Ознакомительная версия.
Много раз проверенный в деле, он пользовался особым доверием Петра и сделал «справедливость своим ремеслом». Сидя в Сенате за отдельным столом, он сурово наблюдал за тем, как трудились сенаторы, исполняя свой долг. Пунктуальный при передаче и исполнении воли царя, самостоятельный и активный в порученных ему делах, он, являясь официально «оком государя», был одновременно бельмом на глазу для многих сановников Петра, мечтавших, как и все бюрократы во все времена, о тихой, несуетной службе без столь характерной для Петра утомительной самоотверженности и экзальтации, о службе, приносящей почет и удовольствие, а если возможно, то и скромные, помимо жалованья, доходы. Неподкупный генерал-прокурор с его нарочитой прямотой и тонко рассчитанной смелостью был человеком крайне неудобным для вельмож, особенно для Меншикова, с которым Ягужинский постоянно конфликтовал. Словом, накануне смерти Петра громогласного борца за казенную справедливость сбрасывать со счета никак было нельзя, тем более что он был зятем канцлера Головкина. Воспользовавшись услугами упомянутого Бассевича, Меншиков и другие склонили Ягужинского на свою сторону.
В конечном счете сплоченность «птенцов» и решила судьбу трона: в ночь смерти Петра верные им гвардейцы окружили дворец, заблокировав противникам Екатерины возможность провозгласить императором сына царевича Алексея. После краткого совещания вельмож, где некоторые попытались было поставить под сомнение право Екатерины на престол, победили сплоченные «принципалы». Императрицей была провозглашена Екатерина I, которую, как сообщает в своих «Записках» Бассевич, «умоляли не отказываться от престола», чего она, пойдя навстречу горячим желаниям своих подданных, и не сделала. Смерть Петра стала важным политическим событием жизни России и всей Европы. Вместе с великим реформатором в прошлое уходила целая эпоха жизни русского общества, неповторимость которой вполне оценили современники. В день похорон Петра Феофан Прокопович, передавая ощущения многих, восклицал: «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великаго погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? Ах, как истинная печаль, ах, как известное наше злоключение! Виновник безчисленных благополучии наших и радостей, воскресивший, аки от мертвых, Россию и воздвигший в толикую силу и славу, или паче, рождший и воспитавший, прямой сын отечестия своего, отец, которому по его достоинству добрии российстви сынове безсмертну быти желали; по летам же и составу крепости многолетно еще жити имущаго вси надеялися: противно и желанию и чаянию скончал жизнь, и, о лютой нам язвы! тогда жизнь скончал, тогда по трудах, безспокойствах, печалех, бедствиях, по многих и многообразных смертех, жити нечто начинал». Нет сомнений, что проникновенные слова блистательного оратора, впечатляющие даже сквозь два с половиной столетия, как и вся невиданная ранее длинная и пышная церемония похорон, сопровождались слезами и глубокой скорбью многолюдных толп, провожавших Петра в последний путь до Петропавловского собора. Но люди, как и всегда, оставались людьми. Они скорбели об утрате и в то же время, присутствуя на многочасовой церемонии, вероятно, мерзли, уставали, разговаривали о пустяках, думали о дне насущном, о будущем. Можно с уверенностью сказать, что не все рыдали на похоронах и не все проливали искренние слезы, а лишь, «послюня глаза», больше рассматривали собравшееся общество, чтобы потом подробно рассказать домашним, позлословить и посмеяться.
