Отвечает мама.
– Никто не знает, милая. Так много людей оказались под этим воздействием. И после случившегося в парке они думают, что это какой-то нейротоксин.
Я издаю стон. Даже мертвый, Максвелл Арбус оставляет нам в наследство свои проклятия: одержимый паранойей город мечется в поисках виновника, которого они никогда не найдут, но всегда будут бояться. Ей-богу, куда лучше было бы, если бы я могла сказать ФБР и полиции Нью-Йорка, что они могут прекратить свое расследование прямо сейчас. Что этот хаос был вызван заклинателем, который пустился во все тяжкие, но теперь его больше нет, и все мы можем просто жить дальше. Но этого не случится. Я не хочу, чтобы меня перевели в психиатрическую палату.
Стивен все еще сидит. Собрав все свое нахальство, я улыбаюсь ему.
– Ты что, оробел при виде семейства или как?
Лори кашляет.
– Ты знаешь, я никогда не робею. Мама смотрела новости, поэтому она знает больше.
Я бросаю на Лори раздраженный взгляд, все еще обращаясь к Стивену.
– Хорошо, что ты нашел больницу.
Мамина рука перемещается с моей щеки на лоб.
– Ты нормально себя чувствуешь, Элизабет?
– Кстати, что тут они тебе вливают? – Лори делает вид, что возится с мешком от капельницы, но глазами посылает мне предупреждение.
Я умолкаю. Что мне еще остается? Стивен смотрит на меня, не шелохнувшись. Он здесь. Со мной. И ничего не изменилось.
Я единственная, кто может его видеть.
Боль пронзает мои конечности, ведь мое тело напрягается, протестуя против всех вопросов, которые я не могу задать в присутствии мамы. Что, черт возьми, произошло? Почему я вся была в крови и в полубессознательном состоянии, если Стивен по-прежнему невидим? Как понимать то, что он невидим, а его дед мертв?
– Элизабет? – приглушенным голосом говорит мама, но я слышу беспокойство в ее голосе. – Может быть, позвать медсестру?
Я трясу головой, чувствуя благодарность, и тут мамино внимание переключается на стук в дверь.
– Можно войти?
Я не сомневалась, что представляю себе звук голоса Милли, но, когда через мгновение я вижу ее белую, как бумага, кожу и знакомое лицо в морщинах, мне кажется, что ее голос стал более низким, чем во время нашей последней встречи. На Милли черное платье и черные перчатки. У меня в животе все переворачивается, когда я вспоминаю, почему.
– Как ты, милочка? – Милли спрашивает меня еще до того, как представиться моей маме.
Я пытаюсь найти объяснение ее появлению, но мама заговаривает первой.
– По-моему, от лекарств у нее в голове легкий туман, – делится она с Милли. – Но доктора уверяют, что необратимых последствий не будет.
– Слава богу, – Милли смотрит на маму с ободряющей улыбкой.
– А вы разве знакомы? – Я представляю себе какую-то секретную встречу, которую Милли устроила с мамой, чтобы лучше контролировать мою деятельность.
– Я позвонил Милли, – звонко объявляет Лори. – Подумал, что она захочет здесь быть.
– И он был прав, – кивает Милли.
– Я рада, что Лори хватило здравого смысла нас познакомить, – не без укоризны говорит мама. – В следующий раз, когда устроишься на работу, надеюсь, не забудешь со мной посоветоваться.
– На работу… – Я смотрю на Лори, и он сразу же подхватывает:
– В магазине комиксов. Я знаю, что это только на полставки, но ты столько рассказывала о Милли. Я решил, что должен сообщить ей о случившемся. – Лори заставляет себя усмехнуться. – Я не хотел, чтобы тебя уволили за прогулы.
– Лори, – наставительным тоном говорит мама.
– Еще не время острить? – Лори шутливо бьет себя по руке.
Мама вздыхает.
Стивен все еще на стуле. Он хранит молчание.
– Мам, не могла бы ты принести мне сока? – прошу я.
– Вот вода. – Мама подает мне стакан. – Не знаю, можно ли тебе что-то другое.
– Может, ты спросишь медсестру?
Мама колеблется, но потом говорит:
– Хорошо.
Я жду, пока она выйдет из комнаты.
– Стивен. – У меня срывается голос.
Он встает со стула и оказывается рядом со мной, напротив Лори и Милли.
– Скажи мне правду, – говорит он, гладя меня по волосам. – С тобой все в порядке?
Слезы душат меня, но я умудряюсь сказать:
– Почему они тебя не видят?
Стивен не отвечает. Я все еще чувствую прикосновение его пальцев к своему виску. Протянув руку, я накрываю его руку своей и смотрю на Милли и брата.
– Почему вы не можете его видеть? – спрашиваю я обвиняющим тоном, как будто то, что Стивен невидим, является результатом какого-то их сговора.
