Ознакомительная версия.
– Она помеха, – безапелляционно заявляет он.
Я закатываю глаза.
– С чего ты взял?
– Ты проиграл две из трех последних игр! – кричит отец.
– И это ее вина?
– Именно так, черт побери! Из-за нее ты отвлекся от хоккея.
– Я не единственный игрок в команде, – ровным голосом говорю я. – И я не единственный, кто совершал ошибки во время этих игр.
– В последней игре ты заработал удаление, которое дорого обошлось команде, – цедит он.
– Да, заработал. И что из того? Мы все еще номер один в нашей ассоциации. И все еще номер два по абсолютному счету.
– Номер два?! – Он уже орет во все горло, его руки сжимаются в крепкие кулаки, и отец делает шаг ко мне. – И тебе нравится быть номером два? Я воспитал тебя, ты, маленький засранец, чтобы ты был первым!
Когда-то этот испепеляющий взгляд и красные щеки заставляли вздрагивать и меня. Но это время прошло. В шестнадцать лет, когда я уже был выше и тяжелее отца, я понял, что мне больше нечего его бояться.
Никогда не забуду его взгляд, когда я впервые дал ему сдачи. Его кулак уже несся к моему лицу, и в какое-то мгновение на меня снизошло просветление, и я понял, что могу блокировать удар. Что мне больше не надо стоять столбом и принимать оскорбления. Что я могу дать ему отпор.
Я так и сделал. До сих пор помню, как приятно саднили костяшки после того, как врезал ему в челюсть. Хотя он и взревел от ярости, но все равно испытал шок, и в его глазах отражался страх, когда он пятился.
Вот тогда он в последний раз поднял на меня руку.
– Что ты собираешься сделать? – насмешливо спрашиваю я, кивая на его кулаки. – Ударить меня? Что, надоело третировать эту милую женщину?
Он каменеет.
– Думаешь, я не знаю, что ты превратил ее в боксерскую грушу? – цежу я сквозь стиснутые зубы.
– Закрой свой поганый рот, мальчишка.
Ярость во мне кипит и выплескивается наружу.
– Да пошел ты, – бросаю я. Я учащенно дышу, глядя в его расширившиеся глаза. – Как ты можешь поднимать на нее руку? Как ты можешь поднимать руку хоть на кого-то? Проклятье, да что с тобой такое?
Он надвигается на меня, но останавливается, когда между нами остается полметра. На секунду мне кажется, что сейчас отец и в самом деле ударит меня. Я даже хочу, чтобы ударил. Тогда я смогу ударить в ответ. Разбить кулаки о его лицо и показать ему, каково это, когда тебя бьет тот, кто, по идее, должен любить.
Я не двигаюсь с места, мои ноги будто приросли к полу, руки опущены. Как бы сильно мне ни хотелось врезать ему, я никогда не опущусь до его уровня. Я никогда не потеряю контроль над собой и не стану таким, как он.
– Тебе нужна помощь, – сдавленно говорю я. – Серьезно, старик. Тебе нужна помощь, черт побери, и я очень надеюсь, что тебе ее окажут до того, как ты искалечишь эту женщину.
Я выхожу из кабинета. У меня дико дрожат ноги, и мне странно, как они доносят меня до кухни, где Ханна ополаскивает тарелки, а Синди загружает посудомойку. Когда я вхожу, обе женщины смотрят на меня, и обе бледнеют.
– Синди. – Я откашливаюсь, но комок в горле остается. – Сожалею, но я вынужден похитить Ханну, нам пора ехать.
После паузы Синди быстро кивает.
– Хорошо. С остальным я сама справлюсь.
Ханна закрывает кран и медленно идет ко мне.
– Ты в порядке?
Я мотаю головой.
– Ты могла бы подождать меня в машине? Мне нужно поговорить с Синди.
Вместо того чтобы выйти, Ханна подходит к Синди, секунду колеблется, и потом тепло обнимает ее.
– Огромное спасибо за ужин. С праздником.
– С праздником, – с вымученной улыбкой тихо говорит Синди.
Я достаю из внутреннего кармана пиджака ключи от машины.
– Вот. Заведи, пусть прогреется, – говорю я Ханне.
Она выходит без единого слова.
Набрав в грудь побольше воздуха, я подхожу почти вплотную к Синди. К моему ужасу, она опять вздрагивает, как вздрагивала весь вечер. Словно поговорка «каков отец, таков и сын» для нее непреложная истина. Словно я хочу…
– Я не причиню тебе вреда. – Мой голос растрескивается, как скорлупа у яйца. Мне противно от того, что я вынужден уверять ее в очевидном.
В ее глазах появляется паника.
– Что? Ах, дорогой, нет. Я даже не думала…
– Нет, думала, – тихо возражаю я. – Ничего страшного. Я не обижаюсь. Я знаю, каково это… – Я сглатываю. – Послушай, у меня не так много времени, потому что мне нужно убраться отсюда прежде, чем я совершу нечто такое, о чем потом пожалею. Но я хочу, чтобы ты кое-что уяснила.
