Ознакомительная версия.
Так что им все нипочем, сойдет и английский. Во французском кафе они сидят на улице, «на террасе», мерзнут и чувствуют себя «по-парижски». Они чувствуют себя по-парижски даже сильнее истинных парижан, потому что испытывают это чувство здесь, в Берлине. Вероятно, велением градостроительных предписаний террасы кафе здесь огорожены и недвусмысленно отделены от остальной улицы. Правда, именно это и отличает их от террас парижских кафе. Но нас ведь интересуют не различия, а сходства. На некоторых террасах странное, почти как в морге, фиолетовое освещение. Тем занятнее наблюдать там смеющиеся лица. Из толчеи посетителей, устремляющихся в кафе и на террасы, и тех, кто оттуда выходит, образуется переменчивый и прихотливый поток пешеходов. Когда им надо пересечь улицу, они спешат к перекрестку. Если повезет, светофор как раз переключится на зеленый, и они без помех попадут на противоположный тротуар, где их тоже ждут кафе и террасы.
По краям тротуара маячат деревья, а перед решетками оград – разносчики газет. Новости у них, разумеется, ужасающие. Газеты опережают само время, и даже темп, ими же установленный, не в состоянии за ними поспеть. Полуденный выпуск что есть духу бежит за вечерним, а вечерний тщится настичь завтрашний утренний. Полночь с ужасом озирается на догоняющий ее завтрашний полдень и всей душой уповает на забастовку наборщиков, дабы получить передышку и хоть одну полночь побыть самой собой.
Подобным вот образом Курфюрстендамм неутомимо тянется из конца в конец днем и ночью. К тому же она обновляется. Два этих качества надо бы выделить особо, ибо из часа в час улица теряет, так сказать, молекулы своего культурно-исторического облика. Хотя она и не перестает быть «важной транспортной артерией», впечатление такое, будто на всей своей протяженности она, вместо того чтобы вести к какой-то цели, норовит стать целью сама. Не находись там, где ей приходится обрываться, другая улица, она, кажется, тянулась бы до бесконечности. Впрочем, размеры ее и без того достаточно неимоверны. А ее поистине чудовищная способность беспрестанно обновляться, то бишь «ремонтироваться», противоречит всем естественным законам юношеского роста и старческого дряхления. Я уже давно силюсь разгадать секрет, позволяющий ей, невзирая на все метаморфозы и передряги, сохранять узнаваемость физиономии и даже в еще большей мере оставаться самой собой. Переменчивость ее неизменна. Долговечно ее нетерпение. Постоянно ее непостоянство. Она – капризная любимица творения, если, конечно, допустить, что она и впрямь желанное его дитя…
Что, к сожалению, вряд ли соответствует истине…
Мюнхнер Нойесте Нахрихтен, 29.09.1929
Кто хоть раз в жизни вместо милостыни давал инвалиду-попрошайке совет «Иди работай!» или все еще злится на непомерно высокие пособия безработным, пусть выкроит дня три свободного времени и попытается найти работу сам. Поверьте, искать место куда менее приятно, чем, сидя в кафе, сносить приставания нищего инвалида.
Я ищу работу в центре города, потом в достопочтенных районах «старого Запада» и вблизи Александерплац, посвящая этому занятию по три часа три дня подряд. Три дня длятся мои поиски. Подводя итоги, я вынужден признать: посетив пятнадцать мест – в их числе большие магазины, экспортные и оптовые фирмы, а также заведения не столь солидные – я только в трех случаях удостоился хоть каких-то, – весьма, впрочем, проблематичных, – видов на будущее: в магазине мужской одежды меня пригласили зайти еще раз, в точильной мастерской пообещали мне написать, а заведующий складом известной угольной компании, с большим знанием дела оценив мои небогатые физические возможности и отказав мне по причине моей очевидной немощи, пообещал, однако, справиться в канцелярии, нет ли там для меня чего подходящего.
Я начал на Бюловштрассе с лавки скобяных изделий, где вдобавок есть и своя точильная мастерская. В этой лавке я когда-то отдавал точить ножницы, и хозяин, равно как и белокурая продавщица, отнеслись тогда ко мне на удивление душевно. На сей раз я явился часов в пять пополудни в своей уже порядком потрепанной шинели, головной убор снял в дверях и почтительно замер в трех шагах от прилавка. Блондинка-продавщица – о, как мне запомнилась ее лучистая, весенняя приветливость по отношению к «клиенту», который примерно полгода назад зашел в магазин в перчатках и отменном, с иголочки, штатском платье, – недоверчиво глянула на меня из-за плеча солидного покупателя, пристально изучавшего пилку для ногтей. Она уже выдвинула ящичек кассы, очевидно, намереваясь дать мне мелочи. Но тут из двери за прилавком показался мужчина, вероятно, хозяин, в светло-серой жилетке и пенсне на черном шелковом шнурке. Седые волосы подстрижены ежиком, а черные усики напомажены так, что аромат доносился даже до меня. На его светлой жилетке, словно нарисованная слеза, застыла капля машинного масла.
