Началось то, в чем по сию пору упрекают декабристов, — пассивное противостояние правительственным войскам.
Связывают эту пассивность прежде всего с отсутствием единой командной воли, единого военного руководства — с отсутствием диктатора Трубецкого.
ДИКТАТОР В ДЕНЬ 14 ДЕКАБРЯ
Многие из декабристов говорили на следствии о беспрецедентной ситуации, сложившейся на Сенатской площади.
В первом своем показании вечером 14 декабря потрясенный крушением всех надежд Рылеев написал: "Князь Трубецкой должен был принять начальство на Сенатской площади. Он не явился, и, по моему мнению, это главная причина всех беспорядков и убийств, которые в сей несчастный день случились". Рылеев имеет в виду, что в случае исполнения Трубецким своих обязанностей диктатора восстание победило бы быстро и бескровно…
Александр Бестужев показал: "В день действия обещал он (Трубецкой. — Я. Г.) ждать войск на площади, но отчего там не явился — не знаю. Это имело решительное влияние на нас и на солдат, ибо с маленькими эполетами и без имени принять команду никто не решался". Бестужев, как видим, согласен с Рылеевым — "решительное влияние".
Оболенский показал: "Каждый ожидал плана действий и собственного в оном назначения от князя Трубецкого, от которого, однако ж, ничего не получили, ибо 14-го декабря он на площади не был. Посему во всем совершенно произошел беспорядок".
Лидеры общества считали, что неявка Трубецкого имела решающее значение и была причиной поражения восстания. Но какого восстания? У нас уже шла об этом речь, и потому повторим кратко: Рылеев, Оболенский и Бестужев говорят о той революционной импровизации, которую Трубецкой считал авантюрой и которой он противопоставлял свою модель четко организованной военной революции.
А теперь посмотрим, что делал диктатор все эти страшные часы смертельного соревнования группы Николая и тайного общества, при настороженном выжидании Бистрома, Александра Вюртембергского с сыновьями, Сергея Шипова, который после ухода Экипажа ничем не проявил себя как сторонник Николая, штаб-офицеров Гвардейского экипажа и многих офицеров в разных полках.
Мы помним, что в десятом часу Рылеев и Пущин, придя к диктатору, сообщили ему о крушении самой основы разработанного им плана, о выходе из игры Якубовича и, скорее всего, Булатова, то есть тех двух лиц, которые и должны были обеспечить военную сторону переворота. Тогда же Трубецкой высказал сомнение в целесообразности начинать мятеж малыми силами — без первого парализующего власть удара.
Сам Трубецкой довольно подробно начертил свой маршрут в роковые часы 14 декабря. Его показания подтверждаются другими источниками. Но Трубецкой, понимавший, что ему грозит смертная казнь, защищался упорно и последовательно, и одним из главных способов этой защиты, как мы помним, было стремление представить себя растерянным, мятущимся человеком. Так изобразил он и свои передвижения 14 декабря — как метания потерявшего голову заговорщика, понявшего тщетность своих предположений. Но если его внутреннее состояние следователи проверить не могли, то маршрут проверялся легко — Трубецкой все время был на виду, — и, сознавая это, князь говорил правду. И тут выясняется одна любопытная особенность — все часы восстания Трубецкой кружил вокруг главных пунктов развернувшихся событий: Дворцовой площади, Исаакиевской площади, Сенатской площади.
Расставшись в десятом часу с Рылеевым и Пущиным, диктатор поехал в Главный штаб, убедившись по пути, что Сенатская площадь пуста. Он провел некоторое время в канцелярии дежурного генерала Главного штаба, которая находилась рядом с Зимним дворцом. Было около десяти часов утра. Трубецкой знал от Рылеева и Пущина, что в Гвардейский экипаж отправился Николай Бестужев, в Московский полк Александр и Михаил Бестужевы, а к лейб-гренадерам поехал Каховский. Стало быть, сохранялась надежда, что полки выйдут. Причем, если наше логическое построение, основанное на действиях Панова, верно, то Трубецкой мог ожидать удара по дворцу с двух сторон — от казарм Экипажа и от казарм лейб-гвардии Гренадерского полка. После самоустранения Якубовича и невыполнимых условий, поставленных Булатовым, шансы на успех резко упали. Но пребывание диктатора в это время, от десяти до одиннадцати часов, на Дворцовой площади — многозначительно[75]. Трубецкой знал, что именно в это время в полках должна происходить присяга. И если бы восстание началось, то оно началось бы именно в это время.
Так оно и было. Московский полк вышел в начале одиннадцатого, а Гвардейский экипаж начал сопротивление присяге приблизительно в это же время.
Прождав около часа, Трубецкой заехал из Главного штаба к своей двоюродной сестре Татьяне Борисовне Потемкиной, которая жила рядом с Дворцовой площадью — на Мильонной улице.
