Разумеется, государь не громил попутных городов. В ближайшие годы по той же дороге много раз ездили иностранные посольства, в том числе недружественные к России. Но ни одно из них никаких следов «погромов» не заметило и ни о чем подобном не сообщило. Наконец, основой операции была именно секретность. Требовалось нагрянуть внезапно, захватить преступников с поличным. Но посудите сами, какая могла быть тайна, если собирать армию, да еще и разорять Клин, Городню, Тверь, Медное, Торжок, Вышний Волочок? Известия разносились быстро, все заговорщики (и не только заговорщики) успели бы разбежаться. Единственное, чему можно поверить — уничтожению пленных, содержавшихся в некоторых городах. Сообщается, что в Торжке они оказали вооруженное сопротивление, ранили Малюту, в опасности был сам царь. Вам не кажется, мягко говоря, странным — вооруженные пленные? Если эта информация верна, она может означать, что заговорщики сформировали из пленных несколько отрядов для участия в перевороте.
Удержать поход в тайне все равно не получилось. Новгородскую верхушку предупредил Вяземский. Но она ничего не успела и не сумела предпринять, даже в своем городе изменники были в подавляющем меньшинстве. Да видать и понадеялись, что царь обо многом не знает, очередной раз пронесет. 2 января 1570 г. в Новгород прибыл передовой отряд Скуратова из 1000 человек, перекрыл заставами все ворота и произвел аресты по заранее намеченным спискам. 8 января приехал царь со свитой в 500 человек. Между прочим, собирать большое войско вообще не требовалось. В Новгороде располагался крупный гарнизон. Ни один источник не упоминает о столкновениях опричников с военными или их репрессиях — все данные говорят о том, что гарнизон тоже был привлечен к операции.
Есть еще один факт, подтверждающий, что поход царя был быстрым и четко рассчитанным по времени. Как уже отмечалось, выезжая из Слободы, Грозный одновременно распорядился созвать в Москве Освященный Собор. Прибыв в Новгород, он не принял благословения у еретика Пимена, сказал: «В руке твоей не крест животворящий, а орудие убийственное». Но даже в этом случае государь соблюдал обязательство не вмешиваться в дела Церкви и не превысил своих полномочий, дозволил архиепископу отправлять службу. Однако в этот же день привезли решение Собора о низложении Пимена и лишении священства, и лишь тогда царь арестовал его. Начался суд. Главных преступников отправили в Москву. Пимена перед этим посадили на кобылу задом наперед, дали в руки волынку и бубен и провезли по улицам — так же, как в свое время архиепископ Геннадий возил осужденных жидовствующих, «се сатанино воинство». Рядовых изменников и еретиков покарали на месте. Всего было казнено от 1490 до 1505 человек. На этой цифре сходятся все современные исследователи, как уважительно относящиеся к Грозному, так и его противники [54, 69, 119, 138].
Из храмов, оскверненных еретиками, были изъяты иконы и святыни. У монастырей, где они устроили свои секты, конфисковали казну. Ряд других монастырей и священников, не впавших в ересь, но знавших о ней и не боровшихся, предпочитавших помалкивать, были наказаны крупными штрафами. Царскому суду пришлось разбираться не только с этим. При покровительстве Пимена и его соучастников земскую власть захватили богатые купцы. Творились «обычные» злоупотребления: притеснения бедноты, нарушения правил торговли, контрабанда, подпольное винокурение. Государь навел порядок, рассмотрел жалобы. Виновных, согласно закону, приказывал «грабить», т.е. конфисковывать имущество, налагал штрафы.
Все это время, пока продолжались суды и кары, Иван Грозный позволил городу жить обычной жизнью (насколько это было возможно), торговать, заниматься своими делами. Группы опричников были посланы для розыска преступников, находившихся в окрестностях и пятинах Новгорода. И вот здесь, в глубинке, действительно были возможны бесчинства. Немец Штаден с удовольствием описывал, как он убивал, насиловал, грабил, выехал в поход на одной лошади, а вернулся с 22 возами барахла. (Хотя, повторюсь, мемуары Штадена могут быть подделкой).
А Иван Васильевич 12 февраля отправился в Псков. Основания для этого имелись. В описи царского архива упоминается «извет про пскович… что они ссылались с литовским королем с Жигмонтом» [138]. Но, как видно из названия, это был именно извет. В отличие от Новгорода, царь не был уверен в правдивости обвинений и строго предупредил опричников, чтобы они «притупили мечи» — здесь карательных акций не предвиделось. Псковичи, конечно же, были наслышаны о казнях в Новгороде. Но они прекрасно знали, что карают вовсе не невиновных. Иначе разве стали бы они дожидаться царя? У них граница была рядом. Но за собой они такой вины не чувствовали.
