Ознакомительная версия.
Санкт-Петербург стал первым русским городом, в котором возник массовый спрос на съёмное жилье, позволивший определённой группе людей зарабатывать себе на существование, сдавая жилища внаём. При Екатерине некоторые хозяева покупали или строили доходные дома и сдавали квартиры, комнаты и даже углы жильцам с разными доходами. Начиная с екатерининского времени большинство петербуржцев нанимало жильё, вместо того чтобы владеть собственными домами. В 1760-х гг., с расширением этой практики, появились законы, регулирующие отношения между домовладельцами и съёмщиками[450].
В большинстве малых и больших городов XVIII в. лавочники жили на верхних этажах над своими магазинами, расположенными на первых этажах домов. Эта модель не прижилась в Петербурге отчасти потому, что торговая деятельность здесь была сосредоточена в гостиных дворах. Государство разрешало купцам законно проживать в своих лавках, но они предпочитали этого не делать[451].
Установлено, что не больше 3–4 % жителей Санкт-Петербурга владели теми домами, в которых жили[452]. Городовое уложение предписывало составить Книгу городовых обывателей, содержащую списки жителей города, в которых перечислялись бы все, кто подлежал регистрации в одном из шести разрядов. Один разряд составляли «настоящие городовые обыватели», т. е. те, кто имел недвижимость. Каждый приписанный к нему человек должен был предоставить конкретные сведения о своём имуществе – на чьё имя зарегистрировано, как было приобретено (построено, унаследовано, куплено или получено в приданое), где размещается. К недвижимой собственности относились жилища, лавки или пустыри. От екатерининского времени не дошло ни одной полной Книги городовых обывателей, но по имеющимся разрозненным данным можно определить, что недвижимостью в Петербурге владели около 7 тыс. человек. Естественно было бы предполагать, что в числе домовладельцев широко представлены должностные лица высшего уровня, как военные, так и штатские. И действительно, им принадлежало свыше одной пятой всех частных домов, как можно вычислить по сохранившимся сведениям. Если прибавить к этой группе других военных и гражданских служащих, включая отставных, то доля домовладельцев, чьи средства к существованию непосредственно зависели от службы в гражданском, придворном и военном ведомствах, превысит 50 %. Купцам принадлежала почти четверть всех частных домов, а ремесленникам и мастеровым – чуть меньше одной десятой части.
Некоторые купцы имели несколько домов каждый, как правило, записывая их по отдельности на членов семьи – вероятно, чтобы обезопасить свои богатства на случай финансового краха. Первыми, на кого распространялась эта практика, обычно становились жёны, затем сыновья и, наконец, дочери. Благодаря этим шагам, а чаще благодаря наследованию, в собственности женщин оказалось несколько сотен домов разных размеров. Ещё больше женщин заявляли, что они сами купили свои дома или построили их – почти половина домовладелиц в данной выборке. В своем исследовании Мишель Маррезе обратила внимание на то, что в XVIII в. возрастала роль дворянок, в чьих руках находился контроль над собственностью[453], однако данные по Петербургу говорят о том, что это касалось также и женщин из других слоев общества. К концу 1780-х гг. во владении у женщин оказалось немногим более четверти частновладельческой недвижимости. Некоторые женщины объявили в вопроснике для составления Городовой обывательской книги, что полностью или частично получают средства к существованию, сдавая в аренду помещения во всех своих домах – под жильё, под лавки или под то и другое. Не индивидуальное, а совместное владение недвижимостью, с участием мужчин или женщин, встречалось, кажется, крайне редко, хотя и не было делом вовсе неслыханным.
В таком большом городе, как Санкт-Петербург, конечно, имелась необходимость в общественном транспорте. Платные перевозки осуществляли извозчики, возившие не только людей, но и грузы. Ещё до времен Екатерины крестьяне-отходники каждый год с избытком увеличивали собою число извозчиков. В 1757 г. нехватка фуража заставила власти ограничить количество официально зарегистрированных городских извозчиков двумя тысячами. Однако растущая потребность в извозе и массовые нарушения этого постановления привели к его отмене всего через два года, так что при Екатерине количество столичных извозчиков упорно росло, пока не достигло 5 тыс. к концу столетия[454].
