Возможно, ввиду своей относительной доступности эти и подобные им показатели по современному сектору индустрии широко использовались различными исследователями при конструировании индексов промышленного производства. Однако они в целом оказывались, как правило, завышенными, ибо, во-первых, нередко базировались на данных о потреблении сырья, материалов и энергии, а также валовых показателях. В то же время промежуточные затраты, как известно, росли обычно на начальной стадии индустриализации опережающими темпами по сравнению с выпуском конечной продукции.
Во-вторых, расчеты в целом недоучитывали размеры производства в традиционных отраслях промышленности (пищевой, шерстяной, льняной, шелковой, кожевенной и др.), в ремесленных предприятиях и в нерыночном секторе экономики. Между тем, вопреки распространенным суждениям, роль традиционного сектора в ныне развитых государствах на этапе промышленного переворота была весьма внушительна. Ускорение общих темпов экономического роста (примерно с 0,3–0,5 % в год в 1500–1800 гг. до 1,8–2,2 % в 1800–1913 гг.) было обусловлено увеличением вклада аграрных отраслей на 16–18 %, промышленности и строительства – на 38–40, а третичного сектора – на 43–45 %. Примерно такими же пропорциями определялось участие отмеченных секторов в повышении общей динамики занятости населения. Иными словами, важнейшую роль в эпоху промышленной революции играла не только индустриализация, но и сервисизация хозяйства – относительно быстрое развитие торговли и сферы обслуживания, культуры и просвещения, а также различных средств и систем коммуникаций.
Таким образом, индустриальный рост был в немалой мере взаимосвязан с развитием сельского хозяйства и инфраструктурных отраслей. В целом, в странах Запада на этапе их «промышленного рывка» существовала достаточно тесная корреляция (коэффициент равен 0,78) между динамикой сельскохозяйственного и промышленного производства. Аграрная революция, отчасти предшествовавшая промышленному перевороту (началась в Англии в 1690–1700 гг., во Франции и США – в 1750–1770 гг., в Германии – в 1790–1800 гг.), во многом – по крайней мере до середины XIX в. – происходила на традиционной и полутрадиционной основе, т. е. без машин и химических удобрений, но на базе улучшения систем ротации культур, использования селекционных семян, более продуктивных пород скота, широкого применения органических удобрений, усовершенствованных орудий труда. Вместе с тем она обусловила в целом существенный рост эффективности сельскохозяйственного производства, который во многом определял его общую динамику.
На этапе промышленного переворота в странах Западной Европы в целом за счет экстенсивных факторов было получено 25–30 %, а в результате интенсификации – 70–75 % прироста аграрной продукции. В США эти показатели составили 85–87 и 13–15 %. Иными словами, во всех рассматриваемых странах, за исключением США (переселенческое государство с обширными массивами неосвоенных земель), вклад совокупной производительности был весьма значительным. Подъем сельского хозяйства и его интенсификация (сначала на полутрадиционной, а затем на более или менее современной основе) способствовали не только росту численности населения, но и повышению (в тенденции) его жизненного уровня, относительному снижению издержек производства в несельскохозяйственных отраслях экономики, расширению емкости внутреннего рынка и в конечном счете обусловили перерастание протоиндустриального развития в индустриализацию.
Итак, сравнительно быстрая трансформация стран Запада определялась не только (а быть может, не столько?) масштабами вытеснения прежних форм производства, но и достижением органического синтеза современных и наиболее продуктивных из числа традиционных факторов роста, роль которых в становлении индустриальной цивилизации и придании ей относительной устойчивости оказалась весьма значительной. В целом по странам Запада в период их «промышленного рывка» за счет увеличения затрат основных производственных ресурсов и повышения эффективности было в среднем получено соответственно около 3/4 и 1/4 прироста продукции вторичного сектора экономики. С учетом сокращения длительности рабочего времени индикатор вклада совокупной производительности достигал в среднем 28–32 %, в том числе в Великобритании и США – 14–17 %, во Франции и Германии – соответственно около 27–29 и 36–38, в Италии – примерно 42–44 %. Таким образом, вопреки распространенным представлениям, индустриальный сектор развивался, в отличие от агросферы, преимущественно экстенсивным способом, получая при этом от нее немалую долю производственных ресурсов.