20 февраля Ивана Грозного торжественно встретило духовенство во главе с игуменом Печерского монастыря св. Корнилием, горожане выставили столы, преподнесли хлеб-соль. Правда, радость была омрачена. В этот же день 69-летний преподобный Корнилий умер. По-видимому, сказалось нервное напряжение, волнения, переживания. Он скончался на руках государя, глубоко почитавшего старца. В «Повести о начале… Печерского монастыря» и в летописи отмечается: «От тленнаго сего жития земным царем предпослан к Небесному Царю в вечное жилище в лето 1570 февраля в 20-й день…»
Доносы об измене псковичей не подтвердились. Самое серьезное прегрешение, которое обнаружил царь — вечевой колокол. Он был снят и увезен по приказу Василия III, но Псков отлил такой же, повесив в храме Св. Троицы. Вече давно не созывалось, но по колоколу собирались земские сходы. Иван Васильевич счел колокол нарушением отцовского указа и распорядился снять. Однако за колокол заступился юродивый св. Никола Псковский, потребовал не трогать его, предупредил, что при непослушании падет царский конь. Государь пренебрег словами св. Николы, и предсказание исполнилось. Ивана Грозного это заставило устыдиться. Но он, как и в Новгороде, рассмотрел жалобы посадских. У некоторых местных тузов, виновных в злоупотреблениях, было конфисковано имущество. И такие наказания, в отличие от колокола, никаких возражений со стороны юродивого не вызвали. В Пскове царь пробыл совсем недолго и уехал в Москву.
В столице и Александровской Слободе возобновилось следствие. Допрашивали новгородцев, были арестованы Висковатый, Фуников, руководители приказов Степанов, Булгаков, Шапкин. Открылось и то, что новгородские изменники «ссылалися к Москве с бояры с Алексеем Басмановым, с сыном его Федором… да с Афанасьем Вяземским». Клубок разматывали полгода. А 25 июля состоялась казнь. На пустырь на Поганкином болоте вывели 300 приговоренных. Царь лично обратился к собравшимся массам москвичей и приезжих, рассказал о вине осужденных и испросил подтверждения: «Народ! Увидишь муки и гибель, но караю изменников. Ответствуй, прав ли мой суд?» Тысячи людей единодушно поддержали его.
Но и после такого народного одобрения приговора Иван Грозный помиловал 184 осужденных, почти две трети. Только главных виновников предали смерти. Даже Пимену царь сохранил жизнь, заточил в Веневский Никольский монастырь. Чуть позже были казнены еще несколько бояр, связанных с заговорщиками — Петр Серебряный, Плещеев. При этом государь покарал и тех, кто был виновен в низложении и гибели св. Филиппа. Хотя о его убийстве Иван Васильевич так никогда и не узнал, он наказывал лишь за клевету и дурное обращение со святителем. Пафнутий Суздальский и Филофей Рязанский были лишены сана, игумен Паисий сослан на Валаам, пристав Кобылин пострижен в монахи и отправлен на Соловки.
Наверное, читателю уже надоели отступления и разборы всевозможных небылиц, накрученных вокруг фигуры Ивана Грозного. В дальнейшем я попытаюсь по возможности избегать их, тем более что подробному опровержению клеветы посвящены работы столь видных исследователей как митрополит Иоанн (Снычев), В. Кожинов, В. Манягин и др [72, 54, 69]. Но в данном случае отступление сделать придется. Например, из книги в книгу кочуют жуткие подробности казней — как Висковатого резали по кусочкам, Фуникова окунали то в кипяток, то в холодную воду… Но дело в том, что Европу в XVI в. было очень трудно удивить жестокостями. А удивить хотелось. И чтобы представить царя «зверем», участникам информационной войны приходилось крепко ломать голову, выдумывя что-нибудь эдакое, совсем уж неординарное.
Отсюда и сюжеты, как кого-то зашивали в медвежью шкуру и травили собаками, кого-то перепиливали веревкой, кого-то взорвали, посадив на бочку с порохом (порох в России был большой ценностью, он производился из импортной серы — и тратить целую бочку на одного изменника?) Вообще же современники-иностранцы сообщали, что казни в России «обычные», т.е. привычные для них: повешение, обезглавливание, умерщвление ударом в голову, утопление, иногда, за особо тяжкие преступления, сажали на кол [102, 105].
