продолжалась. Напомним, что 8 марта Победоносцев проехался и по ней.
И наконец, третье. 8 марта он убеждал Александра III, в сборнике — Николая II, но прошло 15 лет, а аргументация Победоносцева не изменилась, в то время как общество и империя стали другими.
Суть его критики парламентаризма, в котором он видел «одно из самых лживых политических начал», вкратце сводится к следующему. Вроде это и неплохой механизм управления, но эффективным он мог стать, если бы в представительные органы власти и в правительство избирались правильные люди, устранившиеся от своей личности в пользу служения государству и обществу в лице избирателей. По умолчанию критерии правильности людей, способных образовать из себя слаженный механизм государственного управления, должны определяться властью. Ну и зачем городить этот огород, если император и без всяких представительных органов может назначить в правительство правильных людей?
К тому же идеальный механизм народного представительства в принципе недостижим, поскольку испорченное общество неспособно избрать правильных людей, а изберет демагогов и прочих «собирателей голосов», «искателей популярности на шумном рынке». «Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою противной партии. Министры в действительности самовластны: и скорее они насилуют парламент, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от нее могущественное личное влияние или влияние сильной партии».
Иными словами, власть оказывается в руках альтернативных самодержавию политических субъектов, что недопустимо. Поэтому Константин Петрович считал демократию ущербной системой государственного управления, являвшейся плодом радикального реформирования и абстрактно-рационалистического конструирования, изначально обреченной на провал, и предрекал скорое апокалиптическое ее падение даже в таких странах, как США и Великобритания, наиболее исторически к ней приспособленных [100].
За деструктивные, по мнению нашего героя, принципы представительной демократии в России выступала лишь узкая общественная прослойка, оторванная от народа, «все безумные… журналисты, профессора, чиновники-либералы». Защитить «простой народ» от этих политических дельцов могло лишь самодержавие — система власти, опирающаяся на исторические традиции, не зависящая от порочных по своей сути парламентских механизмов и системы выборов.
Можно долго разбирать и критиковать аргументацию Константина Петровича, но для экономии сил и времени обратимся к критерию истины, к которому апеллировали последователи Победоносцева, пытаясь опровергнуть наскоки на него ряда публицистов: «История покажет, кто прав, а кто нет». Сто лет прошло, и история показала заметное увеличение числа демократических стран за счет ранее автократических. А обратного процесса не наблюдается.
Очень недоволен был Константин Петрович и свободной прессой, в которой видел еще одного несанкционированного субъекта политики: «Ежедневный опыт показывает, что тот же рынок привлекает за деньги какие угодно таланты, если они есть на рынке, и таланты пишут что угодно редактору… Самые ничтожные люди… могут основать газету, привлечь талантливых сотрудников и пустить свое издание на рынок в качестве органа общественного мнения», «Газета, становится авторитетом в государстве, и для этого единственного авторитета не требуется никакого призвания. Всякий, кто хочет, первый встречный может стать органом этой власти… и притом вполне безответственным, как никакая иная власть в мире» [101].
С особой подозрительностью Победоносцев относился к ответственной бюрократии, на глазах наращивавшей свою управленческую субъектность. Понятия «бюрократия», «чиновничество» были наполнены для него почти таким же негативным смыслом, как «либералы», «интеллигенция», «журналисты» и т. п. Он видел в бюрократии формализованную механическую силу, оторванную от народной «почвы», способную стать орудием разрушительных для традиционного уклада реформ, средством проведения в народную среду чуждых ей начал, и призывал к переходу к «небюрократическому самодержавию».
«В России бумагой и уставом мало что можно сделать, но все можно человеком. Я никогда не верил в учреждение и регламентацию… Что бы ни говорили теории… — движущая сила всего есть живой человек и в нем — живой огонь, от одного к другому передающийся» [102]. Власть самодержца должна оставаться неограниченной, не связанной формальными ограничениями, не зависящей ни от каких внешних сил. В то же время реализовывать эту власть предполагалось в максимально живой, небюрократической форме.
Для этого государь должен положить свою душу и здоровье на алтарь «живых», неформальных способов управления на основе личных контактов, не замыкаясь в рамках официальных административных механизмов и бюрократических формальностей, «отдать себя работе, которая сожигает человека, отдавать каждый час свой и с утра до ночи быть в живом общении с людьми, а не с бумагами только» [103].
Понятно, что живому человеку, к тому же вынужденному постоянно контактировать с придворными и правительством, за народными настроениями во всей России не уследить. Поэтому в системе управления необходим важнейший элемент — доверенный царский советник, который находился бы постоянно при царе и пользовался его неограниченным расположением. Именно он должен был донести до государя потребности основной массы народа, к чему неспособны были, как доказал наш герой, представительные учреждения.
В качестве такого интерфейса между императором и народом Константин Петрович скромно предлагал себя: «Я старовер и русский человек. Я вижу ясно путь и истину… Мое призвание — обличать ложь и сумасшествие». «Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует» [104]. Став этим самым царским советником, «ближним боярином», он и получил инструментарий для реализации своего социотехнического проекта.
Стремясь выстроить «живую, небюрократическую» систему управления, Победоносцев самостоятельно решал, когда и по какому поводу обращаться к монарху.
Он играл решающую роль в назначениях на государственные посты, поскольку считал эту сферу деятельности важнейшей. Именно от людей, а не от учреждений зависело направление государственной политики и эффективность управленческой деятельности.
Обер-прокурор старался держать под контролем назначения в Сенат и Государственный совет, на губернаторские посты, в отдельных случаях даже на должности среднего и низшего звена в государственном аппарате (директора департаментов, полицеймейстеры и др.) [105].
Свой эксперимент Победоносцев рассчитывал осуществить предпочтительно суггестивными методами, черпая аргументацию в православии и народной мудрости [106], а также на основе кадровой политики с опорой на «тружеников провинции, скромно делающих дело в своем углу». Методы государственного насилия он понимал как вспомогательные, прежде всего для подавления деструктивных элементов. Однако в самодержавной России мощность этих двух методов была несопоставимой, и на первый план вышло именно насилие. Как говорили злые языки, церковь превратилась в молельню при полицейском участке. Да и сам Константин Петрович со временем превратился в заскорузлого церковного бюрократа.
Победоносцевский проект потерпел крах еще при его жизни, что смело можно было предположить в самом
