Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Хотя душа Галерия была в высшей степени доступна для самых свирепых страстей, в ней все-таки оставалось место для чувства искренней и прочной привязанности. Лициний, отчасти походивший на него и наклонностями и характером, как кажется, пользовался его дружбой и уважением. Их дру­жеская связь зародилась, быть может, в более счастливые для них времена юности и политического ничтожества; ее скрепили фамильярные отношения и опасности военной жизни; они почти равными шагами возвышались по лестни­це служебных отличий, и, лишь только Галерий был возве­ден в звание императора, он, как кажется, задумал возвы­сить своего товарища до одинакового с ним самим положе­ния. В течение непродолжительного периода своего могуще­ства он считал звание Цезаря недостаточно высоким для лет и достоинств Лициния и предназначал для него место Кон­стантина и Западную империю. В то время как он сам был занят италийской войной, он поручил своему приятелю обо­рону Дуная, а немедленно после своего возвращения из этой неудачной экспедиции возвел Лициния на императорский престол, оказавшийся вакантным со смертью Севера, предо­ставив ему вместе с тем непосредственное начальство над иллирийскими провинциями.

Рис. Флавий Галерий Валерий Лициниан Лициний.

Лишь только известие о возвышении Лициния достигло Востока, Максимин, который управлял Египтом и Сирией или, вернее, угнетал эти страны, обнаружил зависть и неу­довольствие, не захотел довольствоваться более скромным положением Цезаря и, несмотря ни на просьбы, ни на убеж­дения Галерия, почти силою заставил этого последнего дать ему также титул Августа. Таким образом, в первый и, как впоследствии оказалось, в последний раз Римская империя управлялась шестью императорами. На Западе Константин и Максенций делали вид, будто преклоняются перед верховен­ством своего отца Максимиана. На Востоке Лициний и Мак­симин чтили с большею искренностью своего благодетеля Га­лерия. Противоположность интересов и воспоминание о не­давней войне разделяли империю на два громадных и враждебных один другому лагеря; но взаимные опасения соперни­ков привели к кажущемуся спокойствию и даже к притвор­ному примирению, пока смерть старших императоров - Мак­симиана и в особенности Галерия - не дала нового направле­ния целям и страстям оставшихся в живых их соправителей.

