится нам, потому что после ее выходки мы ничего не можем сделать. Слух об этом плевке распространился среди солдат, и наши люди потеряли веру в Хуана. Но пока он призывал их соблюдать хоть какое-то подобие порядка, бароны Романьи прислали подкрепление для защиты донны Бартоломеа, и они прогнали всю нашу армию в Сориано, где мы и потерпели поражение. Последнее сообщение пришло от самого Урбино. Он пишет, что пытался сражаться даже раненный, но его взяли в плен. Просит заплатить за него выкуп согласно обычаю. Хуан, кажется, тоже получил рану в лицо. Когда он оправится настолько, что сможет сесть в седло, то будет просить у тебя позволения вернуться в Рим.
– Это невозможно! – Я увидела, как папочка поднялся из кресла и направился прямо ко мне, застывшей за дверью. Но он подошел к Чезаре, выхватил у него письмо, прочел. Голос его охрип от ярости. – Не может быть! Хуан не должен покидать поле боя. Мы еще не нанесли удара по Орсини. Если он отступит, тогда и вправду все будет потеряно. Мне придется искать мира. Вся Италия станет смеяться над нами.
Именно такой минуты давно и ждал Чезаре: наш отец сам подтвердил, что Хуан ни к чему не годен. Но Чезаре только вздохнул:
– Война закончена. Хуан ранен, а его командующий в плену. Мы должны проглотить нашу гордость, предложить Орсини перемирие и начать переговоры о возвращении их крепостей, иначе против нас поднимется вся Романья. После того как они сумели противостоять французам, мы не можем позволить себе продолжать кампанию. Может быть, позднее, – добавил Чезаре, – когда Хуан полностью оправится, мы попытаемся снова. Если вернуть им их замки и дать денег, чтобы компенсировать потери, они успокоятся.
Меня удивили великодушные слова брата, но не реакция папочки. Он швырнул кубок, и тот с металлическим звоном ударился о стену. В наступившей тишине я отчетливо слышала тяжелое дыхание отца. Потом он сказал:
– У нас остается вечный вопрос о Лукреции.
Я замерла.
– Да, – ответил Чезаре после небольшого раздумья. – Но полагаю, с этим можно подождать. Мой разговор с Джованни ни к чему не привел. Он отказывается признать недействительность их брака на основе…
Я вдруг почувствовала чьи-то пальцы на своей руке и резко развернулась. Прежде чем я успела крикнуть, Санча другой рукой зажала мне рот.
– Ш-ш-ш, – произнесла она одними губами и потащила за собой в коридор.
Я вырвала руку в досаде и смущении, что меня застали у дверей папочки.
– Извини, что прервала, – сама знаю, сколько всего можно узнать таким путем. Но твой муж в ярости. Ты должна немедленно вернуться, иначе он разнесет твое палаццо в щепки.
Спеша по лестнице в мои апартаменты, я слышала крики и грохот, как будто в передней что-то переворачивают. Возможно, стол с графином или буфет с тарелками. Потом раздался крик Пантализеи:
– Signore, per favore! Моя госпожа пошла к его святейшеству, я настаиваю, чтобы…
