– Ш-ш-ш, – произнесла она одними губами и потащила за собой в коридор.
Я вырвала руку в досаде и смущении, что меня застали у дверей папочки.
– Извини, что прервала, – сама знаю, сколько всего можно узнать таким путем. Но твой муж в ярости. Ты должна немедленно вернуться, иначе он разнесет твое палаццо в щепки.
Спеша по лестнице в мои апартаменты, я слышала крики и грохот, как будто в передней что-то переворачивают. Возможно, стол с графином или буфет с тарелками. Потом раздался крик Пантализеи:
– Signore, per favore! Моя госпожа пошла к его святейшеству, я настаиваю, чтобы…
– Прочь отсюда! – взревел Джованни.
Санча вытащила из-под плаща маленький кинжал. Ее лицо помрачнело. Мы перешагнули порог, мое горло сжималось от страха. Передняя оказалась разгромленной: на ковре лежали перевернутые стулья и осколки фарфора. Мои дамы жались к двери спальни, а Джованни наступал на них, когда услышал, как мы с Санчей вошли. Тогда он развернулся, его качнуло. Глаза прищурились и налились пьяной яростью.
– Я имею право, – пробормотал он, указуя на меня пальцем. – Я имею право, черт бы тебя побрал!
Неожиданно на меня снизошло ледяное спокойствие.
– Боюсь, что понятия не имею, о чем вы говорите. И точно так же не понимаю причин столь непристойного поведения, синьор.
– Тебе следует бояться. – Он сделал нетвердый шаг в мою сторону. – Потому что я имею право, а не твой вероломный брат, черти бы его взяли, и не твой боров-отец! Ты моя жена. Моя! Никто не может этого опровергнуть. Никто не осмелится сказать, что я не мужчина.
Краем глаза я увидела, как Санча обнажила кинжал и спрятала его в ладони. Я молила Бога о том, чтобы она проявила сдержанность. Несмотря на все его угрозы, Джованни слишком налился вином и не представлял опасности.
– Вы пьяны, синьор. Мы сможем поговорить, когда вы протрезвеете.
Он моргнул, словно мой ледяной тон остудил его, потом зарычал:
– Ты думаешь, в вашей выгребной яме у меня мало советников? Вы, Борджиа, не единственные, кто покупает глаза и уши. У меня тоже есть люди, которые шпионят для меня. И я прекрасно знаю, что планируете вы с вашим папочкой.
– Ничуть не сомневаюсь. И тем не менее меня абсолютно не интересует, что говорят вам ваши шпионы.
Пантализея подошла к нему сзади:
– Синьор, моя госпожа не желает вас видеть…
Вскинув руку, Джованни ударил Пантализею по лицу. Она отлетела на других женщин, те вскрикнули: она упала среди них с разбитым носом. Потекла кровь.
– Bruto![65] – Санча бросилась на него. – Ты думаешь, ты такой смелый – бить женщин? – Она размахивала кинжалом. – Посмотрим, какой ты будешь смелый, когда я отрежу тебе яйца.
– Так тут и еще одна шлюха Борджиа, – ухмыльнулся Джованни. – Отлично! Я отымею вас обеих, как до меня Чезаре и его святейшество.
Санча замахнулась на него кинжалом, но я обхватила ее и задержала. Потом сказала, выйдя вперед:
– Вы немедленно уйдете отсюда. Если нет, если вы посмеете повторить подобную клевету мне или кому-либо еще, я расскажу моему отцу и всему миру, кто вы такой. Все узнают, что вы можете иметь дело с женщиной, только если мой брат Хуан в то же самое время берет вас сзади, как турка.
Он уставился на меня, открыв рот.
– Да, – продолжила я, глядя в его выпученные от ужаса глаза. – Я была там. Все видела. Я воспользовалась этим, чтобы уничтожить Джулию Фарнезе. То же самое я сделаю и с вами, если вы дадите мне повод.
– Нет… – Казалось, голос изменил ему. – Невозможно. Я не… Ты не имеешь права…
– Имею, – улыбнулась я. – И я им уже воспользовалась. Вы забыли, что там в двери есть глазок? Там был и Джем – он мне все и показал. И хотя он мертв, но я-то жива.
Джованни не шевелился. Не говорил ни слова. Я почувствовала, как схлестнулась наша взаимная ненависть, наше презрение друг к другу. Потом он прошептал:
– Ты об этом пожалеешь.
– Не думаю, что я буду жалеть о чем-то в связи с аннулированием нашего брака.
Джованни мог отказать в просьбе Чезаре аннулировать наш брак, но, если я пригрожу раскрыть его грязную тайну, он будет вынужден согласиться.
Руки его сжались в кулаки. Я посмотрела на них:
– Только троньте меня, и я попрошу его святейшество заставить вас признаться не только в вашей неспособности осуществить свои супружеские права.
Со сдавленным всхлипом он вышел, пошатываясь, по пути боком задел моих женщин. И только теперь моя решимость схлынула.
– Он меня никогда не простит, – пробормотала я Санче.
