Неожиданно оказалась очень приятной и деловой атмосфера на нашем физико-математическом факультете. Там собралась весьма квалифицированная компания доцентов, подобранная еще профессором Морухай-Болтовским, приехавшим в 14-ом году из Варшавы. Может быть, они и не были первоклассными учеными, но все были знающими, интеллигентными преподователями вполне университетского уровня. Теперь я уже имею право сказать, что все доценты факультета были профессионалами высокого класса. Именно они определяли погоду на факультете, который тогда был заметным явлением на фоне других провинциальных университетов. И что было особенно приятным – преподаватели факультета были все какие – то очень беспартийными. Как это отличалось от того, с чем я сталкивался на моем родном механико-математическом факультете МГУ, где группа партийно-комсомольских деятелей присвоила себе право решать и судьбы отдельных людей и факультета в целом!
С особой симпатией я вспоминаю доцента М.Г. Хапланова. Он заведовал кафедрой математического анализа. Во многом он мне очень помог. Особенно своей критикой моих первых работ, которые Михаил Григориевич читал в рукописях. Были среди преподавателей факультета, конечно, и пара «острых» дам. Как правило добившись определенного положения, подобные научные дамы бывают очень «конкретно образованными» – знают может быть и немного, но зато знают так, что сразу фиксируют любую неточность. И на научных семинарах ведут себя как на экзамене со студентами. С ними надо держать ухо востро. Но это тоже полезно!
Мы жили раскованно и весело. После заседаний кафедры или ученого совета было принято ходить в «букинистический магазин». Мы так называли небольшую забегаловку, расположенную на улице Энгельса около букинистического магазина. Там продавали в разлив донские вина. Вина там были хорошие и дешевые, но не было закуски. Поэтому иногда, мы шли куда-нибудь еще и поужинать. Обычно шли в ресторан Дон (в ресторан – при доцентском жалавании! Такое тогда бывало, времена были куда, как более легкие – прошу верить!), расположенный на той же улице.
Были распространены шутки и безобидные розыгрыши. Однажды из ресторана Дон, ректору университета была прислана страница из жалобной книги с такой записью: «Когда я попросил третью поллитру, мне в этом грубо отказали!» И подпись – доцет университета Ворович." Надо сказать , что будущий действительный член Российской Академии Наук И.И. Ворович, в особенности в те годы, практически ничего не пил спиртного. Письмо из ресторана демонстрировали на общем партийном собрании факультета, однако экспертизу почерка не проводили.
Я стал снова заниматься спортом – играл за сборную факультета в волейбол и сделался председателем городской секции альпинизма. Уже с ранней весны мы начинали готовится к предстоящему сезону – но об альпинизме будет еще особый разговор.
Стихи я уже не писал совсем – настоящее дело меня поглотило полностью.
По приезде в Ростов, без всякой раскачки я оказался невероятно загруженным – прежде всего чтением лекций. И это, при полном отсутствии у меня опыта преподавательской работы. Сейчас, когда с тех пор прошло уже более 40 лет, я удивляюсь своей смелости и легкомыслию – как я мог принять на себя столько обязанностей. Уже в своем первом семестре мне поручили читать пять (5!) самых разных курсов. И я за всё взялся. Первым был курс теоретической механики, который я читал всему факультетскому потоку. Я его еще знал, хотя и с грехом пополам. Кроме того, мне поручили курс теории относительности и римановой геометрии для физиков-теоретиков. Этот курс я слушал у академика Тамма и у меня сохранились записи лекций. Но об остальных курсах я просто ничего на знал.
На подготовку сложнейшего курса гидродинамики, который я никогда не изучал у меня было лишь два-три месяца подготовки. Я читал его прямо «с колес»: то, что вчера выучил, сегодня рассказывал студентам. Мог ли я тогда думать, что через четыре года я буду защищать докторскую диссертацию по ...гидродинамике! Да еще в институте имени Стеклова. Все это начало ростовской деятельности мне кажется почти фантастическим. И тогда же я понял – читать лекции куда легче, чем сдавать по ним экзамен!
Конечно – молодость, конечно – здоровье. Но была еще и удивительная послевоенная атмосфера общей приподнятости. Страна была на подъеме. Все трудились с хорошим рабочим настроем. Почти не было разговоров о трудностях жизни, хотя она была очень и очень нелегкой особенно в начале пятидесятых годов. Впрочем, с чем сравнивать? Не с началом девяностых годов, конечно! Тогда каждый день мы ждали что-нибудь новое и хорошее. И, что было удивительным – это случалось!
