Ознакомительная версия.
Собственно, и сам Петр не имел никогда разработанных планов реформ: у него были, как правило, только наметки конкретных преобразований; во многом он руководствовался интуицией, пониманием общих задач, анализом развития тех или иных заданных им же процессов, а нередко действовал бессистемно, не считая при этом необходимым что-либо объяснять. Вместе с ним умерла и та грандиозная лаборатория мысли, которая одна долгие годы определяла всё и вся в стране. Осиротевшим «птенцам» приходилось брести неизведанными дорогами, на свой страх и риск, часто исходя в политике из обстоятельств, а не задуманных планов. И хотя Меншиков с первых дней царствования Екатерины I был признанным лидером правительства, не встречая особого сопротивления среди правящей верхушки, он не обладал ни широтой, ни масштабностью мышления Петра, он не овладел даже его приемами управления, чтобы хотя бы имитировать продолжение прежнего курса, да и, по-видимому, не особенно стремился к этому жизнь выдвигала на повестку дня десятки срочных проблем, требовавших внимания и решения. Политика, как известно, есть результирующая различных разнородных факторов, подводных течений, не учитывать которые при прокладке курса государственного корабля невозможно, рискуя иначе посадить его на мель. Теперь самое время сказать об этих факторах.
Оказавшись у власти, Меншиков и другие столкнулись с серьезными внутриполитическими проблемами, назревавшими задолго до смерти Петра. 1725 год был, в сущности, лишь вторым мирным годом петровского царствования, – с 1695 года почти непрерывно тянулись войны: Турецкую сменила Северная, а Северную – Персидская. Страна переживала довольно тяжелый послевоенный кризис – прямое следствие перенапряжения народного хозяйства в годы войны. Он проявился в росте недоимок в платежах как старой подворной, так и особенно новой – подушной – подати, в усилении бегства крестьян, в явном недовольстве различных слоев общества. Особенно тяжелы были финансовые дела. Армия постоянно поглощала большую часть поступлений, и все равно денег ей не хватало. Общая сумма недоимок с 1720-го по начало 1726 года достигла, по подсчетам Военной коллегии, 3,5 миллиона рублей при ежегодном подушном окладе в 4 миллиона. Было очевидно, что разорение как следствие войн и реформ имело хронический характер. Оно усугубилось в первые мирные годы страшным народным бедствием – неурожаями, голодом. В 1721—1724 годах резко подскочили цены на хлеб, возросла смертность населения. Особую известность получила история о смерти от голода множества людей в Пошехонском уезде в 1723 году. Подполковник Трайден, отправленный в Пошехонье с ревизией, сообщал, что «явились от хлебного недороду и питающихся травами померло разных помещиков дворовых людей и крестьян» около 5,5 тысячи душ, то есть 11% мужчин, положенных по уезду в подушную подать. Трайден писал также, что в 1724 году крестьяне пекли хлеб: «1) из одной травы вахты и пихты, 2) из одной мякины, 3) из житной и овсяной мякины с соломою, 4) из лесного моху». Подобные сообщения, приходившие из разных мест, побудили Петра прибегнуть к крайней мере – конфискации излишков хлеба у помещиков для раздачи голодающим крестьянам. Ситуация мало в чем изменилась и в год смерти царя.
Следует отметить, что Петр понимал главную причину бедствий народа. В черновике предисловия к «Гистории Свейской войны» он писал: «Итако, любезный читатель уже довольно выразумел, для чего сия война начата, но понеже всякая война в настоящее время не может сладости приносить, но тягость, того ради многие о сей тягости негодуют». И тем не менее он не намеревался отказываться от прежнего курса внешней политики и, завершив тяжкую Северную войну, бросил армию на Персию. Введя подушную подать, он не намеревался при этом сокращать численность войск, а, наоборот, приступил к новому витку военно-морского строительства.
Многочисленные свидетельства документов говорят о проявлениях недовольства крестьян политикой властей в 20-х годах XVIII века. Крестьяне последовательно добивались «прощения» накопившихся недоимок и штрафов, исключения из оклада подушной подати умерших и беглых (что сняло бы с остальных излишние платежи). Крестьяне требовали освобождения их от строительства полковых квартир и сокращения рекрутских наборов.
Примечателен разговор старосты и десятского, за который оба попали в сыскное ведомство. Вернувшийся в сборную избу десятский, ответственный за сбор подушной подати, воскликнул: «Сбился с ног, ребята, крестьяне денег не дают, что с ними делать?» – на что староста ему отвечал: «Мужики от податей разорились, оскудели. Какой у нас царь? Царишка! Измотался весь. Оставил Москву, живет в Питере и строит город. Пропал весь народ от податей!» Оснований для возмущения было достаточно: по самым приблизительным подсчетам, платежи крестьян в казну за годы Северной войны возросли в три раза.