– Дорогая Элизабет, – тихо отвечает Милли, – конечно, это проклятие. Так же, как это было всегда.
Я трясу головой.
– Но я же вытянула из него проклятие. Я чувствовала его внутри себя.
Сказав это, я не могу унять дрожь. Конвульсии сотрясают мое тело при воспоминании. Заражение крови. Единственный способ описать это. Однажды я видела фильм, время действия которого было в прошлом, когда медицина была скверной, и один персонаж умер от заражения крови после того, как заражение проникло в его рану. Я помню ужасающий вид этой смертельной раны. Черные вены, словно пауки, вылезали из раны, свидетельствуя о том, что его тело обернулось против себя.
Вот такое ощущение было у меня, когда я вытягивала проклятие Стивена из его тела и вбирала его в свое. Темные каракули ненависти и злобы, проникающие в мои вены, тошнотворные и болезненные.
– Я должен был это остановить, – наконец говорит Стивен. – Это тебя убивало.
Мой голос лишен выражения.
– Я не умерла.
– Ты могла умереть, – настаивает Стивен. Он обращает умоляющий взгляд к Милли.
– Это сильнейшее проклятие из всех, что я когда-либо видела, – говорит Милли. – Ты бы не смогла его пережить.
Гнев колотится у меня в груди, отчего мне становится еще больнее.
– Вы этого не знаете.
Молчание Милли свидетельствует о том, что она действительно не знает.
– Джози. – Лори берет меня за руку. – Как он мог пойти на такой риск?
– Я не мог. – Стивен наклоняется и прижимает свой лоб к моему.
– Ты не мог, – шепчу я, закрывая глаза, чтобы чувствовать только тепло его кожи. Я пытаюсь сказать себе, что это вполне нормально. Что достаточно того, что я чувствую, я вижу.
– Сок! – объявляет с порога мама. При звуке ее голоса Стивен отступает назад. Я открываю глаза.
Мама театрально вручает мне стакан яблочного сока.
– И кто у нас теперь супергерой? – Она улыбается и подмигивает Милли, словно только что вступила в некий клуб людей, связанных с торговлей комиксами.
Я пытаюсь улыбаться, но чувствую, что губы у меня дрожат. Лори и Милли смотрят на меня с сочувствием, граничащим с жалостью. Мне хочется швырнуть стакан с соком через всю комнату.
Я несу вахту. Доктора и медсестры входят и выходят. Мать Элизабет и Лори навещают ее. Элизабет засыпает и просыпается. Все это время я стою в углу, ожидая, когда мы с ней сможем остаться вдвоем. Даже когда она спит, я пытаюсь держать ее за руку. Когда она достаточно хорошо себя чувствует, то просит меня лечь к ней в постель, обнять ее там. Так мы лежим часами – только наши тела и дыхание, – и гадаем, что будет дальше.
Пока я несу вахту, полиция убирает искалеченное, окровавленное тело моего деда с тротуара около нашего дома. Это единственный в тот день смертельный случай, и его версия такова: на мужчину так сильно повлияло то неизвестное, что охватило несколько кварталов Манхэттена, что он заколол себя и бросился с крыши. Его тело пролежит в морге несколько недель – никто за ним не обратится. В конце концов его похоронят без должных ритуалов, в могиле для нищих – еще одна безымянная смерть.
Мне не нужен отчет судмедэксперта, чтобы понять: возможно, удар ножом оказался для него неожиданностью, но погиб он от падения.
Я чувствую, что сожаление должно распуститься во мне и превратиться в еще одно, особенное, проклятие. Но пока что этого не произошло.
Мой отец оставляет сообщения на автоответчике.
Я узнаю об этом только тогда, когда попадаю домой – через три дня после того, как Элизабет была доставлена в больницу. Хотя я и невидим, мне нужно принять душ и переодеться.
Странно слышать голос моего отца, потому что он ничего не знает о случившемся. Такое впечатление, что прошлое зовет меня, не понимая, что я уже в будущем. Отец пытается говорить будничным тоном, как будто звонит мне в колледж, желая знать, как идут занятия. Он даже спрашивает меня об Элизабет и говорит, что она понравилась ему – за то недолгое время, что они находились в одной комнате. Искренность отца вызывает у меня ощущение неустойчивости; тяжесть всего того, чего он не знает, тянет меня вниз. Я сажусь на пол, закрываю глаза, восстанавливаю равновесие. Я прослушиваю другие его сообщения – каждое следующее звучит все более встревоженно из-за того, что я не отвечаю.
Когда я наконец перезваниваю, в голосе отца слышится искреннее облегчение. Он спрашивает меня, где я был, и я сообщаю, что Максвелл Арбус мертв. Я решил, что это все, что он должен знать.