Ковда Максимиан поневоле отказался от престола, про­дажные ораторы того времени восхваляли его философскую умеренность. Когда его честолюбие вызвало или, по мень­шей мере, поддержало междоусобную войну, они благодари­ли его за великодушный патриотизм и слегка упрекали за ту склонность к спокойствию и уединению, которая отвлекла его от общественной деятельности. Но от таких людей, как Максимиан и его сын, нельзя было ожидать, чтобы при поль­зовании нераздельной властью они долго жили во взаимном согласии. Максенций считал себя за законного государя Ита­лии, избранного римским сенатом и народом, и не хотел вы­носить контроля со стороны своего отца, который надменно уверял, что только благодаря его имени и дарованиям уда­лось безрассудному юноше достигнуть престола. Этот спор был предоставлен на решение преторианской гвардии, а так как эти войска боялись строгости старого императора, то они приняли сторону Максенция. Впрочем, ни на жизнь, ни на свободу Максимиана не было сделано никакого посягатель­ства; он удалился из Италии в Иллирию, притворяясь, будто сожалеет о своем прошлом поведении, и втайне замышляя новые заговоры. Но Галерий, хорошо зная его характер, за­ставил его удалиться из своих владений; тогда для обмануто­го в своих надеждах Максимиана не осталось другого убежи­ща, кроме двора его зятя Константина. Этот хитрый госу­дарь принял его с уважением, а императрица Фауста - с вы­ражениями дочерней привязанности. Чтобы отстранить от себя всякие подозрения, он вторично отрекся от престола, уверяя, что он наконец убедился в суете честолюбия и зем­ного величия. Если бы он не изменил этого решения, он, мо­жет быть, кончил бы свою жизнь, правда, с меньшим досто­инством, нежели в своем первом уединении, но во всяком случае среди комфорта и без позора. Но вид престола, к ко­торому он был так близок, напоминал ему о том высоком по­ложении, которое он утратил, и он решился на последнюю отчаянную попытку, с тем чтобы или царствовать, или погибнуть. Вторжение франков заставило Константина отпра­виться на берега Рейна с одной частью его армии; остальные войска были расположены в южных провинциях Галлии с целью охраны их от всяких попыток со стороны италийского императора, а в городе Арелате были сложены значительные сокровища. Максимиан или коварно выдумал, или торопли­во поддержал ложный слух о смерти Константина. Не колеб­лясь ни минуты, он вступил на престол, захватил сокровища и, рассыпая их со своей обычной расточительностью между солда­тами, постарался оживить в их умах воспоминания о своем прежнем величии и о своих прежних подвигах. Но прежде чем он успел прочно утвердить свою власть и окончить перегово­ры, которые он, как кажется, завел со своим сыном Максенцием, все его надежды были разрушены быстрым появлени­ем Константина. При первом известии о его вероломстве и неблагодарности Константин возвратился усиленными пере­ходами от берегов Рейна к берегам Соны, сел на суда в Шалоне, достиг Лиона и, вверившись быстрому течению Роны, прибыл к вратам Арелата с такими военными силами, про­тив которых Максимиан не был в состоянии бороться и от ко­торых он едва успел укрыться в соседнем городе Марселе. Узкая полоса земли, соединявшая этот город с континентом, была защищена от осаждающих укреплениями, а море остава­лось открытым или для бегства Максимиана, или для прибытия подкреплений от Максенция в случае, если бы этот последний вздумал вторгнуться в Галлию под благовидным предлогом защитить своего отца от беды или от оскорблений. Предвидя, что всякая проволочка может иметь пагубные последствия, Константин дал приказание взять город приступом; но штур­мовые лестницы оказались слишком короткими сравнитель­но с высотою стен, и Марсель мог бы выдержать такую же длинную осаду, какую он уже выдержал против армии Цеза­ря, если бы гарнизон, из сознания или своей вины или своей опасности, не купил себе помилование тем, что сдал город и выдал самого Максимиана. Против узурпатора был произне­сен тайный, но безапелляционный смертный приговор; ему оказана была только такая же милость, какую он сам оказал Северу, а в общее сведение было объявлено, что, мучимый раскаянием в своих многочисленных преступлениях, он за­душил себя своими собственными руками. После того как он лишился поддержки Диоклетиана и стал пренебрегать его благоразумными советами, его жизнь была рядом обще­ственных бедствий и личных для него унижений, окончив­шихся, почти через три года, позорною смертью. Он был дос­тоин такой участи, но мы имели бы еще более оснований одобрять человеколюбие Константина, если бы он пощадил старика, который был благодетелем его отца и отцом его же­ны. Во время всех этих печальных происшествий Фауста, как кажется, приносила в жертву своим супружеским обязанностям природное чувство дочерней привязанности.

Последние годы Галерия были менее позорны и менее нес­частны, и, хотя он приобрел более славы на второстепенном посту Цезаря, нежели на верховном посту Августа, он сохра­нил до самой смерти первое место между римскими монарха­ми. После своего отступления из Италии он прожил около четырех лет; благоразумно отказавшись от своих планов на всемирное владычество, он посвятил остальные дни своей жизни наслаждениям и некоторым предприятиям, задуман­ным для общественной пользы; между прочим, он устроил спуск в Дунай излишних вод озера Пельсо и приказал сру­бить окружавшие это озеро громадные леса; это было предприятие, достойное монарха, так как этим способом он дос­тавил своим паннонским подданным громадные пространст­ва земли, годной для земледелия. Его смерть была следст­вием очень мучительной и продолжительной болезни. Его тело, раздувшееся до уродливой толщины вследствие его не­воздержного образа жизни, было покрыто язвами и бесчис­ленным множеством тех насекомых, по имени которых на­зывается одна из самых отвратительных болезней; но так как Галерий оскорбил своих подданных в лице одной очень деятельной и очень сильной партии, то его страдания, вместо того чтобы возбуждать в них сожаление, выдавались ими за наказание, ниспосланное божеским правосудием. Лишь только он испустил дух в своем дворце в Никомедии, оба им­ператора, обязанные ему своим возвышением, стали соби­рать свои военные силы с целью оспаривать или разделить владения, которые он оставил без повелителя. Впрочем, их убедили отказаться от первого из этих намерений и удоволь­ствоваться вторым. Азиатские провинции выпали на долю Максимина, а европейские увеличили удел Лициния. Гел­леспонт и Фракийский Босфор образовали границу их владе­ний, и потому берега этих узких проливов, находившихся в самом центре Римской империи, покрылись солдатами, ору­жием и укреплениями. Со смертью Максимиана и Галерия число императоров уменьшилось до четырех. Общие интере­сы скоро сблизили Лициния с Константином, между Максимином и Максенцием был заключен тайный союз, а их нес­частные подданные с ужасом ожидали кровавых последствий неизбежных между ними раздоров, которые уже не могли сдерживаться тем страхом или тем уважением, которые вну­шал этим императорам Галерий.