Николай Вагнер и другие сказочники
Засилье реалистической литературы не стимулировало интереса к народным и волшебным сказкам. Критики и педагоги, например Толль и Ушинский, боролись против сказочной литературы, полагая, что она вредно влияет на детей. В 1869 – 1870 годах отдел рецензий «Детского чтения» развернул кампанию против сказок братьев Гримм, Ханса Кристиана Андерсена и Михаила Чистякова. Считалось, что подобное чтение никакой «пользы» детям не приносит, а наоборот, оно опасно, поскольку болезненно влияет на незрелое воображение[148]. В рецензии на книгу «Русских сказок для детей» автор писал, что фантастические произведения не содержат ни образовательной пользы, ни глубоких мыслей. В них якобы отсутствует здравый смысл. Критик в духе Белинского высмеивал новое издание авдеевского сборника «Русских сказок для детей, рассказанных нянюшкою Авдотьею Степановною Черепьевою»: «Для нянюшки Авдотьи совершенно простительно занимать детей всяким вздором, но должно быть имеется немало и родителей, стоящих на одной ступени умственного развития с нянюшкой, потому что книжка разошлась в 4-х изданиях»[149].
Борьба критиков со сказочной литературой к победе не привела, так как спрос на сказки постоянно рос и у издателей, и у публики. Начиная с 1870-х годов жанр, представленный прежде всего переводами, переживал в России заметный подъем. Однако Ирина Арзамасцева, историк русской детской литературы, считает, что в этот период даже сказки напоминают реалистические произведения[150]. Чудеса и метаморфозы встречаются реже, и писатели избегают аллегорий. Животные, растения и предметы разговаривают и думают, как и раньше, но для человека фантастическое измерение двойного мира закрыто, а возможность контакта с иными мирами пропала.
В 1860-х годах Иван Тургенев перевел классические сказки Шарля Перро. «Товарищество М.О. Вольф» выпустило книгу с иллюстрациями Гюстава Доре. В предисловии Тургенев подчеркивал живую связь между волшебными сказками и фольклором и утверждал, что сказки Перро «веселы, занимательны, непринужденны, не обременены ни излишней моралью, ни авторской претензиею»[151]. В определенный период детям необходимы сказки вроде сочинений Перро.
Все, кто писал в это время сказки, признавали, что большое влияние оказал на них Андерсен. Сказки датского писателя впервые появились в России в середине 1840-х годов, но окончательно они завоевали русского читателя к 1860-м. «Общество женщин-переводчиц» подготовило избранные андерсеновские сказки к публикации в 1863 году. В 1868 году стало выходить другое трехтомное издание, а в 1894 – 1895 годы были изданы четыре тома с переводами датчанина Петра Ганзена (1846 – 1930) и его жены Анны (1869 – 1942). Впервые сказки переведены непосредственно с датского, а не с немецкого перевода. Действие сказок Андерсена часто происходит в реальной жизни, в них много бытовых деталей. Повторяющая тема борьбы с тяжелой судьбой созвучна духу русской литературы 1880-х. Высмеивание недостатков современности тоже не чуждо русской литературной традиции.
Первый сборник сказок финско-шведского писателя Сакариаса Топелиуса вышел в России в 1883 году в переводе Матильды Гранстрем, жены издателя Эдуарда Гранстрема. Критика отнеслась к ним по-разному. Некоторые посчитали их слишком нравоучительными и консервативными, чересчур сентиментальными и патриотическими. Беднякам в сказках Топелиуса присущи смирение и покорность судьбе, что сильно раздражало таких писателей, как Павел Засодимский. Другие критики, наоборот, превозносили безупречную нравственность, религиозный идеализм и юмористические элементы сказок. В сборнике «Что читать народу» (1889), который редактировала Христина Алчевская, приводятся примеры одобрительных отзывов аудитории Топелиуса – самих детей. Слава Топелиуса в России и впоследствии в Советском Союзе пережила даже его популярность на родине. В России, да и в других странах, «Сампо-лопаренок» и «Жемчужина Адальмины» стали самыми любимыми его произведениями.
В библиотеке поэта-символиста Александра Блока стоял томик Топелиуса издания 1886 года, подарок тетушки на день рождения[152]. В черновиках к поэме «Возмездие» (1910 – 1921) Топелиус, вместе с «Котом-Мурлыкой» Николая Вагнера и сказками Андерсена, упоминается в качестве чтения в детские годы[153].