Немалой оставалась и роль традиционных технологий. Даже в 1860-х гг. – уже в преддверии новой полномасштабной перестройки экономического организма – в странах Запада 69–77 % всех занятых в обрабатывающей промышленности приходилось на предприятия, использовавшие не машинные, а инструментальные (полуремесленные) технологии. И этот показатель едва ли оказался ниже 1/2 в 1913 г. В целом, по западноевропейским государствам и США в 1750–1913 гг. производство современных видов энергии (уголь, нефть, электроэнергия) возросло почти в 190 раз (т. е. в среднем ежегодно на 3,2–3,3 %). Однако доля традиционных источников (дрова, торф, кизяк, сила ветра, воды, мускульная сила людей и животных) в общем объеме используемых энергоресурсов составляла в 1880 г. 46–47 % и в 1913 г. – 41–43 %. Поэтому суммарный показатель потребления (производства) энергии в странах Запада увеличился лишь в 13–14 раз (или на 1,5–1,7 % в год). Доля современного сектора в общем объеме продукции обрабатывающей промышленности Западной Европы и США стремительно возрастала – с 2–4 % в 1800 г. до 12–17 в 1830 г. и 29–36 % в 1860 г. (без Великобритании – 1–3, 6–10 и 18–24 %). Однако даже в 1880 г. она была ниже половины (без Великобритании – 30–38 %) и лишь к 1913 г. достигла 60–65 % (55–65 %).
Разумеется, было бы неправильно недооценивать достаточно высокую степень конфликтности между стремительно «наступающим» современным сектором и буквально «деградирующим» традиционным сектором экономики. Однако реальная картина была более сложной, ибо на самом деле существовал синтез, взаимообмен деятельностью. Развитие крупной промышленности не только разрушало, вытесняло прежние формы хозяйства в некоторых отраслях и производствах, но и стимулировало их возникновение и функционирование на традиционной и полутрадиционной основе в ряде других сегментов экономики (механизация ткачества обусловила быстрый рост «полутрадиционной» швейной промышленности, а создание сахарных заводов вызвало подъем производства бисквитной промышленности, полуремесленной-полумануфактурной по своему характеру, не говоря уже о развитии сопряженных с современной индустрией отраслей, использующих ручной труд в строительстве и сфере услуг). Быстрое развитие отдельных «очагов» хозяйства с новейшей технологией (в частности, в промышленности и на транспорте) имело, вплоть до последней трети XIX в., ограниченное – в территориальном и отраслевом плане – воздействие на общеэкономический рост. В Великобритании (1780–1860) индустриальный сектор, имевший темпы роста производительности труда втрое большие, чем традиционный сектор (соответственно 1,8 и 0,6 % в год), производил в среднем на протяжении отмеченного периода лишь 1/5 ее национального дохода. Вот почему некоторые современники промышленной революции, в том числе А. Смит и Д. Рикардо, так ее и не заметили.
Социальные последствия промышленного переворотаУтверждение рыночных, капиталистических отношений как основы системы общественного воспроизводства, формирование механизма самоподдерживающегося экономического роста, создание целостной инфраструктуры промышленного, фабрично-заводского производства и крупного акционерного капитала привели к глубоким изменениям во всех сферах общественной жизни. Промышленный переворот стал переломным процессом в складывании индустриального общества, т. е. завершения процесса модернизации в историческом контексте Нового времени.
Важнейшими особенностями индустриального общества становятся биполярная классовая социальная структура и техногенный характер развития. Обновление технико-технологической базы производства и всей системы производственных отношений определяет динамику развития общества, в том числе его социокультурной сферы, семейных, этнических, половозрастных отношений. Причина заключается в изменившемся характере самой производственной системы. Движущей силой экономики становится капитал, воплощенный в технике и организации производства. Тем самым обеспечивается преобладание накопленного труда над «живым трудом». Человек функционирует в общественной системе как носитель труда, через товарно-денежные отношения привязан к процессу производства в любом из своих качеств и аспектов жизнедеятельности. Но при этом он оказывается обладателем только собственного «живого труда», либо труда накопленного (орудия, машины, технология и т. д.). Общество раскалывается на два главенствующих класса – наемных работников, распоряжающихся только собственным трудом, и капиталистов, собственников средств производства.
