Из этого видно, что на Украине, не только замковой гарнизон, но и все жившие возле замка участвовали в его защите. Мещане городов, лежавших внутри края, были жители мирные; мещане "замкового присуду", на пограничье, были воины. Прежний, до-татарский порядок вещей в юго-восточной Руси изменился мало, на старых обычаях строилось новое казачество. В то же самое время вокруг старосты формировался здесь привилегированный класс, род пограничной шляхты. Одни из мещан выпрашивали, то есть покупали, у самого короля, другие у его дворного гетмана, киевского воеводы, так называемые вызволенные листы, которые освобождали их от общих с мещанами повинностей и обязывали только нести конную службу при старосте, да, по старинному обычаю, поддерживать в порядке замковые укрепления и давать на замковую сторожу каждый год по грошу и по четверти жита. Выходит, что эти зажиточные люди имели земледельческое хозяйство (роскошь на татарском пограничье), и потому из мещанских "потужников" они делались служебниками старостинскими, наравне с приезжими слугами, которых старосты привлекали на пограничье, предоставляя им разные льготы. За исключением этих избранных, все прочие мещане относились к старосте, как подданные к пану. Староста, как мы видели, заставлял их косить сено и доставлять в замок дрова; не дозволял им возить мёд в Киев, а скупал сам по установленной однажды навсегда цене; с бобровых гонов на Днепре брал целую половину; без дозволения старосты, не могли они ездить и ходить в рыбные и бобровые входы, не имели права продавать рыбу и промышлять какими бы то ни было "добычами"; половину, а иногда всё имущество бессемейного казака после его смерти, или — что было всё равно — когда его возьмут татары, брал на себя староста, с тем чтобы ценные вещи передать королю; наконец, увеличивал обычную с мещан и казаков подать, коляду на рождественских святках, до произвольной цифры. Все вместе обнаруживает, что казацкую службу отбывали на пограничье сперва все вообще замковые мещане; но старосты нашли необходимым окружать себя приезжими людьми и богатейшими из мещан, чтобы держать остальных в руках. По смыслу разбирательства, сделанного киевским воеводою в Черкасах, высший класс населения этой столицы днепровского казачества составляли старостинские слуги, под руководством которых мещане переезжали татарские шляхи, и в состав которых входили бывшие мещанские "потужники", выпросившие себе у короля вызволенные листы; второй класс составляли собственно мещане, а третий — так называемое поспольство, в том числе и казаки, то есть люди, жившие исключительно добычей и заработком, люди большей частью бессемейные и неоседлые. Прочие мещане только ходили в казаки, то есть бывали иногда казаками по роду занятий. Гонимые нуждою и увлекаемые жаждой вольности, казаки, наперекор рассчётам старосты, уходили в днепровские низовья, а оттуда иногда переходили в "Московскую Землю" на службу царю, с которым воевал польский король. Когда наступала зима, низовые добычники не смели показаться в Черкасы, боясь королевского старосты; а старосте между тем был нужен боевой народ. Чтобы привлечь своевольных добычников на зимовлю, он обещал бывало не смешивать их с теми, которые ушли в Московщину, и в доказательство посылал за Пороги охранную королевскую грамоту, или так называемый глейтовый лист, как это случилось в 1540 году.
Таково было положение Черкас во времена первых известных нам казацких походов, после которых для высших классов украинского населения ходить в казаки и даже называться казаками сделалось делом почетным. Надобно думать, что промышленное казачество, привлекаемое торговыми интересами в Киев, усвоивало себе военные обычаи в Черкасах. Этот город отличался боевьм характером издавна. Когда Менгли-Гирей на приморском городище, принадлежавшем Литве, основал, в 1492 году, замок Очаков, из Черкас предпринят был против этого замка поход. Черкасцы, с помощью Менгли-Гиреева брата, взяли очаков приступом и разрушили до основания. Прежде нежели запорожский Низ, сделавшись постоянным пристановищем для казаков, дал им новое название — низовцы, днепровские казаки, в отличие от северских и донских, назывались у соседней Московской Руси черкасами. Это название распространилось впоследствии на весь южно-русский народ, хотя преимущественно выражало понятие о людях военных. И действительно город Черкасы, до времен Хмельницкого, был наиболее оказаченный город из всех городов южнорусских. По люстрации 1622 года, мещанских домов было в нем только 120, а казацких — более тысячи.
Выше уже сказано, что после падения Греческого царства, поддержанное турками хищничество татар оттеснило русское население от устьев Днепра к северо-западу. Это значит — к западному Бугу и к верховьям Днестра. Киев едва держался на старом своем пепелище и оставался иногда совершенно безлюдным. Васильков стоял до 1586 года пустым городищем. Белая-Церковь, Канев и Черкасы были сборными пунктами для смельчаков, которыми предводительствовали королевские старосты. Население края вообще состояло из хуторов и пасек, которые появлялись и исчезали по мере большей или меньшей безопасности со стороны Крыма и нижнего Днестра, занятого ногайцами и турками. Польское правительство не сознавало за собой довольно силы, чтобы устроить прочную защиту восточных своих земель, и пришло к убеждению в необходимости откупаться от Орды ежегодною данью [15]. Но обитатели пограничных русских областей далеко не были ограждены этою, данью от татарских вторжений. Не все татары повиновались ханам, да и сами ханы не очень ревностно удерживали свой кочевой народ от набегов. Пограничные старосты беспрестанно имели дело с хищниками, а отразив их, в свою очередь нападали на татарские кочевья. Всего лучше объяснено это в реляции, представленной, в 1550 году, краковскому сейму Бернардом Претвичем, старостою новоустроенной крепости Бара.
