— И как великолепно, государыня, что вашему примеру последовали наши вельможи.
— Вы имеете в виду дом Ивана Григорьевича Чернышева, что у Синего моста? Пожалуй. Но мне больше по душе церковь Святой Екатерины на Невском проспекте. Что же касается Ивана Григорьевича, его выбор меньше всего свидетельствует о его вкусе.
— Это лишнее свидетельство того немого обожания, которое он испытывает к Вашему величеству.
— Вот именно немого — даже в моем совете граф никогда не раскрывает рта, эдакий великий немой. Я гораздо более доверяю вкусу Кирилы Григорьевича — ведь он как-никак сумел довезти Деламота до своего черниговского имения. Как только бедный член Флорентийской и, если не ошибаюсь, Болонской академий выдержал подобное путешествие!
— Думаю, граф сумел устранить все неудобства. Он сам им не склонен подвергаться. К тому же Деламот сменил во владениях гетмана самого Растрелли.
— А это чьи листы? Они очень красивы.
— Но это же наш Юрий Матвеевич Фельтен.
— Что тут написано? „Проект месту для статуи конной его величества государя императора Петра Великого“. Неплохо, совсем неплохо. И подумать только, еще недавно этот архитектор строил Зимний дворец вместе с Растрелли! Кто бы мог его заподозрить в хорошем вкусе.
— Я еще раз прошу вас о снисхождении, Ваше величество. Архитектор всегда всего лишь портной, которому следует поспевать за модой. Не успеть, значит, проиграть свою жизнь.
— Вы становитесь выспренним, граф. Ремесленники не проигрывают жизнь — они просто перестают зарабатывать деньги, как оно случилось и с господином Растрелли. К тому же, мне приходится еще раз обратиться к своей памяти. Фельтен — сын всего-навсего кухмистера государя Петра Великого. Какие же высокие чувства здесь могут быть!
— Но вы не будете отрицать, государыня, значения образования? А образованности Юрия Матвеевича может позавидовать всякий.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Он превосходный математик, воспитанник Тюбингенского университета, да и начинал со строительства замка в Штутгарте. Получить у Фридриха подобный заказ без отличных рекомендаций просто невозможно.
— Эти подробности мне незнакомы. Что же, тем лучше — он должен отличиться в набережных Невы.
— Я уверен, что этот наряд гранитной Невы будет превосходен.
— Александр Сергеевич, мне начинает казаться, что вы решили изменить музыке ради зодчества. Это ваше новое увлечение? И с каких пор? Кстати, дифирамбы Фельтену я слышу и от „гадкого генерала“ — Бецкой не может нахвалиться проектом своего дворца.
— О, нет, государыня, не пытайтесь обвинять меня в измене — я от рождения к ней не склонен. Интерес к зодчеству вызвали вы во мне, государыня, вы и только вы. Да, вот и еще один покровительствуемый вами архитектор. К тому же один из первых выучеников вашей Академии трех знатнейших художеств.
— Старов? Ну, конечно же, Старов. Да, мне приятно видеть сего русского академика. А что это за лист?
— Вы, как всегда, государыня, отличаете с первого взгляда лучшие работы. Рисунок превосходен. Манера легка. Что же это? Ах, вот: „Два вида церкви апостола святого Петра в Риме, когда она бывает освещена иллюминированным крестом с лампами, и который повешен бывает в купол в великой четверток и в пятницу, рисованы с натуры тушью“.
— Граф, позаботьтесь, чтобы эти два интерьера остались в Академии в качестве образцовых работ.
— Вы не хотите сказать об этом Бецкому, Ваше величество? Удобно ли мне передавать ваш приказ президенту Академии?
— Но я так хочу, а препирательства с „гадким генералом“, у которого по каждому вопросу особое мнение, не доставляют мне удовольствия.
— Как вам будет угодно, Ваше величество. Мне просто не хотелось огорчать президента, которому так дорого ваше внимание.
— Не старайтесь всем угодить, граф. Это бессмысленное занятие. К тому же Иван Иванович не оценит вашей деликатности и при первой же возможности постарается пренебрежительно отозваться не только о вас — о каждом.
— Иван Иванович очень ревнив к своей должности.
— Вот именно. Но довольно о нем. Слава богу, Старов строит дворец для графа Бобринского не под его началом. Но вы мне еще не показали листов Кокоринова.
— Их нет, Ваше величество.
— Как, нет? Совсем нет на выставке? Ему должно соревноваться с иными зодчими, раз он создает Академию!