Вскоре после смерти Петра по стране пошел гулять лубок с характерным пространным названием: «Небылица в лицах, найдена в старых светлицах, обверчена в черных тряпицах, как мыши кота погребают, недруга своего провожают…». В этом лубке, чаще известном под названием «Мыши кота погребают», изображения мышей, идущих возле погребальных саней, на которых лежит замечательной, подчеркнутой усатости кот, сопровождаются рифмованным текстом, в котором видно отчетливое стремление безымянных авторов высмеять лицемерную скорбь одних, показать неприкрытую радость других и вообще воспеть освобождение всех обиженных и гонимых при жизни кота мышей. Тонкий знаток лубка И. М. Снегирев отмечает неслучайность этого образа и соответственно популярности лубка: «Как волк в отношении к овцам, так и кот в отношении к мышам издревле занимали в баснях и притчах свойственную им роль: тот и другой – утеснителей и мучителей, а овцы и мыши – утесненных и страждущих… Кот поступает с пойманною мышкою подобно опытному кату-палачу, который сперва вымучивает у жертвы своей медленными пытками признание в содеянных и даже несодеянных преступлениях, потом так исторгает у нее жизнь, чтобы чувствовала, как умирает… Мыши – это подданные, утесненные котом – своим владыкою. Свойства и действия людей перенесены на этих животных». Исследователи лубка, наиболее крупным из которых был Д. А. Ровинский, находят в этом, глубоко народном, окрашенном грубоватым, но, как всегда в анекдотах, метким и беспощадным к властителям юмором, немало реалий петровского времени, да и просто элементов процессии похорон первого императора. Здесь и восьмерка мышей, пародирующих восьмерку коней траурной колесницы Петра, здесь и мышь «от чухонки Маланьи везет полны сани оладьев», сама же Маланья – пародия на Екатерину – «ходит по-немецки, говорит по-шведски». Среди мышей, собравшихся на похороны со всей страны, много «местных» – из Карелии, Шлюшина (народное название Шлиссельбурга), с Охты. А вот за санями идут обиженные котом: «Старая подовинная седая крыса смотрит в очки, у которой кот изорвал жопу в клочки… Мышь – охтенская переведёнка (то есть переведенная по указу на жительство в Петербург, на Охту. – Е. А) несет раненаго котом своего ребенка… Идет мышенок – отшиблено рыло, несет жареную рыбу». А вот идут довольные мыши с окраин: «Трёнка с Дону, из убогого дому, веселыя песни воспевает, без кота добро жить возвещает… Мышь татарская Аринка тож наигрывает в волынку» – и т. д.
Но участникам похорон из правящей верхушки было, конечно, не до уличного юмора. Проснувшись на следующий день после смерти Петра, они не смогли не ощутить, что ситуация коренным образом изменилась, что отныне так, как было при Петре, уже не будет никогда, ибо все, что делал Петр, правильно или неправильно, было освящено его огромным авторитетом, его поистине безграничной властью, полученной им давно и по праву рождения не нуждавшейся в доказательствах и обоснованиях. Самые близкие к нему сановники были под сильным влиянием личности реформатора, они смотрели на мир его глазами, поэтому многие недостатки и пороки системы ими преуменьшались или казались легко исправимыми, а решения даже самых сложных проблем – простыми, так как всегда всю ответственность за последствия брал на себя Петр – истинный руководитель страны, мозг и душа начатого им же грандиозного дела.
Бронзовая маска Петра I.
После смерти его все переменилось. Екатерина управлять не могла, тяжесть бремени правления и ответственность теперь ложились на «принципалов», которые, вроде бы дружно поначалу взявшись за тяжкое бревно власти, несли его с разной степенью усердия и напряжения, ссорились и подсиживали друг друга. Реформы не были завершены, и, стоя в недостроенном Петропавловском соборе в тот момент, когда гроб с телом Петра ставили в крошечную часовню (из которой его перенесли в подготовленную гробницу лишь в 1731 году), они имели перед собой поразительную аллегорическую картину состояния страны в момент смерти Петра: великолепная гигантская колокольня с ангелом на шпиле возносилась на головокружительную высоту, а стены по всему периметру огромного собора были не выше человеческого роста. Но если блестящий зодчий итальянец Доменико Трезини имел утвержденный царем план строительства кафедрального собора и знал наверняка, что и когда делать, то блестящая свита Петра не получила от покойного императора ни указаний, ни советов, никакого плана того, что необходимо предпринять.
Собственно, и сам Петр не имел никогда разработанных планов реформ: у него были, как правило, только наметки конкретных преобразований; во многом он руководствовался интуицией, пониманием общих задач, анализом развития тех или иных заданных им же процессов, а нередко действовал бессистемно, не считая при этом необходимым что-либо объяснять. Вместе с ним умерла и та грандиозная лаборатория мысли, которая одна долгие годы определяла всё и вся в стране. Осиротевшим «птенцам» приходилось брести неизведанными дорогами, на свой страх и риск, часто исходя в политике из обстоятельств, а не задуманных планов. И хотя Меншиков с первых дней царствования Екатерины I был признанным лидером правительства, не встречая особого сопротивления среди правящей верхушки, он не обладал ни широтой, ни масштабностью мышления Петра, он не овладел даже его приемами управления, чтобы хотя бы имитировать продолжение прежнего курса, да и, по-видимому, не особенно стремился к этому жизнь выдвигала на повестку дня десятки срочных проблем, требовавших внимания и решения. Политика, как известно, есть результирующая различных разнородных факторов, подводных течений, не учитывать которые при прокладке курса государственного корабля невозможно, рискуя иначе посадить его на мель. Теперь самое время сказать об этих факторах.
Ознакомительная версия.
