Ознакомительная версия.
В центре города с его высокой плотностью населения и интенсивным движением транспорта на конной тяге требовались дополнительные меры очистки. В 1778 г. была введена система, при которой на улицы Первой Адмиралтейской части выставляли тридцать телег или фургонов для сбора лошадиного навоза и кухонных отходов. Наполненные телеги увозили прочь специально нанятые подрядчики. Однако в 1779 г. полиция попыталась хотя бы частично сэкономить те 5735 руб., которые ушли на вывоз отходов в предыдущем году. Для этого она потребовала, чтобы жители вырыли мусорные ямы или обзавелись корзинами для сбора отходов, а потом самостоятельно отвозили бы их на городское пастбище и там выбрасывали или отдавали крестьянам и садовникам. Тем не менее полиция поставила на улицы двадцать телег для отходов по договорной цене в 3640 руб. Наконец, в 1780 г. каждого домовладельца в Первой Адмиралтейской части обложили специальным сбором в размере 3 ¾ коп. с квадратной сажени земли в качестве налога на покрытие расходов по вывозу мусора[332].
Улицы нужно было не только содержать в чистоте, но и освещать по ночам. Уличное освещение создавало чувство безопасности, а к тому же сиянием своим прославляло государыню – победительницу ночной тьмы. По большим праздникам устраивали иллюминации, но это были редкие и дорогостоящие мероприятия. В уличных фонарях горело масло, которое, в сущности, давало совсем мало света, стоило 1,5 руб. за пуд в 1770 г. и дошло в цене до 2 руб. 40 коп. к 1785 г., причём на каждый фонарь уходил в год пуд масла. В 1770 г. в городе имелось 1257 уличных фонарей, и главная проблема их использования заключалась не в дороговизне масла, а в недостатке фонарщиков и смотрителей. В начале екатерининского царствования за фонарями следили так называемые полицейские фурманщики, но у них хватало и других обязанностей, так что они частенько не уделяли фонарям должного внимания. К тому же один человек мог обслуживать ограниченное число фонарей, потому что их требовалось зажигать, а потом гасить одновременно. Двадцать человек, выполнявших эту работу, обслуживали фонари только в центре города, а остальные районы оставались в темноте. В 1770 г., по новому распоряжению властей, в петербургскую полицию направили сто рекрутов служить фонарщиками с ежегодным жалованьем в 18 руб.[333]. Это позволило ввести в действие все имевшиеся тогда фонари. Следующие 15 лет их число понемногу увеличивалось, пока в 1785 г. Екатерина не велела удвоить количество фонарей, и их стало 3100. Тут наняли ещё 155 фонарщиков[334], и ночной город озарился светом – если не к большей безопасности для горожан, то к вящей славе монархини.
Состояние дорожного покрытия тоже требовало внимания. Мощение улиц и мостов представляло собой такую задачу, с которой никак не удавалось справиться раз и навсегда. Во-первых, вставал вопрос, кто должен за всё это отвечать, а во-вторых, техника XVIII в. была не в силах разработать долговечный и дешёвый материал для создания мостовых, способных выдержать петербургский климат. При этом вторая проблема делала первую особенно острой. Традиционно за мощение участков перед домами отвечали домовладельцы, но это, разумеется, был далеко не лучший способ держать улицы в приличном состоянии. За дорожное покрытие мостов через каналы и за содержание мостовых перед казёнными зданиями отвечали полицейские фурманщики. Чтобы изобрести долговечную мостовую, привозили опытных специалистов-мостильщиков из Гамбурга и других городов Германии, из Голландии и Англии. Но никто не мог решить задачу, поставленную климатом и географическим положением города[335]. К концу 1770-х гг. скверное состояние улиц даже в центре Петербурга заставило полицмейстера князя Волкова просить императрицу о разрешении приступить к крупным работам по мощению улиц под началом полковника Ф.В. Бауэра, который руководил сооружением гранитных набережных нескольких каналов и Невы. Получив сумму в 20 тыс. руб., Бауэр замостил основные магистрали в Первой и Второй Адмиралтейских частях[336]. Но и он не сумел уложить достаточно прочную мостовую – об этом говорит конкурс, объявленный в 1792 г. Вольным экономическим обществом, с призом в 25 руб. тому, кто представит наилучший план мощения городских улиц. Победитель, П.Э. Шретер, предложил делать поверхность улиц из гранитных булыжников трёх размеров, уложенных узором ребристой коробки. Относящиеся к началу XIX в. изображения уличных сцен часто позволяют видеть этот тип вымостки[337]. Но в целом работа любого мостильщика – от частного домовладельца или от казенного подрядчика – была обречена на скорое разрушение через сезон-другой из-за сурового климата[338].
