Уже поздно извиняться перед Юлией за это неприличное поведение собственного обиженного благородства. Что же касается разговора, который я только что передал, то с ним – как, впрочем, и с остальными диалогами в этой книге – все ясно: это не стенограммы, а диалог в романе. Он настолько же аутентичен, насколько и выдуман.
Я продолжаю по-дружески восхищаться Юлией. В последний раз мы виделись незадолго да краха социалистической системы по очень грустному поводу: умер ее отец. А Юлии не хотели выделить места на софийском кладбище, чтобы его похоронить. Карьеристы и интриганы, желая умыть руки, сказали ей:
– Тебе может помочь только Любо Левчев. Только он делает то, что ему вздумается.
А мне в этот момент уже “вздумалось” сидеть без работы. В этот момент мне уже “вздумалось” стать жертвенным животным, но разве мог я все это сказать Юлии? Я пошел к тем, кто решал важный политический вопрос: кому можно, а кому нельзя быть похороненным на центральном софийском кладбище. Я хорошо помню высокомерную физиономию и хохот мне в лицо:
– Нечего просить за других! Сейчас, даже если умрешь ты сам, места на кладбище тебе не дадут!
Я сказал Юлии, что ничем помочь не могу. Не смог я ничего для нее сделать.
– Любо, я на тебя не сержусь. Я знаю, что ты сделал все, что в твоих силах. Я сама найду где-нибудь местечко для отцовской могилы. Но она станет могилой и для моей Болгарии.
Я уже шел по грязному туннелю. Карбидные фонари потрескивали. Клаустрофобия душила меня, но я все же смог изогнуть, как лук, сюжет и сойти по нему вниз. И вставить в другой конец лука тетиву.
Мели, мельница, мели,
И Питтак молол когда-то… [70]
Разве может вот так закончиться эта книга, в которой столько внутренних эпилогов? Книга жизни. Моей жизни! Не знаю. Но… Acta est fabula [71] . Роман, романс, романтика… на этом заканчиваются.
Вразрез с моими предварительными планами и заклинаниями, эта книга получилась самостоятельной. Не то чтобы она была первой или второй частью чего-то, хотя и до и после нее тоже существовали и существуют слова. Есть даже другие романы с теми же героями. Что поделаешь? Сама наша жизнь – настоящая и цельная – кажется только частью чего-то более значительного. Но и она, наша жизнь, должна быть начата и закончена как первая и единственная.
В этой книге я попытался исповедаться, рассказать о том, как человек может стать коммунистом и как поэт может оказаться на вершине власти.
Как у сердца и у всей вселенной, так и у любой жизни тоже два такта.
Первый – это взрыв, толчок, взлет. Это у меня происходит спонтанно. Иногда мне кажется, что в моей судьбе задействовано много странных случайностей и значительное количество вполне разумных усилий. Но в другой раз мне представляется, что все происходило абсолютно естественно и предсказуемо. Поэтому я назвал свою книгу “Ты следующий”. И я верю, что она может принести кому-нибудь пользу.
Второй такт – судорога, возвращение, приземление – стоил мне многих сознательных усилий. А это, по-моему, уже совсем не естественно. Ведь тела падают, подчиняясь законам гравитации. Ведь и энтропия развивается тоже сама по себе? Почему же тогда мне приходилось прилагать столько усилий для того, чтобы спуститься?
Если мне отпущено еще немного времени, придется найти ответ на этот вопрос в следующей книге, которая, возможно, станет чем-то вроде третьей части, не потеряв при этом своей самостоятельности. Думаю, что я должен написать ее по нескольким причинам.
Я обязан рассказать об эксперименте, который мы проводили вместе с Людмилой Живковой, потому что ее деятельность похоронена в невероятных легендах, малопочтенных выдумках и еще более малопочтенном молчании.
Еще один неоспоримый долг – это Софийские всемирные встречи писателей. Национальное богатство, оказавшееся на помойке. Бисер, который метали перед свиньями.
Мне нужно рассказать о невероятных вещах, которые я узнал за время нашей долгой дружбы с ясновидящей Вангой.
И наконец, я должен поведать о крушении системы. О Большом взрыве. Сомнамбулического видения, которым начинается эта книга, – недостаточно.
Что касается моей собственной судьбы, я не думаю, что она представляет собой нечто важное. Если кто-нибудь ею заинтересуется, он найдет ее полное отражение в моей поэзии. Все остальное – бегство от политики, мучительный спуск с вершины – можно рассказать в нескольких словах. Вот что произошло после тех событий, которыми оканчивается эта книга.