– Если сейчас ты сказала правду, то тебе не нужно его прощение. Джованни Сфорца может быть пьяным дураком, но даже дураки понимают, когда следует подчиниться.
* * *
Зима подошла к концу, приближалась весна, к Страстной неделе на деревьях появились жаворонки, набухли почки. Утром Великой пятницы у моих дверей неожиданно возник Джованни. Я не видела его уже несколько месяцев, со времени нашего столкновения, и теперь едва узнала: он стоял в передней, сжимая в руке шляпу, одетый в темную котту, сапоги и плащ.
– Я иду в церковь Святого Онуфрия почтить мучения нашего Спасителя.
Он замолчал в ожидании моего ответа. Мне показалось, что вид у него изможденный. Если бы он не был мне совершенно безразличен, я бы сказала ему, что он болен и должен думать о своей бессмертной душе каждый день, а не только по церковным праздникам, как сегодня.
Но я и взгляда не подняла, осталась сидеть среди своих дам: мы вышивали после утренней молитвы.
– Благое дело, – сказала я, недоумевая. Зачем ему понадобилось сообщать мне о своих намерениях, если он никогда не делал этого прежде? – Желаю вам хорошего дня.
– Вам следует пойти со мной. Вы моя жена.
Демонстративно посмотрев на Пантализею, которую он ударил в прошлую нашу встречу – синяк у нее не проходил несколько дней, – я ответила:
– Я пойду сегодня на мессу, как и собиралась, с его святейшеством. Можете присоединиться, как мой муж.
Он подался вперед, будто хотел переступить порог, но что-то в моем взгляде удержало его – возможно, нескрываемое презрение. Сунув руку за пазуху, Джованни вытащил бумагу, сложенную и запечатанную восковой печатью. Поднял руку, словно собираясь швырнуть ее к моим ногам. Мурилла спрыгнула со своей скамеечки, чтобы перехватить ее. Моя карлица смело перекрыла ему путь, будто бросая вызов: пусть-ка попытается подойти поближе.
Скривив рот, он передал ей бумагу, потом развернулся и вышел. Мурилла принесла мне послание. Я хотела было с отвращением отложить его в сторону, но Пантализея отважилась сказать:
– Может быть, моей госпоже стоит прочесть, что он надумал написать.
– Да? С какой стати меня должно интересовать то, что он пишет? – возразила я, но все же сломала печать и развернула лист.
Там стояла всего одна фраза, написанная каракулями.
Когда я позову, ты пойдешь.
Я смяла лист и швырнула в очаг.
– Так и думала. Ничего интересного.
* * *
Страстная неделя завершилась с торжественным величием, хотя несколько неожиданных гроз превратили Рим в болото. Вместе с папочкой и ватиканским двором я участвовала в церемонии выпуска на свободу сотни белых голубей – так мы отметили Воскресение. Уставшая от бесконечных процессий и месс, я вернулась в свое палаццо. К моему облегчению, больше я Джованни не видела. Папочка заставил меня поволноваться: несколько раз он терял сознание. Тому поспособствовало и стыдливое возвращение Хуана: он появился после пасхального воскресенья, с кровавыми бинтами на лице и почти без свиты. На сей раз не было громкого приема и триумфальных арок. Брат тут же скрылся в свои апартаменты в Ватикане, где его рассеченную щеку принялся лечить Торелла. Но я знала, в каком угнетенном состоянии находится папочка, потому что, как только его церемониальные обязанности были выполнены, он тоже удалился к себе. Доктора занялись им и приказали оставаться в постели, пока не наберется сил.
Прошло больше месяца, прежде чем он вызвал меня к себе. Я испытала громадное облегчение, когда вошла и увидела его в большом кресле, одетым в мантию с рысьим мехом. Вид у него все еще был усталый, но на щеках появился слабый румянец. И еще я увидела, что наша встреча приватная: присутствовал только Перотто, которому папочка доверял бесконечно. Молодой человек бегло улыбнулся мне, словно заверяя: недомогание моего отца было не слишком серьезным.
– Сядь-ка рядом со мной, farfallina.
Я поспешила к папочке, устроилась на скамеечке у его колен, потянулась к его большой руке с набухшими венами.
– Папочка, тебе лучше?
Он вздохнул:
– Телесно я не в худшем состоянии, чем положено мужчине моих лет. Но другой вопрос – мое душевное состояние.
– Да. Прости, – пробормотала я, понимая, что на сей раз – в отличие от многих случаев в прошлом – ему не избежать разочарования, которое доставил ему Хуан.
– С какой стати ты просишь у меня прощения? – Он приподнял мой подбородок. – Не твоя вина, что я вынужден подписать договор с Орсини, что снова сделает нас жертвой их интриг. Не твоя вина, что их испанские величества жалуются на бесчестье, причиненное им папой Александром Шестым, который покровительствует своему сыну больше других, или что Савонарола называет наши неудачи знаком свыше, свидетельствующим, что Господь обратил свой гнев на Борджиа. – Он погладил меня по щеке. – Предоставь мои заботы мне.