Наконец – и это особенно важно – при Екатерине началось и в основном закончилось сооружение гранитных набережных каналов за счет казны. Гранитные набережные не только прибавили городу изящества, гармонии и солидности, но их появление имело и важные экономические последствия: берега каналов теперь можно было гораздо интенсивнее использовать и как улицы, и как места перегрузки товаров. Работы по сооружению набережных, продолжавшиеся с 1760-х гг. до конца екатерининского царствования и даже в начале 1800-х гг., обеспечили занятость для тысяч квалифицированных мастеров и чернорабочих и много способствовали осушению низменных плоских земель, на которых стоял город[339].
Начались эти работы и усовершенствования в основном в центральных частях города, где жили богатые люди. Отчасти это было связано с возможностями обитателей названных районов оплачивать их благоустройство. Так, когда мощение осуществлялось на средства домовладельцев, то вполне понятно, что зажиточные горожане могли содержать улицы в лучшем состоянии, чем бедняки, с трудом зарабатывавшие на пропитание. Но особый подход к районам, где проживали важные лица, привёл к оснащению богатых кварталов дополнительными удобствами – здесь задолго до других частей города появились канализационная сеть, уличное освещение, гранитные набережные, «грелки» – павильоны с очагом для обогрева кучеров, и прочие усовершенствования. К концу екатерининского царствования эти новые городские удобства в каждой из городских частей имелись лишь кое-где, распределялись неравномерно и лишний раз доказывали, что образовались два разных Петербурга: центр, где преобладали зажиточные горожане, и окраины, где обитали люди победнее. Однако, если обращать внимание лишь на один этот аспект, можно упустить из виду ещё более важное явление. За время царствования Екатерины в целом ряде муниципальных служб потерпел неудачу один метод обеспечения потребностей городской жизни и постепенно развился другой, а именно: довольно незатейливая система, при которой с домовладельцев взыскивались трудовые и материальные повинности, уступила место такой системе, при которой хозяева домов платили за то, чтобы те же самые работы производили специальные городские служащие. Сформировавшаяся в результате специализация деятельности городских служб является отличительным признаком города начала Нового времени и знаменует собой важную перемену в характере городской жизни, когда бы она ни произошла.
Те институты, которые сложились в сельской местности для попечения о больных, слабых и немощных, в городе формировались медленно. В первые несколько десятилетий существования Петербурга эти обязанности лежали на полиции и церкви, однако у них было очень мало возможностей справляться с подобными задачами во всём их масштабе. Каковы бывали эти проблемы, хорошо показывает случай с отставным солдатом Завьяловым, прослужившим в разных полках с 1738-го по май 1764 г. При выходе в отставку ему просто выдали паспорт и сказали, чтобы он сам добывал себе пропитание. По словам солдата, он был стар и болен, ходил с трудом, имущества не имел, так что не мог прокормиться собственным трудом. К счастью, в ответ на прошение Завьялова ему выделили место в приходской богадельне при Воскресенской церкви, но так везло далеко не всем[340]. Необходимо отметить, что приходские дома призрения больше годились для ухода за стариками, чем для приёма младенцев и маленьких детей. Первым учреждением, специально предназначенным для этих несчастных, было петербургское отделение Московского сиротского дома, открытое под руководством И.И. Бецкого в 1770 г. Другие сиротские приюты и больницы подчинялись Департаменту общественного призрения, учреждённому в 1775 г. В состав руководства Департамента входили губернатор Санкт-Петербургской губернии, двое представителей от Верхнего земского суда, двое – от Губернского магистрата и двое – от Верхней расправы. Департамент общественного призрения контролировал работу Обуховской больницы, открытой в начале 1780-х гг. и вмещавшей свыше двухсот пациентов одновременно, а также ведал Калинкиным домом (это была больница для страдавших от венерических болезней), оспенным карантином и домом призрения для неизлечимых больных на 200 с лишним коек. В течение 1780-х гг. департамент открыл приют для душевнобольных и две богадельни, вмещавшие в общей сложности 1800 человек[341]. После 1786 г. под управление Департамента общественного призрения были переданы школы. Кроме того, ему вменили в обязанность осуществлять надзор за частными пансионами и ввести для их преподавателей квалификационные экзамены, однако сопротивление со стороны пансионов помешало выполнить оба эти задания. Департамент общественного призрения был хорошо обеспечен материальными средствами, так как при основании своём получил немало крупных пожертвований, и большинство его повседневных затрат покрывали доходы от ссудных процентов[342].
Ознакомительная версия.
