отсутствовавший в большинстве случаев.
Считается, что кульминационным моментом для Англии стали триумфальные “Сто дней” в 1918 году. В ходе операций при Бомон-Амеле и Амьене англичане успешно сочетали действия пехоты, артиллерии, танков и самолетов. Некоторые военные историки считают, что это предвосхитило тактику Второй мировой. Бейли даже говорит о “рождении… современного стиля войны” и считает перемены настолько революционными, что “развитие бронетехники и авиации, а также наступление информационной эпохи их только дополнили” {1625}. Гриффит писал о “полноценной революции в технике войны” {1626}. То есть, на радость Террейну, “британский комплекс вооружений полностью одержал верх над врагом” {1627}.
У этого аргумента есть одно слабое место. Дело в том, что германское отступление лета 1918 года так и не превратилось в бегство. Напротив, немцы продолжали с успехом уничтожать противника. Безусловно, в период с августа по октябрь 1918 года общий счет потерь впервые оказался не в пользу Германии — на британском участке Западного фронта погибло, пропало без вести и оказалось в плену на 123 тысячи больше немцев, чем англичан. Однако изрядную часть этих потерь составляют сдавшиеся в плен. Британская официальная статистика, при всем своем несовершенстве, демонстрирует, что англичан гибло по-прежнему больше, чем немцев, причем разница составляла до 35 тысяч человек. В этом отношении хуже всего дела у Германии обстояли не в августе 1918 года, а в апреле, когда, по британским оценкам, германские потери убитыми превысили британские примерно на 28 500 человек.
Разумеется, полностью доверять этим цифрам не следует: многие из “пропавших без вести” в решающие месяцы 1918 года на самом деле погибли. Однако, судя по всему, дело было, действительно, не в возросшем умении союзников убивать, а в неожиданно возросшей готовности немцев сдаваться. Как будет показано в следующих двух главах, упадок морального духа германских солдат необязательно увязывать с описанными выше достижениями британской тактики. Как минимум, вполне возможно, что он возник по сугубо внутренним причинам. То же самое можно сказать и о поражении Австро-Венгрии при Монте-Граппа и на Пьяве. С 26 октября по 3 ноября итальянцы взяли в плен 500 тысяч человек, хотя убили только 30 тысяч {1628}. Неужели Армандо Диас внес какие-то революционные изменения в итальянскую тактику? Вероятнее, причина все-таки заключалась в упадке морального духа в австро-венгерской армии — точнее, в том, что никто, кроме немцев, не был готов сражаться за умирающую империю Габсбургов.
Более подробные исследования демонстрируют, насколько неоднозначными были военные успехи союзников. Роулинг в своей работе о Канадском корпусе пишет, что, как и следовало ожидать, наибольшие относительные потери он понес при Ипре в 1915 году и при Сомме в 1916 году — другими словами, в наихудший с точки зрения тактики период войны. Однако нельзя сказать, что впоследствии ситуация намного улучшилась. Потери на хребте Вими в 1917 году составляли 16 %, во время Третьей битвы при Ипре — 20 %, при Амьене — 13 %, при Аррасе — 15 %, а при Северном канале — 20 %, в точности как при Ипре {1629}.
Еще очевиднее, насколько тяжелые потери несли союзники в 1918 году, видно на примере Американских экспедиционных сил (AEF). Они стали важной частью сил союзников, но опыта не хватало, и они не смогли воспользоваться плодами предполагаемой тактической революции. В свое время часто утверждалось (и кое-кто в это до сих пор верит), что “войну выиграли американцы”. На деле AEF несли непропорционально большие потери — в основном потому, что Першинг по-прежнему верил во фронтальные атаки, считал британскую и французскую тактику слишком осторожной и настаивал на сохранении огромных и неуклюжих дивизий. Действия 1-й американской армии при штурме линии Гинденбурга (точнее, позиции “Кримхильда”) в сентябре — октябре 1918 года были старомодными и неэффективными. Только на последней неделе октября германская оборона, наконец, была прорвана. Этому предшествовала череда фронтальных атак, стоившая AEF около 100 тысяч жизней (многие американцы гибли от газа, в то время как солдаты прочих армий успели более или менее научиться справляться с газовыми атаками). Траск предполагает, что “самой важной функцией AEF” было просто “прибыть во Францию”. Главная польза от них, по его мнению, заключалась в том, чтобы высвободить англичан и французов с тихих участков фронта и заодно убедить немцев в неистощимости живой силы у союзников {1630}. Если германские солдаты стали сдаваться именно из-за этого, это затруднительно назвать триумфом новой тактики.
К концу октября 1918 года продвижение союзников замедлилось. При приближении к Heimat [46] к германским солдатам вернулась решимость. Остин Чемберлен спрашивал у жены: “Сколько еще людей мы потеряем через год?” {1631} Хейг тоже с нетерпением ждал прекращения огня. Еще 19 октября он заявил Генри Вильсону: “17 октября наша атака столкнулась с серьезным сопротивлением и… враг не был готов к безоговорочной капитуляции. В таком случае прекращения огня не будет и война продлится еще год” {1632}. Как вспоминал Ллойд Джордж, “военные не рекомендовали нам ожидать скорого прекращения войны. Поэтому все наши планы и подготовительные меры… предполагали… что война закончится не раньше 1919 года” {1633}.
Если войну завершило не тактическое превосходство союзников, значит, причину следует искать в кризисе германского морального духа, который только частично был связан с военной мощью противника. Необходимо учитывать, что немцы, продолжавшие сражаться, по-прежнему убивали противников с большим успехом, чем противники убивали их. Войну закончили те немцы, которые предпочли сдаться, дезертировать, уклониться от призыва или объявить забастовку. Бесспорно, возросшая мощь противника повлияла на это, и, безусловно, 8 августа под Амьеном германская армия потерпела “величайшее поражение с начала войны” {1634}. Однако хуже всего было то, что германское Верховное командование признало поражение. 10 августа Людендорф подал в отставку, заявив кайзеру, что “боевой дух некоторых дивизий оставляет желать много лучшего”. Вильгельм II не принял отставку Людендорфа, но заявил ему с нехарактерным для себя реализмом: “Я вижу, что пора подводить баланс: мы на грани банкротства. Эту войну пора заканчивать” {1635}. Через три дня Людендорф
проанализировал ситуацию на фронте, состояние армии и положение союзников и объяснил, что предпринять наступление, которое сможет заставить врага просить о мире, не получится. Оборона сама по себе также вряд ли достигнет этой цели, и, соответственно, прекращать войну придется с помощью дипломатии… логически из этого следовала необходимость мирных переговоров {1636}.
Если так смотрели на происходящее как фактический, так и официальный правители Германии, неудивительно, что солдаты тоже начали сдаваться или избегать боев другими способами. Официально рейхстаг и германский
