From some peculiar circumstances attending the administration of his father, the young Baron, at the decease of the former, entered immediately upon his vast possessions. Such estates were seldom held before by a nobleman of Hungary. His castles were without number. The chief in point of splendor and extent was the “Château Metzengerstein.” The boundary line of his dominions was never clearly defined; but his principal park embraced a circuit of fifty miles.
Upon the succession of a proprietor so young (по вступлении /в права наследства/ собственника столь молодого), with a character so well known (с характером столь хорошо известным), to a fortune so unparalleled (/по вступлении во владение/ наследством столь несравненным), little speculation was afloat in regard to his probable course of conduct (мало домыслов ходило: «плавало» в отношении его возможной линии поведения; afloat – плывущий; to be afloat – быть плывущим = плыть). And, indeed, for the space of three days, the behavior of the heir out-heroded Herod (и действительно, за период трех дней поведение наследника пере-иродило Ирода), and fairly surpassed the expectations of his most enthusiastic admirers (и совершенно превзошло ожидания его самых восторженных почитателей).
Upon the succession of a proprietor so young, with a character so well known, to a fortune so unparalleled, little speculation was afloat in regard to his probable course of conduct. And, indeed, for the space of three days, the behavior of the heir out-heroded Herod, and fairly surpassed the expectations of his most enthusiastic admirers.
Shameful debaucheries (постыдное распутство) – flagrant treacheries (чудовищные предательства; flagrant – яркий, кричащий: flagrant colours – кричащие цвета; ужасающий, ужасный, страшный, вопиющий /об обиде, преступлении и т. п./) – unheard-of atrocities (неслыханные зверства; to hear – слышать; heard – слышанный; unheard-of – неслыханный) – gave his trembling vassals quickly to understand (быстро дали его трепещущим вассалам понять) that no servile submission on their part (что никакая услужливая покорность с их стороны) – no punctilios of conscience on his own (никакие щепетильности совести самой по себе) – were thenceforward to prove any security (не станут впредь обеспечивать какую-либо безопасность) against the remorseless fangs of a petty Caligula (от беспощадных клыков маленького Калигулы). On the night of the fourth day (в ночь четвертого дня = на четвертый день), the stables of the castle Berlifitzing were discovered to be on fire (конюшни замка Берлифитцинг были обнаружены горящими: «обнаружены быть в огне»); and the unanimous opinion of the neighborhood added the crime of the incendiary (и единодушное мнение /всей/ округи прибавило преступный поджог: «преступление поджога») to the already hideous list of the Baron’s misdemeanors and enormities (к уже мерзкому списку мелких и крупных преступлений барона; misdemeanor – проступок; правонарушение; enormity – громадность; чудовищность; гнусность, преступление).
Shameful debaucheries – flagrant treacheries – unheard-of atrocities – gave his trembling vassals quickly to understand that no servile submission on their part – no punctilios of conscience on his own – were thenceforward to prove any security against the remorseless fangs of a petty Caligula. On the night of the fourth day, the stables of the castle Berlifitzing were discovered to be on fire; and the unanimous opinion of the neighborhood added the crime of the incendiary to the already hideous list of the Baron’s misdemeanors and enormities.
But during the tumult occasioned by this occurrence (но во время суматохи, причиненной этим происшествием), the young nobleman himself sat apparently buried in meditation (сам молодой дворянин сидел, очевидно, погруженный в размышления; to bury – закапывать, хоронить; buried – закопанный; погруженный), in a vast and desolate upper apartment of the family palace of Metzengerstein (в просторном и пустом верхнем покое семейного дворца Метценгерштейн). The rich although faded tapestry hangings (роскошные, пусть и выцветшие гобелены-занавеси) which swung gloomily upon the walls (которые мрачно свисали на стенах; to swing – качать; раскачивать; размахивать; качаться, колебаться; быть подвешенным, свешиваться), represented the shadowy and majestic forms of a thousand illustrious ancestors (представляли смутные и величественные черты тысячи прославленных предков).
But during the tumult occasioned by this occurrence, the young nobleman himself sat apparently buried in meditation, in a vast and desolate upper apartment of the family palace of Metzengerstein. The rich although faded tapestry hangings which swung gloomily upon the walls, represented the shadowy and majestic forms of a thousand illustrious ancestors.
Here, rich-ermined priests (здесь священнослужители в богатых горностаевых мантиях: «богато-горностаевые»; ermine – горностай), and pontifical dignitaries (и папские сановники), familiarly seated with the autocrat and the sovereign (привычно усевшиеся с самодержцем и сувереном; familiar – знакомый), put a veto on the wishes of a temporal king (накладывали вето на желания светского короля; temporal – светский, мирской; бренный, преходящий), or restrained with the fiat of papal supremacy the rebellious sceptre of the Arch-enemy (или смиряли указом папской власти мятежную власть: «скипетр» врага рода человеческого: «перво-врага»).