– Мне денег не надо. Я безработный и хотел бы у вас работать.
Хозяин склонил голову набок, наморщил лоб, уронил с носа пенсне – оно еще какое-то время нервно болталось на шнурке – и глянул на меня искоса. По-моему, это называется «испытующим взглядом».
– С металлом приходилось работать?
– Нет. Я бухгалтер по профессии.
– Бухгалтер! Клиентов обслуживать можете?
– Могу!
– Как будете обслуживать?
– У меня учтивые манеры.
– Ладно, Фрида, запишите его адрес. Мы вам напишем, – бросил господин, снова нацепил пенсне и проследил, как Фрида записывает мой адрес.
Уходя, я изобразил неловкий поклон. Фрида только глянула мне вслед и ничего не сказала, а хозяин несколько раз энергично кивнул головой, словно только что надел ее на шею и пожелал удостовериться, прочно ли она держится.
В прачечной на Потсдамской я своим вопросом насчет работы произвел маленький переполох. Хозяйка, толстая дама в белом переднике с шуршащими накрахмаленными рюшами, попросту схватила меня за рукав и повернула к двери, а потом еще долго осматривала свою руку – не испачкалась ли.
В магазинчике «Перчатки» очень милая хозяйка проникновенно сказала: «К сожалению, ничего нет» – и смотрела на меня жалостливо.
Мужчина с ручной тачкой напротив Потсдамского вокзала продавал апельсины и сказал мне, чтобы я приходил к восьми, а там видно будет:
– Если старуха моя не придет, вы мне поможете.
И дал мне, после долгих поисков и тщательного отбора, апельсин с пятнышком зеленой плесени.
Угольщик, вообще-то заведующий угольным складом в районе железнодорожного треугольника, долго осматривал меня цепким взглядом. На нем была коричневая спортивная кепочка с огромной эмблемой, из под которой поблескивали черные пуговки глаз. Крепкий коротышка, он даже слегка подпрыгнул, чтобы пощупать мой бицепс, после чего протянул:
– Не-е-е-а. Когда я уже с порога сказал «спасибо», он вдруг окликнул:
– Эй! Я остановился.
– А писать как следует умеете?
– Для наглядности он даже изобразил рукой процесс писания.
– Умею.
– Я спрошу в канцелярии. Вы заходите. Разумеется, он имел в виду «приходите снова».
– Но мне точно нужно знать, – сказал я.
– Не наверняка, но почти, – уверил он меня. – Так что вы заходите. И приветливо помахал мне рукой, словно я уже в поезде, а он провожающий на перроне.
Отделение банка неподалеку от станции Фридрихштрассе. За латунными решетками и толстым стеклом с проемами окошечек множество солидных господ усердно что-то строчат. Привратник с монограммами банка на всех частях тела и мундира, словно он не человек, а столовый прибор, делает вялое движение мне навстречу. Я подхожу к нему сам:
– Я хотел бы поговорить с управляющим.
Господин управляющий со скудными, на безупречно расчесанными на пробор волосенками, встречает меня в визитке. Прижимая к губам карандаш, спрашивает:
– Что вам угодно?
– Я ищу работу.
– Работы у нас нет.
– У меня университетское образование.
– Английский знаете?
– Немного.
Неизвестный фотограф. Сбор банкнот для утилизации. Около 1923 г. (Галопирующая девальвация превращала деньги в макулатуру, переработка которой стала выгодным бизнесом.)
– Читать и переводить письма, работать с корреспонденцией?
Слово «корреспонденция» он произносит через «э» – корреспондЭнция, – полагая, очевидно, что это по-французски. И явно желая внушить мне, что это нечто очень важное – столько весомости в этом его «э».
– Полагаю, с этим я справлюсь.
– Тогда напишите развернутое резюме, curriculum vita[15], – ну, образование, профессия, предыдущие места работы и так далее. Всего доброго.
И удаляется, небрежно помахивая своим длинным заточенным карандашом. Испещренный гравировками привратник провожает меня до дверей.
Ознакомительная версия.