Три орды кочевали тогда в виду Польши у Черного моря, независимо от крымцев: более отдаленная — в Добрудже, две ближайшие — при устьях Буга и Днестра. Под стенами крепостей Очакова, Белгорода и Килии расположены были поселения турецких купцов. Эти купцы снабжали татар лошадьми и оружием для вторжения в Украину, с тем, чтобы добычу делить пополам; а многие турки и сами хаживали с татарами на добычу. Турецкое правительство, извлекало из этой добычи свою пользу: на таможнях от уведенного из Украины скота и пленников шла в казну известная плата. Поэтому турецкие власти смотрели сквозь пальцы на нарушение договорных статей с Польшею. Приведем белее важные места из сеймовой речи и реляции Претвича.
"Когда пан краковский (Ян Тарновский) принял должность коронного гетмана, немедленно отправился он на пограничье и объехал все украинные замки и замочки. Не только на границе вокруг этих замков, но и около Львова, к Люблину и Перемышлю, увидел он пустыни, которых наделали татары, и которые теперь заселились, как около Львова, так и на самой границе, где много лет было безлюдье. Опустошение этой земли происходило оттого, что одна коронная стража стояла там, где ныне Бар, а другая там, где воевода белзский (Синявский) построил на Синеполе замок. Пока сторожевые роты успевали дать знать о татарском набеге в замки и гетманам, татары, в одни сутки, оставляли стражу в 30-ти милях позади себя и безопасно являлись под самим Опатовым. Они захватывали у костелов рыдваны с панскими семействами, полонили простой народ и исчезали со своей добычею. Теперь (продолжает Претвич) начали мы держать стражу в 20-ти и более милях дальше прежних сторожевых мест. Народ, узнавши заблаговременно, что идут татары, имеет время сбежаться в замки. Таким образом пустыни начали населяться, и населаются до сих пор. Между тем наши гетманы два раза разбили на голову белгородских, очаковских, добруджских и килийских татар, которые собирались ордою до тысячи человек, — один раз у Зинькова, в другой — около Бара. С того времени татары начали малыми купами прокрадываться мимо наших сторож: чаще всего по 200, по 300, а то и по 50, 60, по 40 по 30, даже и по 10 человек, потому что трудно отыскать сдеды небольшой купы. Они ходят каждая особняком, а зверя в степях везде много, именно: диких коней, зубров, оленей, которых следы трудно различить от татарских. Этим способом татары набегали раз двадцать в год и уводили множество пленников из Украины. При таких обстоятельствах, пограничные воеводы снаряжали легкие отряды, человек в 200 или 300 из отважнейших людей и посылали их в догонку за татарами. Эти отряды скакали по степям ночью, не смотря ни на какую темноту, а днем залегали в какой-нибудь балке (долине), укрываясь таким образом от наблюдений татарских сторожевых разъездов. Иногда они отбивали у татар добычу, иногда заграждали им путь в польские пограничные поселения".
Такой способ войны, по словам Претвича, назывался залеганьем на поле или казакованьем. От Галича до Черкас раскинуты были сборные пункты казацких дружин. С каждым почти годом они меняли свои становища, то выдвигаясь в безлюдье, то подаваясь назад, к тогдашней Украине Польского государства. Татары вторгались в эту Украину тремя полосами, на которых были удобные переправы, и которые назывались татарскими шляхами. Самый северный шлях проходивший мимо Черкас, Корсуня, Киева, Луцка, Сокаля ко Львову, назывался Черным; средний — из Очакова через степные речки: Саврань, Кодыму, Кучмань, и мимо Бара, также ко Львову, назывался Кучманским; южный — по берегам Буга мимо Зинькова, через Покутье и Бучач, назывался Волошским или Покутским. Между этими-то шляхами, под прикрытием казацких стоянок и разъездов, усиливались утвердиться вольные поселения, служившие казакам пристанищами и пополнявшие их дружины. По нескольку раз приходилось этим поселениям исчезать без остатка. Выбрать село, то есть заполонить всех жителей, было тогда для татар делом обыкновенным. Через несколько времени после набега, снова на пепелищах появлялись кое-как слепленные хаты, и снова у жителей начиналась борьба с хищниками за свое существование. Из реляции Претвича видно, что замки: Ров, Ольчидаев и Жван, были разорены в его время волошским господарем, а окружавшее их население переведено за Днестр; когда же, на место старого Рова, устроен был крепкий замок Бар, вокруг него снова появились хутора, и многие из загнанных в Волощину вернулись на старые свои займища. Так было по всей пограничной линии, которая в начале появления казачества едва держалась между Галичем и Киевом, а при Хмельницком выдвинулась далеко на восток, за реку Ворсклу. Колебание пограничной линии то в одну, то в другую сторону будет виднее моему читателю из того обстоятельства, что даже в 1624 году, после хотинского поражения турок коронным и казацким войсками, после многочисленных, весьма серьёзных ударов, нанесенных казаками крымским и ногайским татарам внутри их поселений, Сигизмунд III, устанавливая еженедельные торги в Киеве по просьбе мещан, употребил в своей грамоте следующее выражение: "Miasto nasze Kijow na granicy y w oczach prawie nieprzyiacielskich polozone iest" [16].