Деревня и город полнились слухами о предстоящих переменах – неизбежных спутниках смены власти. «Истинно грешно, – пишет в Кабинет пошехонский воевода Тормасов, – и не токмо в то время (раньше. – Е. А.) взять с них [крестьян] мочно, но и ныне вдруг без тягости выправить не мочно, токмо едино у всех упрямство и эхо пустили во весь дистрикт, что учрежденная комиссия сочиняет обстоятельство и когда сочинит, то вся доимка отставлена будет». О, эта вечная российская вера в действенность комиссий! Та, которая действительно возникла в 1726 году, вопрос о недоимках даже не рассматривала. Неустойчивость положения правительства объяснялась и тем, что после смерти Петра дворянство, тесно затянутое в мундиры, стало проявлять недовольство и смелее высказывать свои претензии к власти. Дворяне требовали принятия эффективных мер по борьбе с бегством крепостных, снятия штрафов и начетов «за утайку и прописку душ (то есть пропуск. – Е.А.)» во время переписи. «Сколько лет оброков з деревень своих не получаю, – жалуется в своей челобитной 1726 года Анна Шереметева, – а что собираю, за беглых крестьян плачу». Жалобам богатейшей (после, конечно, Меншикова) помещицы верить особенно не следует, а многие мелкие дворяне действительно разорялись. Они засыпали правительственные учреждения челобитными, прося льгот, послаблений, пожалований землей, «деревенишками и людишками». Вынужденные пожизненно исполнять службу в армии и конторах, дворяне настойчиво просили хотя бы длительных отпусков для наведения порядка в имениях, где оставались лишь старики и дети. В феврале 1725 года было начато следственное дело полковника Юшкова, заявившего, что он не желает идти поклониться праху Петра: «Что мне у мертвова делать? Я отпущен в деревню, а у живова не часто бывал». Другой помещик писал в челобитной в марте 1727 года, что «от 720 году в деревнях моих не бывал, и без смотрения оные деревни пришли во всеконечное разорение». Недовольство политикой правительства выражало и высшее духовенство, сидевшее при Петре ниже травы, тише воды. Член Синода архиепископ Г. Дашков направил Екатерине «доношение», в котором, в сущности, обвинял государство в грабеже церковных богатств: «И то правда, церковное имение – нищих имение… И как видно, что судей и приказных не накормить и иностранных не наградить, а богаделен и нищих не обогатить, а домы и монастыри, уже инде и церкви, чуть не богадельнями стали». Летом 1725 года началось скандальное следственное дело фактического главы Синода новгородского архиепископа Феодосия Яновского, проявлявшего открытое пренебрежение к Екатерине I и выступавшего с возмутительными речами в Синоде: «Бог-де дал ему, императору, кончину, был-де государь великой амбиции… глубоких и беспокойных замыслов, новыя одни по другим дела заводил, сегодня великое дело задумал, утро – того больше затеял. С наговора бездушных людей и доносителей о всех, как духовных, так и светских особах, начал иметь, яко о неверных себе, худое мнение и подозрительство… никому начал не верить, только молодым придворным и злосовестным людям, для чего и тайных имел шпионов, которые на всех надзирали и так иногда смущали его, что он ночью спать не мог». Нет сомнений в том, что все эти и многие подобные им свидетельства складывались в те самые факторы, оказывавшие сильнейшее воздействие на курс послепетровского правительства. И, как всегда бывает в подобных ситуациях, поразительно быстро начались перемены. Уже 2 февраля 1725 года Ягужинский предложил сенаторам обсудить вопрос о снижении подушной подати, вызывавшей так много недовольства, на четыре копейки, «дабы при нынешнем случае та показанная милость в народе была чувственна». Предложение Ягужинского, одобренное сенаторами, Екатерина I сразу же «опробовать милостиво изволила», и 74-копеечная подушная подать была сокращена до 70 копеек. В октябре того же года Сенат (и вновь по инициативе генерал-прокурора) рассмотрел доклад «О содержании в нынешнее мирное время армии и каким образом крестьян в лучшее состояние привесть». Само название доклада ясно говорит о сути самой важной внутриполитической дилеммы: как, не ослабляя армии и флота, улучшить положение крестьянства, страдающего от податей, недородов, голода, злоупотреблений властей. На полях доклада мы читаем комментарии, принадлежавшие кому-то из сановников. Пункт Ягужинского: «От такого несносного отягощения пришли в крайнюю нищету и необходимо принуждены побегами друг за другом следовать и многие тысячи уже за чужие границы побежали и никакими заставами удержать от того неможно» – прокомментирован так: «От побегов можно удержать так надлежит выбрать сотников и десятников и положить круговую поруку, усилить караулы». Против положения о некоторых сокращениях расходов на армию стоит примечание о том, что не следует забывать известную речь Петра на праздновании Ништадтского мира о причинах гибели Византии, ибо в армии – основа обороны. Нам не известно, кто делал эти пометы, но ясно одно: новое правительство вынуждено было начать разрабатывать основы собственной, отличной от петровской, политики, основанной на учете ряда объективных факторов, действие которых было значительно ослаблено при Петре, но игнорировать которые в новой обстановке было уже невозможно. Именно с решений 2 февраля, а точнее, с обсуждения сенатского доклада осенью 1725 года начинает усиливаться, нарастать общая тенденция ревизии петровского наследия, все смелее и пространнее звучат сомнения в правильности тех или иных преобразований, ручейки критики вот-вот сольются в поток, который начнет подмывать казавшиеся еще вчера незыблемыми основы политики Петра. Запахнет контрреформами.
Ознакомительная версия.
