Лишь несколько старых детских журналов пережили Октябрьскую революцию. Последними закрылись «Светлячок (1920) и «Жаворонок» (1923). Во время Гражданской войны на территориях, контролируемых белыми, выходили свои детские журналы, часто связанные с движением скаутов. В эмиграции продолжались попытки поддерживать старую традицию. Выпускались журналы «Зеленая палочка» (Париж, 1920 – 1921), «Юный читатель» (Рига, 1926), «Ласточка» (Харбин, 1926 – 1945), «Огоньки» (Париж, 1932 – 1933) и «Сверчок» (Париж, 1937 – 1939). Редакторами «Зеленой палочки» были Дон-Аминадо (1888 – 1957) и Алексей Толстой. Список сотрудников был внушительный, но журнал так и не смог добиться финансовой стабильности. Наиболее интересной публикацией стала повесть Алексея Толстого «Детство Никиты» (1921). «Ласточка» первой, в 1930-х годах, познакомила русских детей со знаменитыми диснеевскими персонажи.
Особый интерес, с которым русские педагоги в начале ХХ столетия относились к детской литературе, также означал рост престижа этого жанра. Профессиональные журналы представляли новые книги и предлагали рекомендации для детского чтения. Критики впервые попытались очертить пути развития русской детской литературы.
Одной из первых теоретических работ по детской литературе в России была работа Александра Круглова «Литература “маленького народа”», первоначально напечатанная в «Вестнике воспитания» (1892 – 1895). В 1896 году она вышла отдельной книгой. Круглов настаивал на необходимости самостоятельной литературы для детей и вместе с тем подчеркивал, что для этого жанра нужен особый талант. «Детский писатель» должен быть почетным званием. Важно любить детей и глубоко понимать детскую психологию. Писатель должен сам стать ребенком, близким другом детей.
Круглов хотел, чтобы литература знакомила детей с реальной жизнью, даже с ее темными сторонами, но так, чтобы не пострадала вера ребенка в победу добра. Писатель учит высоким идеалам и воспитывает симпатию к угнетенным и притесняемым, и герои книг борются за счастливую жизнь. Сухая логика, нравоучительные сентенции и морализаторство детям не нужны, вместо этого Круглов ратует за «образы, звуки и цвета». У ребенка есть также право на развлечения и смех. Даже «Степка-Растрепка», который часто считался неподходящим для детей, вызывал одобрение Круглова.
Исследуя жанры и типы детской литературы – рассказы, книги для самых маленьких, поэзию, пьесы, журналы, книжки-картинки, – Круглов приходил к выводу, что наблюдается явный прогресс с того времени, когда в 1860-х годах Дмитрий Писарев отказал детской литературе в праве на существование. Чего не хватает – так это уважения к авторам. Их произведениями зачитываются, а сами авторы часто вынуждены жить и умирать в бедности и забвении. И периодическая печать, и критики не обращают должного внимания на этот жанр.
Круглова особенно интересовал иллюстративный материал. Картинки часто подбирались случайным образом из иностранных журналов или книг, тогда как по-настоящему должна существовать истинная связь между автором и художником. Необходимы не только соответствующая художественная техника, но и воображение, хороший вкус. Отсутствие отечественных иллюстраторов вызывает тревогу Круглова. Вполне обоснованно он называет Ивана Панова лучшим из немногих тогдашних русских художников-иллюстраторов[327].
В 1906 году Александр Федоров-Давыдов выпустил книгу «Кто за детей» с десятью словесными портретами наиболее известных современных детских авторов. В предисловии он пишет, что «детский писатель» – уже не «позорная кличка», так как время старой, сентиментальной детской литературы осталось позади[328]. Теперь нравственные принципы не проповедуются напрямую, они скрыты в тексте, и писатели понимают, что должны быть ближе к своей аудитории. Нужно жить среди детей, смеяться и плакать вместе с ними, заключал Федоров-Давыдов.
В декабре 1908 года в газете «Речь» художник, критик и историк искусства Александр Бенуа опубликовал статью с резкой атакой на современную русскую детскую литературу[329]. Согласно Бенуа, для которого традиция реализма мало что значила, русская детская литература напоминает пустыню: «У нас ничего нет своего, что могло бы хоть отчасти равняться с западным. У нас ничего нет, что было бы любо детям, что оставило бы след на всю их жизнь, развило бы в них заложенные качества». В России нет ничего даже близкого к Гауфу, Гофману, Андерсену, Диккенсу, Фенимору Куперу, Майн Риду, мадам де Сегюр, Габриэлю Ферри. Что касается русских иллюстраций, особенно дорогого сердцу Бенуа предмета, они всего лишь «море пошлости и безвкусия» и не заслуживают других слов, кроме того, что они «мертвые, серые, мутные». Исключение составляют только несколько имен (Бенуа упомянул Ивана Билибина, Виктора Замирайло, Сергея Малютина и Василия Поленова); но и их часто портит устарелый псевдорусский стиль.