Пока я был в ОФ, мой номенклатурный ранг усаживал меня в президиумах выше министров. А как предсказывал знаменитый Николай Антикаджиев (еще один житель города Петрич): “Эти сейчас видят лишь номер на твоей спине и никогда тебе этого не простят”.
Когда умер Георгий Трайков, на его место был выбран Пенчо Кубадинский. Он изъявил желание работать со мной. Но я уже обещал Людмиле Живковой, что примкну к ее команде. Тодор Живков был сильно озадачен, когда я заявил, что хочу уйти с поста в ОФ. Как будто он не был осведомлен о личных пасьянсах его дочери! Деградация, на которую я шел, озадачивала и выглядела подозрительной. Какое-то время спустя, объясняя свои идеи по кадровой перестановке, на вопрос: “А что будет с Левчевым?” – Живков ответил: “Левчев вернется туда, откуда пришел”.
И я пошел туда, откуда не приходил и куда мне не стоило идти: в Министерство культуры, где стал первым заместителем Людмилы Живковой. Ее команда казалась блестящей. Но, по существу, это был оркестр из солистов. При этом, как в анекдоте, одни мечтали поиграть на скрипке Страдивари, а другие – дотронуться до пистолета Дзержинского. Пока дирижерская палочка двигалась прямо у них перед носом, гармония была трогательной. Но как только Людмила поворачивалась спиной, каждый начинал играть что ему вздумается. Я чувствовал себя ужасно одиноким в этой претенциозной группе.
Стояла осень 1979 года, когда однажды вечером Людмила Живкова вызвала меня к себе в кабинет, чтобы поговорить. Она попросила убрать ручку и блокнот, потому что разговор пойдет о деле исключительно важном.
– Почему ты так сильно хвалишь моего отца? – начала она свое неожиданное нападение. – Зачем ты его постоянно цитируешь? Ты ведь ему ничем не обязан, чтобы так поступать!
Хотя я был сильно шокирован, я все же заметил:
– Нет, обязан! Он спас мне жизнь, когда вытащил из села Бяла Карловской области, где я мог бы прозябать до сих пор.
– А кто тебя туда заслал?! – Ее голос был острым и холодным, как инструмент стоматолога.
– Извини! – сказал я, смутившись. – Я что-то не могу понять смысл нашего разговора. В нем есть что-то абсурдное. Выходит, что я защищаю твоего отца, а ты меня в этом упрекаешь. Впрочем, я себя неважно чувствую и, может, поэтому чего-то не понимаю.
Людмила засмеялась:
– Во всех религиях повторяется одна и та же формула: “Если хочешь быть свободным, не связывай себя ничем, кроме Бога”. И я говорю тебе: не слишком прочно связывай себя моим отцом, потому что он не бог. Придет время, когда мы будем работать без него, а может, наступит момент, когда нам придется действовать и против него…
Эти слова показались мне невероятными, поскольку я знал, с какой любовью и восхищением относились друг к другу отец и дочь.
Мой взгляд инстинктивно уперся в люстру, о которой однажды Павел Писарев в шутку сказал мне: “Вон там у тебя вмонтированы микрофончики”.
– Послушай, Мила, я и правда неважно себя чувствую и прошу тебя, давай отложим этот разговор на потом.
– Потом будет поздно, так что подумай над тем, что я тебе сказала.
Мои размышления отсылали меня к тайным советникам, к закулисным нашептываниям и к таинственным доброжелателям, которые безошибочно нащупывали мои слабые места, советуя мне перестать то писать, то говорить.
Я выждал месяц и тогда уже по собственной инициативе пригласил Людмилу на “важный разговор”. Беседа началась с того, что я сообщил: я очень устал и очень медленно восстанавливаюсь после микроинфаркта (“награда” со времен организации детской ассамблеи). После чего сообщил, что чувствую себя бесполезным в ее команде:
– Ты человек идеи. Я тоже. Замещать тебя означало бы тебя вытеснять. Тебе нужен гениальный исполнитель, потому что многие твои воззрения так и остаются миражами. Тебя обманывают, говорят, будто они существуют наяву, в действительности, но это просто мечты. Я не тот исполнитель, который тебе нужен. Я не могу быть тебе полезен и прошу тебя меня освободить.
Я никогда не слышал, чтобы Людмила кричала. То состояние, в которое она впала, походило на истерику.
– Что, и ты меня предаешь?! Почему вы все меня оставляете? Неужели ты правда думаешь, что мы проиграли сражение? А можешь ли ты быть мне полезным, решаю я! Ты же знаешь, я возложила на тебя то, что никто другой сделать не сможет… Ты моя левая рука.
