Капиталисты поневоле - Ричард Лахман

быть задействовано там, где национальное государство уже создало условия для экономической возможности предсказания. Модель Коллинза тем не менее не дает основы для предсказания того, какие государства станут проводить один из видов политики, благоприятной для капитализма. Коллинз определяет капитализм как практику, а не набор социальных отношений и не обращает внимание на то, какие совершенно разные «капиталистические» общественные отношения сформировались и трансформировались в каждом национальном государстве [260].Католическая рациональность

Универсальный уклон в сторону рациональности, отстаиваемый теоретиками модернизации, имплицитно поддерживается некоторыми историками Франции в случае с католической Западной Европой. Бернар Гройтюйсен (Groethuysen, 1968) и Жан Делюмо (Delumeau [1971], 1977) обнаружили, что французская церковь была способна перетолковать католическую доктрину так, чтобы легитимировать предпринимательские практики своих верующих-буржуа. Эти ученые не оспаривают тезис Вебера напрямую, выдвигая альтернативную теорию происхождения капитализма или рациональности. Вместо этого они утверждают, что религия не играет роли, так как капитализм развивался в католической Франции точно так же, как и в протестантской Англии, и что капиталисты использовали свои религии, чтобы легитимировать собственные действия.

Их выводы основаны на том, что религиозные интересы духовенства не конфликтовали со светскими экономическими интересами. В действительности Делюмо анализирует контрреформацию как многостороннюю программу, которую католическое духовенство использовало для обращения в свою веру заграничных врагов Франции и успокоения своих мятежных подданных дома. Рисуя католическую доктрину и институции столь эластичными, Делюмо смягчает конфликты внутри церкви и между духовенством и мирянами в пост-тридентской Франции, разгоревшиеся за право диктовать католическую доктрину, а также присваивать церковные богатства.

Упадок магии

Живучесть суеверий и магических практик в столетия, последовавшие за Реформацией, бросает вызов теориям, разбиравшимся выше.

Вопреки утверждениям современных теоретиков модернизации все люди не без внутреннего сопротивления обращались к рациональным практикам. Постреформационные протестантские священники и посттридентское католическое духовенство потратили много труда, приучая массы к преимуществам рациональных научных изысканий и капитализма.

Кит Томас в своей «Религии и упадке магии» (Thomas, 1971) представляет комплексную картину взаимодействия между магией, религией и наукой. Обращаясь в основном к английским источникам, Томас показывает, что до XVII в. религия — протестантизм и католичество — была интеллектуально сравнима с магией и что духовенство соперничало с мирянами-колдунами, знахарями и ведьмами за клиентуру и верность населения. «[Католическая] церковь не отрицала возможность сверхъестественного действия, но указывала, что оно может исходить только из двух источников: от Бога или от дьявола» (с.255).

Томас показывает, как постоянное использование католиками молитв и святынь для ежедневных нужд давало интеллектуальную основу колдунам, утверждающим, что магические силы присутствуют вне церкви и могут быть вызваны чародеем для удовлетворения потребностей клиентов лучшим образом, чем при помощи тех немногочисленных методов, разрешенных церковью (с. 25-50, 253-263). Хотя англиканская церковь часто, а пуритане почти всегда отрицали реальность и эффективность магии, практикуемой священниками или мирянами, протестантизм, акцентируя веру в имманентность дьявола, усиливал идею, что в мире действуют магические силы. В действительности, отрицая важность ритуального экзорцизма и утверждая, что только вера и честный труд способы спасти от дьявола, англиканские и пуританские пасторы подталкивали запуганных мирян к оставшимся католическим священникам, к белым ведьмам и тем священнослужителям из радикальных сект, которые по-прежнему практиковали экзорцизм в том или ином виде (с.469-497).

Если утеря католической церковью фактической монополии на магические практики открыла возможности для конкурентов-колдунов в первое столетие после Реформации, то, как утверждает Томас, продолжительная приверженность протестантов к рационализму и поборничество эффективности человеческого труда создали интеллектуальный климат, подорвавший веру в магию. Сначала протестантская элита в XVII в., а потом и все больше простых людей стали отвергать существование магических сил (с. 641-668).

То, что Томас упирает на первичность интеллектуальных, а не институциональных факторов при объяснении упадка магии, обосновывается его открытием, что в Англии большинство людей оставили веру в магические силы до развития более эффективных научных и медицинских техник контролирования природы и облегчения страданий. «Таким образом, перемена, произошедшая в XVII в., была более ментальной, чем технологической. Во многих различных сферах жизни [в попытках обуздать бедность, улучшить сельское хозяйство, реформировать государство и, что важнее всего, получить научное объяснение] эта эпоха видела пробуждение новой веры в возможности человеческой природы» (с. 661).

Неравномерный и слишком растянутый во времени отказ от магии наносит удар по тезису Вебера о немедленном влиянии протестантизма, сразу вызывающем рациональное мышление и действие. Кроме того, он противоречит заключениям современных теоретиков модернизации о том, что люди меняют свои практики в ответ на видимые достижения в других, более технологически развитых секторах. Рассматривая магию всерьез, как интеллектуальное предприятие, Томас сумел показать «тавтологический характер утверждения [Бронислава] Малиновского о том, что магия занимает вакуум, оставленный наукой» (с. 667). Каждая система вербовала своих сторонников, прежде всего благодаря своим предположениям об отношениях между человеком, Богом и духовным миром, а только потом благодаря своим действенным достижениям. Магия пришла в упадок, по мнению Томаса, потому что сначала элита, а потом и большинство населения стали все меньше и меньше принимать ее интеллектуальные предположения.

Наука привлекла некоторые группы раньше других, а отказ от магии не убедил всех скептиков в необходимости введения государственных санкций против тех, кто продолжал ее практиковать. Томас часто описывает, но не называет причины и различия в отношении к магии и практикующими ее в Англии. И что особенно важно, Томас не объясняет расхождения между интеллектуальным отказом от магии и желанием преследовать колдунов. Пуритане первыми в Англии отрицали возможность манипулирования магическими силами в этом мире, однако они очень неохотно поддерживали, а порой и противодействовали повторяющимся попыткам чиновников англиканской церкви преследовать колдунов из народа, при том что сами англикане не были готовы оставить магические практики. Между тем равно хорошо образованные священники и миряне—члены радикальных сект приветствовали магию, даже когда они пытались отделить свои практики от практик католиков или частных колдунов. Кроме того, Томас не может объяснить, почему атаки на ведьм в Англии усиливались 1580-1590-х гг. и ненадолго — в 1645-1647 гг. (с. 256-261, 449-451).

Классы и рациональность

Исследователи магии на континенте, в отличие от Томаса, фокусировали свое внимание на социальных различиях между колдунами и их сторонниками, с одной стороны, и инквизиторами и скептиками — с другой. Образцовым в этом смысле можно считать