мнению, она зародилась еще в Средневековье. Герцен лишь использует этот термин для противопоставления союзного государственного объединения – жестко централизованному, при этом важным признаком федеральности является разнообразие составных частей государства: «Федеральность – в самой земле, в самой природе итальянской. Какая огромная разница в характере Пьемонта и Генуи, Пьемонта и Ломбардии; Тоскана нисколько не похожа ни на северную Италию, ни на южную; переезд из Ливорно в Чивитавеккью не меньше резок, как переезд из Террачины в Фонди. Ливорно кипит народом, город шумный, оппозиционный, деятельный и торговый, столько же выражает цветущую и несколько распущенную Тоскану, как пустая и безлюдная крепость с высокими старинными стенами, которые нехотя полощет море, выражает неторговый, мрачный, монашеский Рим» [118].
Подобные замечания о самобытности разных областей одного государства нередко встречаются в произведениях Герцена, посвященных как России, так и Швейцарии. В этих его наблюдениях просматривается одна из причин его склонности к федерализму: даже единый народ сложен и многообразен, даже одна нация может проявлять себя неодинаково в непохожих условиях и разных частях одной и той же страны.
Таким образом, проблема народа и нации стала локомотивом для теории федерализма Герцена. Ему как идейному противнику монархии пришлось искать новый субъект суверенитета для России, и этим новым субъектом стал для него народ. Понятия «народ» и «нация» в ранних работах Герцена не разделены – как, собственно, и в идейной полемике времен Великой французской революции. Так кто же все-таки обладает суверенитетом, если государство территориально велико, многонационально и даже внутри одной нации имеются существенно отличающиеся друг от друга группы? Должен ли общий народный суверенитет формироваться всеми гражданами – вне зависимости от их местного или этнического своеобразия – или же подобные вопросы должны относиться к сфере компетенции именно представителей национальных и территориальных групп?
Эти и другие аналогичные вопросы выводят на проблему выбора между централизацией и федерацией. Забегая несколько вперед, следует отметить, что Герцен, выбрав для России новый субъект суверенитета, указывал на опасности чрезмерной централизации: «По счастью, попытки централизации, кроме тех случаев, где практическая польза их очевидна, как в устройстве почт, дорог, единстве монет, вовсе не народны в Швейцарии. Централизация может многое сделать для порядка, для разных общих предприятий, но она несовместна с свободой, ею легко народы доходят до положения хорошо береженого стада или своры собак, ловко держимых каким-нибудь доезжачим» [119].
Герцен симпатизировал федерализму еще и потому, что хотел избавить Россию от кошмара, к которому привели идейные и политические ошибки деятелей Великой французской революции, то есть его позиция основана в значительной степени на этических соображениях, а не на утилитарных доводах или аргументах практической применимости. Это в какой-то степени объясняет, почему он уделил так мало внимания разработке конкретного механизма функционирования славянской федерации, считая такого рода вопросы уделом уже следующего поколения революционеров.
В 1849 г. Герцен ненадолго поселился в Швейцарии и имел возможность наблюдать швейцарский федерализм на практике. Воспоминаниям о жизни в Швейцарии уделено много внимания в «Былом и думах». Политический строй этой страны произвел на Герцена сильное впечатление, и в дальнейшем он нередко высказывался о нем с одобрением. Правда, к 1849 г. политическое устройство Швейцарии уже довольно сильно испытало на себе влияние преобразований, инициированных Джеймсом Фази, идеи и политику которого Герцен не разделал, так что он восхищался швейцарским федерализмом до реформ Фази. Вместе с тем именно в этой стране Герцен мог наблюдать повседневное функционирование механизма федерального управления, в результате чего задался двумя вопросами: «Странно и то, что каждый работник, каждый взрослый крестьянин, половые в трактирах и их хозяева, жители гор и жители болот знают хорошо дела кантона, принимают в них участие, принадлежат к партиям. Язык их, степень образования очень меняются, и если женевский работник напоминает иногда лионского клубиста, в то время как простой житель гор похож еще до сих пор на лица, окружающие шиллеровского Телля, то это нисколько не мешает тому и другому горячо заниматься общественными делами. Во Франции идут по городам отпрыски и разветвления политических и социальных обществ, члены их занимаются революционным вопросом и по дороге знают кое-что из настоящего управления. Но зато стоящие вне ассоциации, а в особенности крестьяне, ничего не знают и вовсе не интересуются ни делами Франции, ни делами департамента.
Наконец, и нам, и французам бросается в глаза отсутствие всяких риз и облачений, всей оперной обстановки правительства. Президент кантона, президент Федерального собрания, статс-секретари (то есть министры), федеральные полковники ходят, как все простые смертные, в кафе, обедают за общим столом, рассуждают о делах, спорят с работниками, спорят при них между собой и все это запивают вместе с другими иворнским вином да киршем» [120].
Герцен рассматривал политическую жизнь Швейцарии с точки зрения взаимоотношений государства и личности. Во Франции, по его наблюдениям, энергия общественных деятелей, пропагандистские кампании, революционные движения и разного рода начинания гаснут из-за безразличия народа, обыватели «ничего не знают и вовсе не интересуются» политическими делами. Но если человек захочет принять участие в политической жизни, ему уж точно не избежать «риз и облачений, всей оперной обстановки правительства». А вот в небольших швейцарских кантонах глава правительства непосредственно общается с населением, может услышать мнение каждого, люди получают информацию прямо от руководителя кантона. Когда же встает проблема, затрагивающая федерацию в целом, то «где-нибудь на федеральном тире собираются стрелки разных кантонов» и обсуждают ее, «гордые своей особенностью и своим единством» [121]. Герцен считал такой порядок практически идеальным для государства: масштаб небольшого по территории административного района удобен для прямого общения между представителями администрации и народа, в общем парламенте и законодательном органе обеспечено представительство от всех районов. Самобытность областей при этом сохраняется, а политика целого определяется в конечном итоге всеми жителями страны.
Наблюдая швейцарский федерализм, Герцен задумывался и о своей стране. В августе 1849 г. он написал статью «Россия», в которой изложил взгляд на проблемы российской государственности. Однако в этой работе нет никаких упоминаний о славянской федерации – ключевой идее всей последующей жизни Герцена. Эта идея впервые была высказана им в последнем предложении ноябрьского (1849 г.) «Письма русского к Маццини», где о будущей России заявлено как о «славянской федерации, демократической и социальной».
Что же произошло за три месяца 1849 г., что изменило направление мысли Герцена? Существует ли связь между его ранним увлечением идеями французских федералистов, швейцарскими наблюдениями и теорией славянской федерации?
Славянская федерация в представлениях А. И. Герцена в конце 1840-х – начале 1850-х гг
По мнению Б. А. Прокудина, причиной указанного
