Капиталисты поневоле - Ричард Лахман

эссе Карло Гинзбурга «Верх и низ» (Ginzburg, 1976). Он утверждает, что в католической церкви на протяжении всего Средневековья и Ренессанса слова святого Павла против нравственной гордыни, «noli altum sapere» («не высокомудрствуй»), стали «пониматься как предостережение против умственного любопытства еретиков в вопросах религии... как слова, совершенно явно направленные против любых попыток преступить границы, положенные человеческому интеллекту. то есть „не стремись познать высокие вещи“» (с. 30).

Гинзбург утверждает, что религиозные и светские элиты Европы осуждали религиозную ересь, политические перевороты и свободомыслящую науку как равно опасные угрозы власти церкви и государства, которые поддерживают «почтенную картину космоса» (с. 33). Элиты атаковали колдовство и науку из-за «возможности провести губительные аналогии между „новой наукой“ [и народной системой магии] и религиозными и политическими вопросами» (с. 35). Гинзбург предполагает, что индивидуалы-атеисты и вожди радикальных политических движений также были осведомлены о подрывном потенциале науки и магии.

Будоражащее мысль эссе Гинзбурга находит подтверждение в работах нескольких французских ученых [261]. Робер Мушембле (Muchembled, 1978, 1979, 1981) исследовал суды над ведьмами во Франции и Нидерландах. Он утверждает, что и светские феодалы и клирики связывали колдовство с опасностью со стороны народа для абсолютистского государства и католической церкви. Ведьм разыскивали, когда крестьяне мобилизовались, сопротивляясь королевским налогам и займам на войну. Такая мобилизация масс и преследования ведьм были распространены в тех областях, где феодалы наиболее сильно эксплуатировали крестьян (и у крестьян не оставалось излишков, чтобы платить повышенные налоги) и где клирики были бедны и не слишком уважаемы (и скорее прибегали к помощи инквизиции извне, чтобы упрочить свое положение). Судам над ведьмами способствовало и разделение крестьянских общин (бывшее результатом повышения государственных налогов и сеньориальных рент). Крошечное меньшинство обеспеченных крестьян боялось черной магии больше бедного населения и помогало инквизиторам, представляя им списки наиболее бедных крестьянок как ведьм [262].

Мнение Гинзбурга, Мушембле и других о рационализации как о проекте правящего класса разделяли Делюмо и Гройтюйсен в своем изображении католицизма как рациональной прокапиталистической религии. Оба направления научной мысли на первое место ставили желание класса капиталистов или государственной элиты прибавить себе власти через контроль мыслей и поведения подчиненных групп. Тем не менее все эти исследователи преувеличивали легкость и масштабы того, как правящие группировки достигали согласия в вопросах веры и переоценивали возможности элит менять народную религию.

Структурная позиция и политическая теология

В наиболее значимых работах по политическим и экономическим последствиям Реформации признается, что различный политический статус протестантов определяли особые структурные условия, при которых люди пытались практиковать реформированную религию. Майкл Уолцер (Walzer, 1965) возражает Веберу, указывая, что ранние пуритане рассматривали революционную политическую активность как определяющую часть своего религиозного призвания.

Уолцер представляет экономическое влияние пуританства как зависимое от особой смеси побед и поражений, которые оно претерпело в Англии XVII в. Он утверждает, что пуритане были достаточно могущественны, чтобы подорвать традиционные практики, психологически подготовив людей к самопожертвованию и систематическому напряжению своих сил. Однако пуританская дисциплина и тревожность «привели к страшному требованию экономических ограничений (и политического контроля), а не к предпринимательской деятельности, как описывал Вебер» (1965, с. 304). Пуританские некапиталистические экономические планы не осуществились потому, что они не смогли удержать государственную власть после гражданской войны. Тем не менее пуритане, сокрушив средневековые привилегии, создали благоприятный климат для нового, уверенного либерализма. «Вот в чем, по-видимому, состоит связь пуританства с либеральным миром: это историческая подготовка, а не вклад в теоретическую разработку» (с. 303). Тем не менее Уолцер не смог идентифицировать набор политических и институциональных факторов, ответственных за сочетание психологических удач и политических провалов пуритан.

Мэру Фулбрук (Fulbrook, 1983) следует критике Вебера, предложенной Уолцером, в своем утверждении, что воздействие пуританских представлений на экономические практики проходило через политические конфликты между верующими и государственными чиновниками. Ее характеристика протестантизма резко противоречит утверждению Уолцера о том, что все пуритане были революционерами. Фулбрук говорит, что английский пуританизм и немецкий пиетизм, два самых «пуристских» варианта протестантизма, не произвели необходимого воздействия на экономические практики, потому что их учениям не была присуща какая-либо экономическая идеология. Она рассматривает оба религиозных движения как автономные, привлекавшие сторонников из разных классов, в основном по религиозным соображениям. Пуритане и пиетисты бросались в политику только тогда и до тех пор, пока государство покушалось на их институциональную свободу.

Фулбрук полагает, что различные политические доктрины пуритан Англии и пиетистов Пруссии и Вюртемберга везде зависели от особенностей институциональных отношений между церковью и государством. Фулбрук определяет базис религиозного конфликта как институциональный. Однако она не показывает, как какое-то особое пуристское содержание пуританизма и пиетизма сказывалось на борьбе за контроль над церковными должностями. В результате она не может объяснить, почему конфликты между церковью и государством в Англии и протестантской Германии имели иные структурные последствия, чем религиозная борьба в католической Германии и Франции.

Имплицитный ответ на недостатки в критике Вебера Уолцером и Фулбрук содержится в исследовании Кристофера Хилла (Hill, 1972) протестантской идеологии в Англии за полтора столетия с Реформации Генриха до Реставрации. Хилл отвергает однозначную интерпретацию пуританской политики Вебером и Уолцером, замечая, что протестантизм породил и либертарианскую коммунистическую, и политически репрессивную, и дотошно навязчивую капиталистическую идеологии. Хилл утверждает, что окончательный политический статус пуританизма сформировался в ответ на конфликты, которые каждая секта испытывала в первые годы своего существования. В то время как Фулбрук ставит акцент на конфликте между пуристскими сектами и государством, Хилл подчеркивает борьбу между многочисленными протестантскими группами с разной базой поддержки внутри монархии и церкви Англии, среди джентри или «простых людей», особенно ремесленников и работников.

Хилл утверждает, что религиозные конфликты разрешались на уровне не идей, а возможностей каждой группы отстоять свое видение в борьбе с конкурирующими предписаниями в политической и экономической деятельности. Победа буржуа в гражданской войне превратила пуританизм в модель для действия в реально существующем английском обществе, в то время как радикальные секты потеряли популярность, когда стали предаваться утопическим мечтаниям. Различные «протестантизмы» Хилла в конечном итоге соперничают как представления о гегемонии различных классов. Институциональный базис каждой секты в церквях, в противоположность их базису в классовой борьбе, имеет мало значения для Хилла в борьбе за привлечение сторонников.

Структурные основы Реформации

Уолцер, Фулбрук и особенно Хилл наиболее убедительно критикуют Вебера,