Она явно испытывает неловкость.
– Ты о чем?
– Я… – Я снова сглатываю и прямиком перехожу к сути, потому что ни ей, ни мне совсем не хочется, чтобы отец застал нас за этим разговором. – Он бил и меня, и маму, понимаешь? Он оскорблял нас физически и словесно, долгие годы.
Ее губы приоткрываются, но она не произносит ни слова.
Я с тяжелым сердцем заставляю себя продолжить:
– Он нехороший человек. Он опасен, жесток и… он болен. Не надо мне рассказывать, что он вытворяет с тобой. Хотя, может, я и ошибаюсь, и отец ничего не вытворяет, но я все же думаю, что он творит всякие бесчинства, потому что вижу, как ты вьешься вокруг него. Я тоже так себя вел. Каждое мое действие, каждое мое слово… все шло от страха, потому что я дико боялся, что он снова изобьет меня до смерти.
Ее ошеломленный взгляд – достаточное для меня подтверждение.
– Как бы то ни было, – со вздохом говорю я, – я не собираюсь утаскивать тебя отсюда или звонить копам и сообщать о бытовом насилии. Это не мой дом, поэтому я не буду вмешиваться. Но мне нужно, чтобы ты кое-что усвоила. Первое: ты ни в чем не виновата. Не вини себя, потому что вся вина лежит на нем. Ты не сделала ничего, что могло бы вызвать его критику и словесные нападки. Не думай, будто ты не оправдала его ожиданий – его ожидания просто невозможно оправдать, черт побери. – Моя грудь так сильно сжимается, что болят ребра. – И второе: если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, обязательно звони мне, ладно? Если понадобится поговорить, или ты решишь уехать от него и тебе понадобится помощь для переезда, позвони. Или если… он что-нибудь сделает с тобой, и тебе понадобится помощь, позвони. Обещаешь?
Похоже, Синди потрясена. До глубины души. Она часто-часто моргает, как будто пытается сдержать слезы.
На кухне воцаряется тишина, как в доме с покойником. Синди просто смотрит на меня, часто моргает и теребит рукав своего жакета.
Проходит, кажется, вечность, прежде чем она неуверенно кивает и шепчет:
– Спасибо.
* * *
Я сажусь на водительское сиденье. Из воздуховодов дует горячим воздухом. Ханна уже завела двигатель и пристегнулась, словно ей, как и мне, хочется поскорее убраться отсюда.
Я трогаюсь с места, выезжаю на подъездную аллею и давлю на педаль газа, – спешу увеличить расстояние между мной и этим домом. Если мне повезет и в один прекрасный день я буду играть за Бостон, я поселюсь как можно дальше от Бикон-Хилла.
– Это было… немного жестко, – замечает Ханна.
Я непроизвольно смеюсь.
– Немного?
Она вздыхает.
– Я старалась быть дипломатичной.
– Не заморачивайся. Это было кошмаром от начала и до конца. – Я так сильно сжимаю руль, что костяшки моих пальцев побелели. – Он бьет ее.
Наступает молчание, но когда Ханна заговаривает, я понимаю, что мои слова не вызвали у нее удивления, только сожаление.
– Я так и думала. У нее на кухне задрались рукава, и мне показалось, что на запястьях у нее синяки.
Эта новость вызывает у меня новый приступ гнева. Черт возьми! В глубине души я надеялся, что ошибаюсь насчет Синди.
Мы в полном молчании приближаемся к федеральной трассе. Когда я берусь за рычаг переключения передач, Ханна накрывает мою руку своей и нежно поглаживает. От этой ласки мне на душе становится чуть легче.
– Она испугалась меня, – говорю я.
На этот раз Ханна искренне удивлена.
– Ты о чем?
– Когда мы с ней остались на кухне, я подошел к ней, и она вздрогнула. Представляешь, вздрогнула, как будто испугалась, что я ударю ее. – У меня сдавливает горло. – Я сразу все понял. Моя мама тоже шарахалась от отца. И я. Но… черт побери, мне не верится, что она могла подумать, будто я ударю ее.
Тон Ханны смягчает печаль.
– Дело не в тебе. Если твой отец оскорбляет Синди, она, скорее всего, боится любого, кто приближается к ней. Со мной после изнасилования было точно так же. Я нервничала, шарахалась от всех, всех подозревала. Прошло много времени, прежде чем я стала расслабляться в обществе чужих людей, и даже сейчас я на многое не решаюсь. Например, пить в общественных местах. Ну, если рядом нет тебя в качестве моего телохранителя.
Я понимаю, что она пытается развеселить меня, но ее уловка не срабатывает. Я все не могу прийти в себя от реакции Синди.
И вообще, у меня нет настроения продолжать этот диалог. Просто… не могу. К счастью, Ханна и не настаивает. Вот это мне в ней и нравится – то, что она не стремится нарушить молчание бессмысленной болтовней.
Ознакомительная версия.