Самый известный русский сказочник того времени, несомненно, Николай Вагнер (1829 – 1907). Дворянин, сын крупного минералога, он и сам стал профессором зоологии в Казанском университете и членом Академии наук. К сорока годам, когда он впервые прочел Андерсена, Вагнер уже был признанным специалистом в своей области. Ученый решил, что может писать не хуже, чем известный датский автор[154]. Вдохновляли его и русские народные сказки, которые он хотел обновить. В результате были написаны «Сказки Кота-Мурлыки» (1872) – сборник, в который вошло около пятнадцати сказок.
Кот-Мурлыка появляется только в предисловии. Он не выступает в роли рассказчика и не высказывается от имени автора. В предисловии Мурлыка объясняет читателю, что родился на свет вниз головой, вследствие чего он смотрит на мир по-своему. Кот отвергает современный мир, его науку и культуру. Все разговоры об истине, прогрессе и братстве остаются только разговорами, если нет в них заботы о ближнем, доброты, взаимной любви и духовной глубины. Ключевое понятие, как утверждал «великий учитель», – «человечность». Мурлыка нарочно не проясняет, кто такой «великий учитель». Иисус никогда не употреблял слово «человечность», и непонятно, кого еще кот может иметь в виду. А зачем нужна сказка? Этот вопрос задает персонаж вагнеровской «Сказки», внучка. Бабушкин ответ звучит как манифест: «Ведет она к добру, сеет отвращение к злу. Разве тебе этого мало?..»
Творчество Вагнера скорее оригинально, чем гениально. Он писал не только волшебные сказки о королях, принцессах и феях, но и сказки о природе, в которых естественные явления очеловечены. К ним принадлежат, например, «Береза» – сказка, напоминающая «Ель» и «Маргаритку» Андерсена. Критический диалог с датским сказочником ведется также в «Пимперлэ», где человечек, русская Дрема, утешает и развлекает детей, как андерсеновский Оле-Лукойе. Другая параллель обнаруживается между вагнеровским «Курилкой», рассказом о необоснованной гордости, и «Воротничком» Андерсена. Кроме того, Вагнер тоже писал о бедных, бездомных детях. В этом отношении он был вполне созвучен своему времени, эпохе реализма, особое внимание уделяющей социальным проблемам.
В предисловии к сборнику сказок Мурлыка предсказывает реакцию критики: «А зачем ты рассказываешь детским языком не детские сказки?» У читателя складывается впечатление, что Вагнер не делает принципиального различия между сказками для детей и сказками для юношества или взрослых. Это удивляло современных ему педагогов. На вопрос, кому же, собственно, адресованы эти сказки, кот отвечает, что его читатели – и дети, и тот ребенок, который есть внутри каждого взрослого. Взрослые, согласно Мурлыке, выросли только с виду, духовно они нередко находятся на более низком уровне, нежели дети. Мурлыка безоговорочно верит в детей: «В их сердцах сама природа, простая, прямая, великая». На этом основана вера кота в будущее, в нового человека и в новое общество. В произведениях Вагнера будущее часто представляется светом у горизонта, различимым только немногим избранным.
В философских сказках Вагнер поднимал много вечных, или, как их принято называть в России, «проклятых» вопросов. В чем же секрет жизни? Зачем мы живем? Что есть счастье? Само представление о добре и зле постоянно служит предметом обсуждения. Кот-Мурлыка признается, что полон противоречий, «только одна палка не знает противоречий». Читателю следует задуматься над поднятыми проблемами и парадоксальными высказываниями. Возникает диалог между разумом и чувством, между логическим и нелогическим. Что характерно для Вагнера, многие вопросы так и остаются без ответа.
Утверждение «жизнь и есть благо» проходит через многие произведения Вагнера, но иногда более высоким благом кажется смерть, включая смерть детей, так как за порогом могилы ожидает лучший мир. Вагнер интересовался спиритуализмом и многие годы был президентом Русского общества экспериментальной психологии. Этим частично объясняется мистическая сторона его сказок. Возникает вопрос, подходят ли для детей такие трагические концовки. В сказке «Без света» царит весьма угрюмая атмосфера. Брат и сестра осиротели: их отец погиб на поле брани, а мать утонула. И, словно этого еще недостаточно, девочка теряет зрение. Инстинктивная вера детей в людскую доброту разрушается эгоизмом родных. Дети отправляются в Санкт-Петербург, надеясь на лучшую жизнь, но конец сказки не сулит ничего хорошего: «И поглотил их город великий. Осталась ли по вас памятка, страдальцы земли родной, или, подобно многим, многим, сгинули вы бесследно, – блесточки Божьи, затоптанные в грязи, в темную ночь общественной жизни!»