Here, rich-ermined priests, and pontifical dignitaries, familiarly seated with the autocrat and the sovereign, put a veto on the wishes of a temporal king, or restrained with the fiat of papal supremacy the rebellious sceptre of the Arch-enemy.
There, the dark, tall statures of the Princes Metzengerstein (там темные высокие фигуры князей Метценгерштейн) – their muscular war-coursers plunging over the carcasses of fallen foes (/в то время как/ их мускулистые боевые скакуны неслись по трупам падших врагов; to plunge – нырять; бросаться вперед /о лошади/) – startled the steadiest nerves with their vigorous expression (пугали самые крепкие нервы своим решительным выражением); and here, again, the voluptuous and swan-like figures of the dames of days gone by (а здесь, снова, сладостные и лебеде-подобные фигуры дам давно прошедших дней: «дам дней прошедших мимо»; to go by – проходить мимо), floated away in the mazes of an unreal dance (проплывали прочь в вихре фантастического: «нереального» танца; maze – лабиринт; кружение в танце) to the strains of imaginary melody (под напевы воображаемой мелодии).
There, the dark, tall statures of the Princes Metzengerstein – their muscular war-coursers plunging over the carcasses of fallen foes – startled the steadiest nerves with their vigorous expression; and here, again, the voluptuous and swan-like figures of the dames of days gone by, floated away in the mazes of an unreal dance to the strains of imaginary melody.
But as the Baron listened, or affected to listen, to the gradually increasing uproar in the stables of Berlifitzing (но пока барон прислушивался или притворялся, что прислушивается, к постепенно нарастающему шуму в конюшнях Берлифитцинга) – or perhaps pondered upon some more novel, some more decided act of audacity (или, возможно, размышлял о каком-то еще более новом, какой-то еще более отъявленной выходке: «акт дерзости») – his eyes became unwittingly rivetted to the figure of an enormous, and unnaturally colored horse (его глаза невольно остановились: «стали прикованными к» на фигуре огромного и неестественно окрашенного коня; to rivet – приклепывать, приковывать), represented in the tapestry as belonging to a Saracen ancestor of the family of his rival (изображенного на гобелене, принадлежащим сарацинскому предку семьи его соперника). The horse itself, in the foreground of the design, stood motionless and statue-like (сам конь, на переднем плане рисунка, стоял неподвижный и похожий на статую) – while farther back, its discomfited rider perished by the dagger of a Metzengerstein (в то время как дальше сзади его побежденный седок погибал от кинжала кого-то из рода Метценгерштейна: «от кинжала одного Метценгерштейна»).
But as the Baron listened, or affected to listen, to the gradually increasing uproar in the stables of Berlifitzing – or perhaps pondered upon some more novel, some more decided act of audacity – his eyes became unwittingly rivetted to the figure of an enormous, and unnaturally colored horse, represented in the tapestry as belonging to a Saracen ancestor of the family of his rival. The horse itself, in the foreground of the design, stood motionless and statue-like – while farther back, its discomfited rider perished by the dagger of a Metzengerstein.
On Frederick’s lip arose a fiendish expression (на губах Фредерика появилась дьявольская гримаса: «на губе… выражение»), as he became aware of the direction which his glance had, without his consciousness, assumed (когда он осознал направление, которое его взгляд бессознательно принял: «без его сознания»; aware – сознающий, знающий). Yet he did not remove it (но он не убрал = не отвел его). On the contrary (напротив), he could by no means account for the overwhelming anxiety (он никоим образом не мог объяснить охватившую /его/ тревогу) which appeared falling like a pall upon his senses (которая словно пеленой окутала его чувства: «которая появилась, упавшая, словно пелена, на его чувства»). It was with difficulty that (лишь с трудом: «это было с трудностью, что») he reconciled his dreamy and incoherent feelings with the certainty of being awake (он примирил свои смутные и бессвязные чувства с уверенностью в /своем/ бодрствовании = что он бодрствует).
On Frederick’s lip arose a fiendish expression, as he became aware of the direction which his glance had, without his consciousness, assumed. Yet he did not remove it. On the contrary, he could by no means account for the overwhelming anxiety which appeared falling like a pall upon his senses. It was with difficulty that he reconciled his dreamy and incoherent feelings with the certainty of being awake.
The longer he gazed the more absorbing became the spell (чем дольше он глядел, тем более поглощающими становились чары; to become) – the more impossible did it appear (тем более невозможным казалось) that he could ever withdraw his glance from the fascination of that tapestry (что он когда-либо сможет оторвать взгляд от чар этого гобелена). But the tumult without becoming suddenly more violent (но так как суматоха снаружи стала вдруг более бурной; without – снаружи; без; to become – становиться; violent – жестокий, неистовый, яростный), with a compulsory exertion he diverted his attention to the glare of ruddy light (усилием воли: «принудительным усилием» он перенаправил свое внимание на отблеск багрового света) thrown full by the flaming stables (полно = щедро отбрасываемого пылающими конюшнями; full – полный; вполне; в полной мере) upon the windows of the apartment (в окна /его/ покоев).