Проблема становилась очевидной в рождественское время, когда дети ожидали книг в подарок. Тем, кто знал иностранные языки, не приходилось разочаровываться, для них всегда находилась прекрасная литература с великолепными иллюстрациями и такие иностранные журналы, как Le Jeudi de la Jeunesse и Qui lit rit. Существовали русские переводы, но они часто были плохого качества. При этом чтение только иностранной литературы означало отторжение от русской жизни.
Пытаясь понять, почему в русской детской литературе, старой и современной, нет ничего, кроме «пошлости и безвкусия», Бенуа предлагает провоцирующее объяснение:
Но, наконец, и по существу вся гражданственная, добродетельная, благородно гуманная тенденция русской детской книжки – не заслуживает того уважения, на которое она претендует. Я бы сказал, даже, что эта тенденция – главный бич русской детской книжки. Именно эта ее благородная плаксивость, ее назойливое внимание к обездоленным, ее воспитание человечности и есть тот кошмар, который держит русскую детскую книжку в безысходном и тоскливом плену.
Желание превратить детей в хороших, добрых и нравственных граждан с помощью нравоучительных и дидактических текстов порождает «Ниагары слез», книги, наполненные «пьяными сапожниками, больными матерями, лохмотьями, вонью, грязью, слякотью, приторным нытьем». Русские писатели предлагают детям рассказы о том, «как старушка дала последнюю копеечку старичку, а трехлетняя няня-девочка утерла нос годовалому братишке». С детства Бенуа не переносит подобной угрюмости и уверен, что его отвращение разделяют все «нормальные» дети. Читать Пинкертона для детей все же лучше, чем русские книги с безупречными нравственными предписаниями. В них отсутствуют все основные составляющие хорошей детской литературы, а именно: истинные чувства, непосредственность, веселье, радость, свободная атмосфера, любопытство, развлекательность. В детских книгах Бенуа хотел бы видеть «солнце, лес, цветы, мечту о далеком и опасном, мужественный героический дух, стремление к подвигу, красивую гордость и самосознание».
Еще через год вышла «Детская литература» (1909) – важная работа по теории, истории и социальной роли этого жанра. Ее автор, Николай Чехов (1865 – 1947), старался оправдать необходимость особой литературы для детей. Одна из целей литературы – пробуждение интереса к чтению, необходимого для того, чтобы позже дети научились ценить хорошую литературу для взрослых. Детская литература, согласно Чехову, должна обеспечивать знания о жизни и окружающем мире. Для этого детскому писателю нужно хорошо разбираться во мнениях, интересах и вкусах своего читателя. Темы и формы их произведений должны отличаться от тем и форм литературы для взрослых[330].
В своем обзоре истории детской литературы Чехов делает различие между теми авторами, которые просто «сочинительствуют», и теми, которые по-настоящему творят[331]. Из русских писателей он предпочитает Константина Станюковича, в чьих произведениях видит героев, вызывающих симпатию, убедительных персонажей, захватывающий сюжет и живые картины жизни. Другими важными авторами являются Немирович-Данченко, прекрасный рассказчик с отличным стилем, Мамин-Сибиряк, умеющий пробуждать добрые чувства в читателе, и Николай Вагнер. Чехов уверен, что если бы Вагнер писал на каком-то другом языке, то он добился бы всемирной славы[332]. Среди современников Чехов выделяет Ал. Алтаева, но вместе с тем он восхваляет и Чарскую, представительницу «романтической литературы»: Чарская «обладает живою фантазиею и вполне литературным слогом»[333]. Федорову-Давыдову досталась похвала за способность «говорить с детьми», понимать и разделять их интересы[334].
Чехов не одобряет распространенной тенденции среди современных писателей подлаживаться под детский язык, но вместе с тем приводит множество примеров противоположного и в равной степени неподобающего, то есть использования языка и стиля, совершенно чуждых читательской аудитории. Среди читателей позабыты две группы – крестьянские дети и дошкольники. Статистика показывает, что только полтора процента всех опубликованных книг предназначены тем, кто еще не умеет читать. Книжный рынок наводнен книгами Эмара, Буссенара, Марриета и Андре Лори, не говоря уже о Пинкертоне. С точки зрения Чехова, это лживая литература, источающая насилие и жестокость. С другой стороны, популярность массовой иностранной литературы указывает на то, чего именно недостает русской детской и подростковой литературе, то есть приключений в экзотических местах, энергичных и смелых героев, оптимистического и живого повествования.
