О, Кали! Ужасная Кали с высунутым кровавым языком, держащая в четырех руках меч, нож и две отрезанные человеческие головы. Кали, известная также под именем Каларатри, что значит – мрак времени… Мне она хорошо известна!
Но прежде чем я придумал, какие “меры” можно принять, у Людмилы случился тяжелый приступ. Было страшно наблюдать, как во время встречи с интеллектуалами Индии она вошла в транс. Говорила с пророческим пафосом, но ее слова становились все непонятнее. И было ясно, что она теряет сознание. Я впервые видел ее в таком состоянии. Вдруг она выкрикнула: “Любо, продолжай!” – и вышла. Ее изолировали в номере отеля “Ашока”. Все делали вид, что ничего не заметили, но, разумеется, шушукались между собой. (Мне даже не хочется вспоминать, какие гадости были написаны потом об этом ее путешествии высочайшими ничтожествами.)
На обратном пути, когда мы летели специальным правительственным самолетом, Людмила сидела в одиночестве в переднем салоне. Иногда она вызывала туда некоторых лиц из своей свиты.
Когда пришла моя очередь, я был поражен грустью в ее глазах. Как будто они уже ей не принадлежали. И внезапно до меня донеслись ее слова:
– Любо, тебе будет трудно, очень трудно. Ты встретишься с ненавистью и подлостью близких людей. С предательствами, которые могут сломить любого. В самые трудные моменты просто начинай думать обо мне – и я тебе помогу. Если мой образ не всплывет в твоем сознании, представь себе огонь.
Потом она протянула мне белый платочек:
– Возьми на память. Он тоже тебе поможет. В нем завязан серебристый порошок. Аккуратно, не рассыпь…
Думаю, я достаточно точно воспроизвожу ее слова.
Слишком скоро пришлось мне произносить прощальное слово над ее могилой. Я перефразировал ее слова, чтобы они не относились только ко мне: “Думайте обо мне как об огне”.
Уже тогда некоторые наши “титаны” напали на меня: мол, те же слова Людмила сказала и им, но задолго до нашего разговора. Огонь светит всем… Они могли говорить что им вздумается. Мертвая Людмила была в их руках – ее рукописи, ее архив, ее библиотека… Когда эти люди, как саперы, обезвредили все, что к ней относилось, они же первыми отреклись от нее – и от огня и от дыма.
Сегодня любая наша Бони может сказать своему Клайду: “Чао! Думай обо мне как об огне!” Да и я кажусь себе тем самым “солдатом бумажным” из песни Булата Окуджавы, который все время мечтал об огне и наконец сгорел в нем.
Но тогда в аэропорту Софии, в зале правительственных делегаций, Людмилу встречало все бюро Комитета по культуре. Она назначила заседание и предложила остаться и мне.
– Зачем тебе работать прямо здесь, едва сойдя с самолета?
– Потому что через два часа я лечу в Мексику. Я только повидаюсь с детьми и уеду.
В Мексике с Людмилой случился приступ еще более страшный. Там (по рассказам ее охранника Мурджева) ее лечил какой-то советский доктор (?!).
После этого случая мы встретились всего один раз. В ее маленьком кабинете в ЦК она пожаловалась, что люди, с которыми она работает, ее обманывают и опаснейшим образом компрометируют. Они присваивали себе подарки. Брали взятки за квартиры. От ее имени распространяли всякие небылицы. Я смотрел на нее с ужасом не только из-за фактов, которыми она со мной делилась, но и из-за страшного перелома, который произошел в ее душе.
Однажды, вернувшись от Ванги, я рассказал этой мечтательнице, как знаменитая ясновидящая из Петрича назвала ее святой. Людмила посмотрела на меня с иронией и сказала: “Я даже больше, чем святая”. И вот эта самая “мадам нечто большее” сейчас стояла передо мной вся в сомнениях, заметно испуганная, раздавленная… Может, она тоже видела будущее? Я не помню, чтобы Людмила когда-нибудь попросила у меня совета, как жить. Но ей оставалось всего несколько дней жизни, когда она спросила:
– Что мне делать?
У меня не было ответа. Я сболтнул одну из тех глубокомысленных фраз, которые и сам терпеть не мог:
– Не торопись, но и не забывай – нужны глобальные изменения, потому что беда эта всеобщая…
Смерть Людмилы стала внезапной смертью и моих социальных иллюзий.
Почему ее оставили в таком состоянии? Лечил ли ее кто-нибудь и почему он молчит? Почему врачи после вызова приехали с таким опозданием? (У “скорой” лопнула шина!) Почему свидетельства очевидцев не совпадают с экспертизой? Даже время и дата смерти фальсифицированы…
У меня не может быть собственной версии смерти Людмилы. Я всего лишь сопоставляю факты, которым доверяю.