На центральных площадях и улицах извозчики встречались повсеместно; каждый сидел верхом или на облучке позади своей единственной лошади, запряжённой летом в одноколку, а зимой в сани. Цены зависели от спроса и предложения. Если свои услуги предлагали несколько извозчиков, то цена заметно падала и о ней договаривались заранее. Когда же имелся в наличии только один экипаж и неопытный пассажир отправлялся в путь, не условившись об оплате, то в конце поездки с него могли запросить очень дорого. Извозчики не отличались ни честностью, ни благопристойным поведением. Время от времени издавались распоряжения, призванные обуздать их безудержные гонки по улицам, когда лихачи внезапно вылетали из-за угла, давя по дороге подвернувшихся пешеходов[455]. Извозчики были обязаны ежегодно отмечаться в полиции, причём им вручались напечатанные инструкции, а они платили по 2 руб. за лицензию на извоз и получали бляхи – небольшие пластинки из белой жести, на которых значились городская часть и личный номер. Эти меры были введены якобы для составления полного списка извозчиков на случай их мобилизации в помощь жертвам пожаров, когда они должны были бесплатно перевозить людей и их домашний скарб. Но на самом деле, поскольку извозчики, по общему мнению, были склонны к мелкой преступности, этот реестр позволял осуществлять над ними хоть какой-то контроль и опознавать провинившихся по номерам. Вполне ясно, что извозчиков было больше, чем нужно, а потому не стоит удивляться, что некоторые из них ради пропитания пошаливали[456].
Владельцы паромов осуществляли платную перевозку пассажиров через Неву, Малую Неву и Большую Невку. Тарифы зависели от веса: переправа пассажира в карете с ливрейными лакеями обходилась в целых 2 руб., в то время как пеший клиент платил всего-навсего две копейки[457].
Несколько раз из-за неполадок и перебоев в системе снабжения города у властей возникали проблемы, ведь даже временный сбой повседневного обеспечения Санкт-Петербурга представлял потенциальную угрозу общественному порядку. Затруднения удавалось преодолеть, но эти случаи показывают, как остро царское правительство осознавало, что нужды города необходимо удовлетворять, и на что оно готово было пойти во избежание катастрофы.
Самый очевидный пример касается поставки зерна. Нехватка его могла обернуться бедствием для города. Петербург в XVIII в. ни разу не сталкивался с прямой угрозой голода, но в некоторые годы хлеба не хватало, что вызывало повышение цен, а иногда и беспокойство населения. По всему городу было разбросано почти 500 хлебных лавок – вполне достаточное число пунктов розничной хлебной торговли[458]. Многим горожанам не приходилось покупать себе хлеб в магазинах, так как они получали его из других источников – из частных поставок или из систем нерыночного казенного обеспечения[459]. Но многие бедняки из-за дороговизны хлеба во времена его нехватки не ели досыта. Чтобы обеспечивать этих людей, и возникла идея создания казённых зернохранилищ, в которых хлеб и мука продавались бы по низким ценам.
Такие хранилища было официально решено создать ещё в 1718 г., но действовали они неудовлетворительно, а то и совсем не работали. Если запасы периодически не обновлялись, – а судя по всему, так оно и было, – то за несколько лет зерно портилось и становилось непригодным в пищу. Неурожай 1766 г. напомнил о потребности в казённых запасах, и зернохранилище учредили снова[460]. Поначалу его распорядители не знали, как определить, пора ли пускать зерно в продажу. В 1767 г. почти все 46 миллионов бушелей зерна, хранившиеся на складе, были распроданы всего за четыре недели. Власти сочли, что столь быстрое опустошение закромов опасно, и вместо того, чтобы регулярно проверять, достаточно ли запасов в хранилищах, стали поощрять ранний завоз зерна в столицу. Екатерина учредила приз в 600 руб. тому, кто первым в мае, когда лёд пройдет вниз по Неве, доставит зерно в Петербург, и 1000 руб. тому, кто за этот месяц привезёт больше всех зерна. Другие награды назначили за доставку в июне и в июле. Таким способом императрица пыталась поощрить заблаговременную доставку зерна в столицу[461].
Кроме того, государыня гарантировала определённый процент за все поставки из внутренних районов. Эта мера наталкивала некоторых купцов на мысль обмануть начальство зернохранилища – они завышали цены, якобы уплаченные ими за зерно в тех дальних краях, где оно производилось, или наполняли мешки вместо зерна и муки чем-нибудь другим. Подобные злоупотребления вызвали в 1782 г. появление свода инструкций, регулировавших процесс поставок зерна на склады Санкт-Петербурга. Отныне полагалось предварительно заключать письменные контракты с указанием цен, по которым доставлялось зерно, и сроков поставки. А чтобы купцам не повадно было обманывать, их строго предупреждали «отдавать муку которая хорошая, свежая, ни сырая ни клейкая, безо всякого песка или пепла или всякого другого зерна с ней смешанного; вообщем в пищу людям пригодная; и крупа так же в большом количестве; и овес наилучшего сорта пища, без всякого обмана или муки в нем; крупа во двух и овес в одном куле»[462]. Сохранилось мало таких контрактов. Один из всё-таки дошедших до нас документов происходит из Ярославля, где у одного из крупнейших зерноторговцев Петербурга, купца Ивана Хлебникова, был агент. В контракте ясно указано, каких сортов зерно следует поставить, сколько и каким способом, хотя единственная цена, упомянутая в документе, – это сумма, назначенная в уплату Ефиму Укропову, ярославскому купцу, который доставил груз.
Ознакомительная версия.