На кафедре механики, где я оказался, была по-настоящему рабочая обстановка. Кафедра была совсем новой. Она только-что сформировалась заново после разгрома и посадок. Ректор университета, профессор Белозеров привез трех москвичей: И.И.Воровича, Н.Н.Моисеева и Л.А.Толоконникова. Все мы были кандидатами наук, только что защитившими свои диссертации и без всякого опыта педагогической работы. Мы сразу вцепились в дело, начали его терзать и это определило дух кафедры. Нами командовал немолодой, как нам тогда казалось, доцент А.К.Никитин. Ему было уже около 40 лет. Но он не был в армии и уже много лет преподавал. Он был знающим преподавателем, но собственных научных работ у него почти не было.
Кафедра была не только новая, но и молодая. Все мы пришли из армии, кроме Никитина. Это было еще одним объединяющим началом. Надо заметить, что дух «фронтового братства» еще долго чувствовался после войны.
Никто кроме нашего заведующего кафедрой раньше не преподавал в университетах. К тому же Никитин был на кафедре единственным доцентом. Все остальные были ассистентами. Он нам особенно работать не мешал, но за качеством преподавания следил, Ходил на лекции, делал замечания. Однажды он мне преподал урок, оставивший след на всю жизнь. Готовясь к лекциям, я составлял подробный конспект и, беря с собой в аудиторию, часто в него заглядывал, сверяя выкладки и окончательные формулировки. После одной из таких лекций Никитин мне сделал выговор:"Неужели Вы не можете подготовится настолько добросовестно, чтобы не лазить в свои бумажки?" Я покраснел как рак – мне было стыдно. И я научился читать без бумажек. Готовясь к лекциям, я продолжал портить много бумаги и составлять подробные конспекты, но на лекции я ходил уже без всяких записей. Только теперь, когда мне пошла вторая половина восьмого десятка и приходится читать лекции гуманитарного характера, лишенные логики математических доказательств, я беру с собой перечень вопросов, боясь забыть, что-нибудь важное.
Вместе со мной из Москвы приехал Иосиф Израилевич Ворович. Для меня его присутствие рядом было очень важным и он мне основательно помог, особенно на первых порах. В университетские годы, как я теперь понимаю, спорт занимал, мягко говоря, несколько большее место в моей жизни, чем это следовало бы. Я учился кое-как и науки были для меня чем-то вторичным и учился я только в сессию. И вот теперь в Ростове, все пробелы моего образования стали видными. И я их остро чувствовал и очень стеснялся своего невежества. А, готовя лекции и, особенно, семинарские занятия, я часто нуждался в срочной помощи. Ворович же был своим и я не стеснялся обнаружить перед ним своего незнания и мог задать ему любой вопрос. И он никогда не отказывал мне в помощи – он учился в университете несколько иначе, чем я. Чувство благодарности за это я сохранил на всю жизнь.
С Воровичем у меня, вообще, были особые отношения. Иосиф Израилевич был моложе меня на два года и судьба нас свела в университетском общежитии на Стромынке, когда я уже был «матёрым студентом» третьего курса, а он только что поступил в Университет. Это был, кажется сентябрь 37-го года. В нашей комнате жило пять студентов третьего курса и одна кровать была свободна. Вот сюда, в эту обитель матёрых студентов и послали жить нового первокурсника. Им оказался будущий действительный член Российской Академии наук И.И.Ворович.
Мы много раз вспоминали нашу первую встречу и надо сказать, что мои воспоминания о нашей комнате и первой встрече, несколько отличаются от того, что осталось в памяти у Воровича. Иосиф Израилевич вспоминает, что войдя в комнату он увидел несколько полуголых парней, которые резались в карты и приняв на жительство без энтузиазма нового постояльца , сразу же проявили иной энтузиазм – отправили его за пивом – тогда оно существовало, как распространенный продукт, доступный даже для студенческого кармана!? Что сегодня кажется почти фантастикой!
Мне же запомнилось другое. В комнату вошел невысокий худенький мальчик с большими грустными глазами, в которых запечатлелась вся мировая скорбь. Но особенно запомнилось – большой чемодан или сак, перевязанный ремнями, под которые были засунуты бурки, в которых маленький Иосик должен был ходить в холодную московскую зиму. Я не помню эпизода с пивом, а он с бурками.