— Но, государыня, та же Академия отнимает у него все время. Господин Вален-Деламот не интересуется строительством, тогда как Кокоринов проводит на нем без преувеличения все дни и ночи. Здание Академии поистине его детище.
— Дни и ночи, граф? Но это, как вижу, не мешает господину архитектору одеваться лучше моих придворных. Вы выдержали бы соревнование с таким щеголем, граф? И вообще, чей это портрет?
— Левицкого, государыня. Я докладывал вам об этом живописце. Он недавно приехал из Москвы.
— Бог мой, какой великолепный кафтан с соболевой опушкой! Серый камзол самого моднейшего оттенка и с каким золотым шитьем! Кружевное жабо! Положительно, это целое состояние. Мне начинает казаться, что мы положили слишком большое жалованье профессорам академическим, как бы талантливы они ни были.
— И в самом деле, Ваше величество, ходят слухи, будто этот наряд обошелся Кокоринову в годовой оклад и даже не профессорский, а ректорский — ведь он состоит ректором Академии. Но примите во внимание, государыня, Александр Филиппович достаточно состоятельный человек, чтобы себе это позволить.
— Что значит, состоятельный? Откуда? Я же отлично знаю, что учился он в Московском дворцовом ведомстве, был всего-навсего архитектурии учеником. Это верно, что ему благоволил Иван Иванович Шувалов, но не припомню случая, чтобы этот покровитель наук и художеств кого-нибудь облагодетельствовал больше, чем бутылкой вина или сладостями со своего стола. Что-что, а деньги любимец покойной императрицы умеет считать.
— Нет, Ваше величество, Шувалов здесь ни при чем. Александр Филиппович на редкость удачно женился.
— Здесь, в Петербурге? И нашлась такая богачка?
— Богачка, государыня, нашлась в Сибири. Ведь отец Кокоринова служил архитектором на демидовских заводах. Так вот Григорий Акинфиевич Демидов и стал его тестем, за Пульхерией Григорьевной отличное приданое дал.
— Мне кажется, недавно кто-то поминал еще одну дочку Григория Демидова.
— Возможно, Хиону Григорьевну — она с супругом в составе нашего посольства в Швецию уехала. С Александром Стахиевым.
— Ах, сыном этого священника из Царского Села. Не канцлер ли сам с большой похвалой о нем отзывался?
— Алексей Петрович Бестужев-Рюмин очень о нем печется.
— Есть на то особая причина?
— Презренный металл, государыня, всего лишь презренный металл. Из ваших подданных вряд ли кто откажется от дружбы с Демидовыми.
— Экой вы, Александр Сергеевич, не могли не задеть старика! Кто только сегодня не говорит мне о его скупости — словно сговорились!
— И то правда, государыня. Деньги деньгами, а иметь своего человека при посланнике тоже не грех. Граф Алексей Петрович всегда отдавал предпочтение собственной информации. Правда, подчас она запаздывала — вот тогда и приходилось смертными приговорами расплачиваться за промашку.
— И даже этого вы не хотите ему спустить! Подумайте только, чего старик ни натерпелся, когда решения своей судьбы ждал и при правительстве Анны Леопольдовны, а уж при тетушке, блаженной памяти императрице Елизавете Петровне, и не говорю. Помню, в каком гневе пребывала, что Алексей Петрович мне о ее припадке доложить сообщил. А я старику такой верности вовек не забуду.
— Бога ради, простите, Ваше величество, что отвлек вас своей глупой болтовней от выставки.
— Да, давайте лучше о выставке. О, да господин Кокоринов успел вашему протеже сам заказать портрет.
— Должен вас вывести из заблуждения, государыня. Портрет этот — программа господина Левицкого на звание академика. Академии пристало в парадных залах или, по крайней мере, в зале Совета иметь изображения всех своих членов. Так принято во всей Европе.
— Не собираюсь спорить и уверена, что звания академика господин Левицкий вполне заслужил. Кстати, какого он происхождения?
— Дворянин, Ваше величество.
— Приятно слышать. Но дворянин, зарабатывающий себе на хлеб художеством!
— Насколько я осведомлен, Ваше величество, у Левицкого есть наследственные земли в Малороссии, где-то на Полтавщине, но они очень невелики. К тому же его отец — известный художник-гравер.
— Как господин Чемесов?
— Вот именно, как наш несравненный Чемесов. Что же касается его братьев, то все они образованные и достойные люди.
— Тем лучше. И все же это не заставит меня изменить моей симпатии к господину Петру Жаркову. Его миниатюрные портреты, убедитесь сами, прелестны. Вы еще не заказывали собственного портрета у него?
