в Питере возникла организация под курьёзным названием Анархо-Демократический Союз (АДС), и многие оппоненты, шутя переводили название на русский язык, что порождало оксюморон: «Безвластно-народовластнический Союз». Ну и некоторые современные анархисты, такие, как Вадим Домье, они не приемлют ни слова «демократия», ни понятия, и строго подчеркивают разрыв между анархизмом и демократией. Наиболее ярко и лаконично это сформулировал выдающийся канадский поэт, анархист, историк анархизма и друг Оруэлла Джордж Вудкок, сказав:
«Демократия – это суверенитет народа. Анархизм – суверенитет человека».
Действительно, для анархизма характерна последовательная критика представительной демократии, как минимум. Уже Прудон, не самый радикальный анархист, будет говорить, что «все политические партии, рвущиеся к власти, несут в себе начало абсолютизма», и потому «всеобщее избирательное право – это контрреволюция», что, если сто человек подавляют и угнетают от имени одного правящего человека – это зло, но почему не наоборот: если одного человека от лица ста правящих угнетают? Анархизм потратит очень много усилий на критику парламентов, партий, избирательного права. Да, знаменитые анархистские лозунги, которые и сейчас активно используют: «Если бы избирательное право что-то меняло, его бы отменили!» и потому надо: «Бастовать, а не голосовать!» и «Выборы рабами господина не отменяют противоположность между рабами и господами». И вот сейчас я читаю замечательную книжку Дэвида Грэбера, который приводит такой хороший анекдот: «Сколько требуется избирателей, чтобы поменять лампочку? Ответ: ни одного, потому что избиратели ничего не могут поменять».
То есть анархизм очень много и основательно критикует представительную демократию. Но при этом многие анархисты считают, что анархизм является последовательным развитием принципов прямой демократии. У прямой демократии с анархизмом, несомненно, есть близкие зоны и даже места совпадения. Демократия прямая, непредставительская, – демократия ассамблей, общих собраний, Советов, демократия делегирования, в отличие от депутатства, когда делегат не решает что-то за пославших его, а просто выражает их волю, выраженную в императивном мандате (безусловном поручении). Многие анархисты (тот же Грэбер, которого я упомянул) слово «демократия» используют во вполне положительном духе.
Лично у меня, как у действующего и рефлексирующего анархиста, на эту тему есть большая-большая статья, если вдруг вам интересно моё личное мнение. Когда-то много лет назад, я уже не помню, году в 2007, наверное, в анархическом журнале «Автоном», который мы издаём, у нас была такая традиция: делать какую-то основную тему номера. И вот основная тема номера – отношение к демократии. И там были статьи анархистов, резко критиковавших демократию. В частности такой известный анархист из Краснодара под псевдонимом Кабанос, который говорил о том, что демократия и диктатура – это два лика одного управления буржуазии. Была статья нашего товарища из Москвы, анархиста Андрея. И была большая-большая моя статья на эту тему, где я подробно изложил свою точку зрения. Она, скорее, примиренческая; она, скорее, не антитетическая, а синтетическая. Я, действительно, склонен считать, что анархизм ближе к последовательно проведённой прямой демократии полисно-вечевого типа. И я подробно обосновываю, почему я так думаю. И если вам интересно, я отправляю вас к этой статье [11].
То есть дело опять же не в словах. Я, как и все анархисты, действительно не верю в парламент, депутатов, партии, считаю всё это одурачиванием. В этом смысле есть гениальное стихотворение Максимилиана Волошина «Государство», и в нём есть прекрасная главка, посвящённая демократии, (не помню её наизусть, но примерно так):
«А в наши дни, когда необходимо
Всеобщим, равным, тайным и прямым
Избрать достойного (…)
Но избиратели доселе верят
В возможность из трёх сотен негодяев
Найти достойное
Правительство стране».
(Остальное я не помню.)
Это прекрасный пассаж! Волошин, вообще, гениально выразил многие главные анархистские идеи, получше многих теоретиков. В это – в выборы, партии и депутатов – я не верю. На выборы я не хожу, а если хожу, то только чтобы испортить или унести с собой свой бюллетень. Но если под демократией иметь в виду прямую демократию полисного типа, то к этому я отношусь очень хорошо, с большой симпатией, и считаю, что тут с анархизмом больше общего, чем противоположного. Если говорить о моём личном мнении.
Что можно сказать о неоднозначности Вандеи?
Это очень интересный вопрос. Я очень люблю Французскую революцию как поистине бездонное и грандиозное трагическое событие эпохи, дающее пищу и уму и совести и воображению и фатазии.
Я уже сказал, что, если мы с вами мыслим клише: «прогресс – реакция; революция – всегда благо, реакция – всегда зло», причём революцию отождествляем с революционной риторикой и фразой, с Парижем, с централизацией и опекой, с якобинцами, с диктатурой, с Робеспьером, – и тогда для нас слово «федерализм» ругательное, и федералистское восстание жирондистов – это «реакция» и т. д. Но, как я уже сказал, Вандея и всё то, что выражается этим понятием, это было не просто… Вы ведь, конечно, помните «Девяносто третий год» Гюго?
Тут весь ужас Французской революции в том, что там мне, как анархисту, почти не за кого особенно болеть на уровне каких-то больших движений и сил. (Симпатичны мне лишь немногие отдельные персонажи этой гигантской драмы, которые вели себя по-человечески в этом водовороте: Сильвен Марешаль, Теруанъ де Мерикур, Шарлотта Корде, Антуан Кондорсе, Олимпия де Гуж, Томас Пейн, Камилль и Люсиль Демулены, Андре Шенье, маркиз Лафайет, Лазарь Карно.)
Потому что, повторяю, те, кто в процессе Великой Революции больше всего говорят о революции и о каких-то передовых идеях, они выступают как чудовищные диктаторы и авторитарии! Либо это фанатики нубийцы (вроде Робеспьера, Марата, Сен-Жюста, Жака Ру), или проходимцы, авантюристы и карьеристы (как Тальен, Мирабо или Бонапарт). И начинаешь поневоле сочувствовать тем, кто им сопротивляется, отстаивая своё человеческое достоинство, свой уклад, свой регион и свой диалект и образ мыслей. Но совсем сочувствовать им тоже невозможно.
Вандея – это ведь не только какие-то одураченные крестьяне, к которым пришли священники, и король, и англичане, и сеньёры, и Бог, – и вот они пошли как тупое быдло против чудесной революции Парижа. Нет, можно на это смотреть с другой стороны. Париж запрещает любую провинциальную самобытность, для Парижа федерализм – это контрреволюция. Для Парижа диалекты – это уголовное преступление. Патриотизм санкюлотов – это не только идея революции, но и идея централизации, принудительной унификации, борьбы со всем иным! Это комиссары, которые приезжают и начинают рубить головы направо и налево. И, в результате, самые разные настроения сочетаются и вызывают такой мощнейший взрыв со стороны значительной части французского крестьянства. Да, часто это оформлено