Из того, что обнародовано, можно прийти к выводу, что Людмила покончила жизнь самоубийством. (Я принимаю на веру свидетельства Мурджева.) Но если это так, какие были на то причины? Может, ее вынудили принять такое решение?! Сократ и Сенека – кто они? Самоубийцы – или осужденные на самоубийство?!
Через несколько дней после смерти Людмилы я узнал, что Ванга перенесла инсульт и парализована. Поскольку мне ничего не было известно о ее состоянии, я поспешил навестить свою старую приятельницу в Рупите. Она скулила, как побитый ребенок. Причитала, мол, какие же жестокие люди, так огорошили ее новостью о смерти Людмилы. Это был Удар. От него ее и парализовало.
Пребывая в обычном напряжении, которое всегда охватывало меня в ее таинственном силовом поле, я сболтнул глупость, о которой сожалею:
– А чего же ты ждала, пока тебе сообщат о смерти Людмилы, вместо того чтобы предупредить нас о ней?
– Эта смерть не была ей предначертана, Любчо. И меня не предупредили.
Когда я вернулся в Софию, я аккуратно рассказал о ее словах нескольким людям. В результате в который уже раз меня посетил таинственный “доброжелатель”. И все та же знакомая формула: он большой поклонник моего творчества, но так случилось, что он работает в органах государственной безопасности, и вот ему довелось узнать, что на самом верху были очень рассержены тем, что я трезвоню о двусмысленных словах Ванги. Так что мне стоит быть осторожнее.
В мой следующий визит к ней Ванга меня отругала. К ней тоже наведались “доброжелатели”. И всерьез угрожали.
– Я больше тебе ничего не скажу.
Она, конечно, не выполнила этой угрозы. Я извинился перед ней, заметив, что ее слова долетают до Софии быстрее меня. Она засмеялась:
– Ладно, тогда мы пойдем прогуляемся, и я научу тебя ходить быстрее “тех”.
После смерти Людмилы по решению политбюро была издана книга с попурри из прощальных и похвальных слов в ее адрес, произнесенных болгарскими и иностранными политиками и интеллектуалами. Мне же поручили опасную задачу: написать краткий биографический очерк. Несмотря на мои требования, мне никто не предоставил никаких документов – кроме ее кадрового комсомольского досье. Мне пришлось расспрашивать одного за другим свидетелей ее жизни, как будто речь шла о НЛО. (С удивлением я вынужден констатировать, что тогда свидетелей было гораздо меньше, чем сегодня, спустя столько лет.) Один факт вонзился в мое сознание, как игла. Бирюза в кольце, которое носила Людмила, за несколько дней до ее смерти побелела. Об этом мне рассказала одна из гувернанток. Эти слова я вставил в свой текст. Но никто не понял их смысла – или сделал вид, что не понял. А ведь свойства бирюзы известны: камень белеет, когда в организм его хозяина попадает яд. Эта способность предсказывать смерть была описана еще Орфеем в “Литике”. Несколько тысяч лет спустя, когда философ и алхимик Альберт Великий посетовал на то, что большинство знаменитых камней потеряли свои магические свойства, бирюза осталась в меньшинстве. В настоящее время этот камень, возможно, вообще находится в одиночестве. Я не хочу комментировать, как и почему бирюзе открылось больше, чем Ванге. Потому что через 16 лет “очевидица” утверждала, что побелевшее кольцо было не с бирюзой, а с опалом, а кольцо с бирюзой принадлежало ей, но оно вовсе не побелело, а сломалось. Александр Сергеевич запретил мне в таких случаях спорить. Но если бирюза и вправду была опалом, побелело уж там кольцо или нет, а скрытое послание отпадает. Бледнеет не камень в кольце, а след, который и так ярким не назовешь.
Эти подруги, которые хвастались тем, что носят ее украшения! Эти друзья, которые хвастались, что носят ее чемоданы! Сейчас они хотят приписать себе заслуги Людмилы. Жалкие потуги! Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем истине войти в их уши. Это делает Мечтательницу еще более обреченной.
После смерти Людмилы ее отец надолго замкнулся в себе. Отменил свои традиционные встречи. Избегал праздников. Такое погружение в скорбь казалось мне естественным. Но Живков вышел из этого состояния с важнейшими решениями о переменах, которые я мог бы сравнить с переворотом. Да, для меня в 1982–1983 годах Живков совершил переворот в себе. И если я прав, то это была единственная успешная попытка переворота. Самые важные люди из команды Людмилы Живковой были заменены, их разогнали. А некоторых жестоко наказали. Этот процесс начался с отставки Александра Лилова и закончился исключением Светлина Русева. Для партии это стало чем-то вроде большой и печальной кадрили.