Пробыв не более получаса у Потемкиной и, таким образом, не выпуская из поля зрения Дворцовую площадь до половины двенадцатого, Трубецкой поехал на квартиру к своему приятелю Бибикову, флигель-адъютанту. Полковник Илларион Михайлович Бибиков имел квартиру в здании Главного штаба. Самого Бибикова не было — он в это время сопровождал Николая, начавшего движение с преображенцами к Сенатской площади. Но Трубецкой оставался около получаса в квартире полковника, находясь, таким образом, рядом с Зимним дворцом. В начале первого он снова оказался на Дворцовой площади. Разумеется, каждому своему перемещению он находил на следствии вполне лояльное объяснение: в Главном штабе узнавал о времени присяги иногородним штаб-офицерам, потом ехал домой, чтобы переодеться к визиту во дворец, и т. д. Трубецкой утверждал, что именно в этот момент, в начале первого, выехав к Зимнему дворцу, он узнал о мятеже московцев. Поверить в это никак невозможно. Следователи просто не дали себе труда проверить время и направление его поездок с одиннадцати до часу. Даже если Трубецкой успел проехать из Главного штаба на Мильонную до того, как у дворца стала собираться толпа, проведавшая о бунте московцев, то уж возвращаясь после половины двенадцатого с Мильонной в здание Главного штаба к Бибикову (к которому вход был, судя по показаниям Трубецкого, с Невского), князь никак не мог не заметить выстроенный батальон преображенцев, волнующуюся толпу, императора, окруженного генералами и адъютантами. А увидев это, не мог не выяснить тут же, в чем причина происходящего. Даже если — вопреки вероятности — Трубецкой ухитрился бы проехать с Мильонной к началу Невского каким-нибудь закоулком, минуя площадь, то на квартире Бибикова он немедленно узнал бы о происшествиях. Там не могли целый час не знать, что происходит у них под окнами.
Скорее всего, Трубецкой отправился к Бибиковым, надеясь узнать от Иллариона Михайловича о настроениях во дворце (Бибиков был директором канцелярии начальника Главного штаба), а прежде всего, чтобы, не бросаясь в глаза, оставаться рядом с дворцом.
Но даже если предположить невероятное и согласиться с показаниями Трубецкого, что, выйдя от Бибиковых в первом часу, он только и узнал о мятеже, то следующий его поступок никак не укладывается в логику его показаний. Следуя этой логике, он должен был скрыться, уехать в другой конец города, подальше от центра событий, от того места, где с минуты на минуту могли появиться восставшие войска. А что делает Трубецкой? Он опять идет в Главный штаб, идеальный наблюдательный пункт напротив дворца, приходит в канцелярию дежурного генерала и ждет. Но не просто ждет.
На коротком пути от квартиры Бибикова до канцелярии дежурного генерала у Трубецкого произошла примечательная встреча — он встретил императора Николая. Тот запомнил князя.
Николай в записках рассказывает об этом эпизоде, происшедшем, когда он вступил с преображенцами на Адмиралтейский бульвар: "Тут, узнав, что ружья не заряжены, велел баталиону остановиться и зарядить ружья. Тогда же привели мне лошадь, но все прочие были пеши. В то время заметил я у угла дома Главного штаба полковника князя Трубецкого…" Это было именно в начале первого, когда Трубецкой направлялся от Бибиковых к дворцу. Маловероятно, чтобы Николай ошибся. Слишком знаменательна в свете последующих происшествий была для него эта встреча.
А если Николай видел в начале первого Трубецкого, наблюдавшего за движением преображенцев к Сенатской площади, то, значит, диктатор был в этот момент ясно осведомлен о происходящем.
В канцелярию дежурного генерала Главного штаба, куда пошел Трубецкой после встречи с императором, все время приходили офицеры, приносящие последние новости. Трубецкой расспросил полковника Ребиндера, только что явившегося с Сенатской площади, о действиях восставших и узнал, что они "только кричат "ура!" Константину Павловичу и стоят от одного угла Сената до другого". Ребиндер ушел с площади еще до прихода лейб-гренадер и моряков и до ранения Милорадовича. Таким образом, диктатор был вполне в курсе дела: он знал, что на площади одни московцы, знал приблизительно их численность, знал, что главная магистраль от площади к дворцу — Адмиралтейский бульвар — перекрыта превосходящими силами преображенцев; вполне возможно, что от офицеров, с которыми он беседовал в Главном штабе, знал он и о других распоряжениях Николая — о приказе Конной гвардии, кавалергардам. То есть он представлял себе, что московцы вот-вот окажутся в кольце, что атаковать дворец их силами при складывающейся обстановке невозможно и что присоединиться сейчас к ним значит почти наверняка оказаться отрезанным от главного объекта, ключевой точки — Зимнего дворца.
